весьма рад видеть тебя здравствующим и благополучным". Капитан снова
дернул головой, словно лошадь, но тут наконец-то и голос прорезался. "А
ты, ты-то как?" - выговорил он громко, почти закричал. "Да слава богу, как
видишь". - "Но как, как?..". Собеседник усмехнулся. "Мы ведь сего не
знали, Ульдемир, - сказал он. - И ничего в том нет удивительного, потому
что всякое знание есть лишь краешек знания, а они воображали, что ежели
умеют более нашего, то и знают больше, на деле же это не так". - "Да скажи
же!.." - "Просто все, капитан. Уж проще некуда". - "Погоди... Но мы же...
Ты прости нас. Так все нелепо получилось на Дали. Мы жалели, мы вернулись
потом, искали - не нашли..." - "И не могли. Нас ведь тут убить нельзя.
Человек только в своем времени смертей, а чуть только он вырвался из
своего времени в иное, будущее - там его уже не убить. И если кому
кажется, что все же убили, на деле сие означает лишь, что человек
возвращается к истоку своему, к началу - туда, откуда его взяли, и там
живет далее". - "Значит, ты тогда...". - "Потому вы меня и не обрели". -
"А потом?". - "Рассказывать долго, в другой раз как-нибудь, встретимся же
еще. Но вот ныне я здесь, и уж отсюда - никуда". - "Здесь?". - "На
Фермеровской ниве тружусь; оказался достоин". Ульдемир снова окинул
взглядом бескрайнее поле и незамысловатый инструмент. "Что же тебе ничего
получше не смогли дать? - спросил он, для верности указав на соху. -
Трактор здесь не помешал бы. Верно? Тем более, ты - человек, всякие
технические сложности превзошедший...". "Да нет, неверно, пожалуй, -
возразил Иеромонах непринужденно, словно именно такого вопроса ждал и
ответ заготовил заранее. - Есть любители и такого; но по мне - ничего нет
лучше, - он кивнул в сторону своей упряжки. - Жизнь общается с жизнью, и
нет никакого мертвого вещества: и я жив, и лошади мои, и земля живая, и
дерево было живым и никогда не бывает совсем мертвым, пока не сгорит".
Последнее относилось, надо полагать, к сельскохозяйственному орудию. "Не
люблю, как пахнет железо, особенно в работе. Надышался вперед на все
времена в нашей железной коробке". - "Вот как... А я-то думал, что ты к
нашему делу приохотился". - "Так оно вроде и было. Человек, сам знаешь,
может привыкнуть ко всякому, ты вот привык же там, на Старой планете; то,
что у нас было, - далеко не худшее, не хочу зря хулить; но я вот понял в
конце концов, что настоящая моя жизнь - пахать землю, и именно так:
сошкой, на паре коней, вот в чем моя красота. Но моя жизнь - она не для
каждого: жизнь у любого человека своя". - "Однако вряд ли ты таким
способом много наработаешь". - "Эх, еще не понимаешь ты, капитан; но
поймешь. Я тут наработаю много, мно-ого!".
человеке двадцатого века, коренилось представление о количестве
произведенного, как критерии оценки человека и всех дел его; да и вообще
едва ли не всего на свете. Да, собственно, и пахарь ведь думал точно так
же; только слишком различным было у них представление о том, что же должен
человек производить в своей жизни. Капитан думал, привычно и без запинки,
о производительности труда, пахарь же - о другом, что творит человек, - о
том, что Ульдемир, по воспитанию своему, да и по всему характеру
цивилизации, которая стояла на дворе, когда он родился и жил, в расчет
практически не принимал, хотя и нельзя сказать, чтобы совсем не знал о
нем. Знал, но как-то теоретически, абстрактно знал, без приложения к
сегодняшней, сиюминутной жизни, все равно - своей или любого другого
человека.
непростой проблеме. Так что Ульдемир не стал спрашивать (хотя очень
хотелось) - на своей ли земле, например, старый друг пашет, или на
хозяйской, или общественной, или еще какой-нибудь; и какой тут строй и
социально-экономический уклад; и еще много было разных вопросов. Но
Ульдемир, привыкший уже ко всяким нелогичным и даже неправдоподобным (с
точки зрения полученного им воспитания) событиям, понимал, безусловно, что
сюда, на эту дорогу, попал он не сам собой и не случайно. А коли так,
значит, когда настанет время, ему объяснят и скажут... От себя можем
сказать лишь, что был капитан в этом неправ, ибо человек - не механизм,
который можно включить и выключить в нужный момент, и спрашивать нужно
всегда, потому что иного случая может и не представиться. Но это не важно
сейчас... Он улыбнулся пахарю. "Наверное, надо мне идти, - сказал
Ульдемир. - А уж как я рад, что тебя встретил..." - "И я тоже. Ты еще всех
наших встретишь, они раньше тебя успели вернуться". - "Да, мы далеконько
были...". "Далеко, близко, - сказал пахарь, - здесь такого измерения нет,
здесь - иначе... А Землю вспоминаешь?". Капитан усмехнулся. "Конечно. На
которой жил раньше: старую. Мою". - "Что удивительного? Своя Земля ведь -
одна... Ну что - за работу, что ли?". Он шагнул в сторону, потом
повернулся, словно смущенный чем-то, опустил даже на миг глаза, потом
снова поднял. "Что?" - спросил Ульдемир. "Ты, капитан, если будешь опять
на Земле, - может и так статься, - поклонись ей от меня. Низко поклонись,
земным поклоном". "Ладно", - пообещал Ульдемир, не очень, впрочем, веря в
такую возможность. - "Ну, счастливого пути, Ульдемир". Пахарь повернулся,
подошел к лошадям, пожевывавшим что-то в торбах, надетых на спокойные,
достойные морды их, - поднял соху, вожжи перекинул через плечо, поставил
соху в нужное место, освободив перед тем ладонями, чмокнул, понукая, -
лошади влегли в хомуты, сошник словно нехотя, но глубоко ушел в землю - и
двинулись, прокладывая новую борозду, и пахарь, кажется, даже запел что-то
негромко, хотя было ему нелегко, загорелая спина его отблескивала потом,
свежая борозда тянулась ровно, без единого огреха, словно шов,
простроченный на хорошо отрегулированной машинке. "Ну что же, прощай пока,
Иеромонах, - подумал капитан Ульдемир. - Прощай, инженер..." И пошел.
