остальных и по одежде, и по лицам, стояли сами будто мертвые родители, вся в
черном, в черной косынке жена с покрасневшими от слез глазами, уткнувшаяся
ей под мышку дочь и трое каких-то незнакомых штатских - то ли
родственники, то ли школьные друзья.
коллеги, ни друзья помочь не смогли ничем.
слов служитель, уже предложил отдать покойному последнюю память,
вспомнив еще раз, напоследок, каким замечательным человеком, каким
замечательным мужем, отцом, соратником он был. Бескомпромиссным бойцом,
храбрым и неподкупным. Уверен, товарищи не раз еще вспомнят его и его