емким шагом, когда человек словно бы и не спешит, но через минуту-другую
оглянешься - а он уже во-он где!.. Воздух над нагретой землей дрожал, но
дышалось легко, идти хорошо было. Сотня и сотня, и сотня шагов
повторялись, и странное спокойствие нисходило, спокойствие, которое есть -
отсутствие беспокойства за что бы то ни было, от пустяка до главного; а
подобное отсутствие беспокойства тогда лишь приходит, когда человек
уверен, что живет именно так, как надо, и там, где надо, и тогда, когда
надо, что не заблудился случайно в чужом месте или времени, откуда
почему-либо не может вырваться, - но там и тогда, где ему быть должно.
Странное для капитана ощущение, потому что был он ведь не на Земле, и
места эти никак не смахивали на его родные края, и занимался он сейчас
вовсе не своим делом: его дело было водить корабли, а если брать самую
раннюю его, совсем другую жизнь, сейчас уже почти забытую, - то и там
опять-таки его задачей было вовсе не отмеривать пешком километры по
проселку. Нет; и все же он каким-то образом сейчас чувствовал себя дома:
ведь бывает же в конце концов и так, что ты вдруг обретаешь свой настоящий
дом не там, где родили тебя, и вскормили, и воспитывали, но совсем в
другом месте - и с первой минуты понимаешь, и потом у тебя не возникает и
тени сомнения в том, что вот это и есть твой дом, потому что не прошлое
руководит тобой, наоборот - ты все время, каждым шагом, каждой секундой
жизни выходишь из этого прошлого, как все выше колено из колена
выдвигается телескопическая антенна для приема дальних и нужных сигналов
своей планеты... Ульдемир шагал. Та грусть, что вдруг охватила его в
последние минуты пребывания на Старой планете, не покинула его совсем, но
как бы несколько видоизменилась. Он больше не чувствовал своей
заброшенности, оторванности от всего на свете; наоборот, было у него здесь
необъяснимое чувство того, что одиноким он тут все же не был и оторванным
ни от чего не оказался. Остаток же грусти имел причиной то, что Ульдемир
пошел за голосом женщины - но его снова лишь поманили, и теперь он ясно
понимал, что то не был голос Мин Алики, и не голос навсегда исчезнувшей
Астролиды, нет; и не голос Анны, давно уже отстранившейся даже в памяти;
но знаком был голос, в этом капитан готов был поклясться самой страшной из
звездных клятв. И вот - никого не оказалось, и шагай себе, капитан; может
статься, и вышагаешь что-нибудь рано или поздно... Вот почему было
капитану грустновато, но грусть эта не нарушала спокойствия, в каком он
пребывал, а напротив, как-то оттеняла его, отчего спокойствие казалось еще
увереннее, надежнее, достовернее. Ведь не так устроен человек, чтобы у
него все могло быть совсем уж ладно, обязательно хоть какая-то малость да
будет не так; если же все буквально так, как хотелось бы, то это
ненадолго, и это не спокойствие, но совсем другое: счастье. Однако счастье
и спокойствие - вещи совсем разные, они, как говорится, и рядом никогда не
лежали.
видимой причины, а то - чтобы обойти одинокое дерево, не потревожить его.
Понемногу стали попадаться кусты, потом их сбежалось к дороге больше, а
там начали выскакивать деревца, пошел молодой лес, в который дорога
вбежала с каким-то вроде бы даже веселым извивом. Стояла звонкая птичья
тишина, потом затрещали кусты, и что-то неразличимо быстрое промчалось,
перемахнуло через дорогу - и скрылось в лесу по другую ее сторону, а
треск, хотя и не сильный, все приближался оттуда, слева, и вот на дорогу
вынеся длиннейшим прыжком преследователь, на лету готовясь к следующему
прыжку - но увидел Ульдемира и удержался, едва коснувшись дороги пальцами
босой ноги; видно было, каких усилий стоило ему смирить свою прыть, но он
справился и встал, поджидая капитана, и рот охотника неудержимо
растягивался от уха до уха. "Привет, капитан! - крикнул он, не дотерпев
полного приближения Ульдемира. - Что ж ты позволяешь мне упустить обед?".
Капитан был уже готов ничему не удивляться - и не стал, он эту встречу
воспринял как должное, словно было бы очень странно, если бы она не
состоялась. "Привет, Питек! - ответил он. - Давно вернулся? Как дела?". -
"Давно ли? Не знаю, тут как-то не так со временем, да я и всегда считал,
что время - это лишнее, его вы придумали там, в ваших технических
столетиях. А что до жизни, то я живу! День еще не успел пройти, а я уже
жду завтрашнего, и радостно оттого, что я знаю: пройдет он не хуже
сегодняшнего, и впереди таких дней много-много". "Ты один?" - спросил
капитан на всякий случай. "Сейчас - нет. Все наши в сборе. Не могли же мы
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Майер Стефани
Лондон Джек
Суворов Виктор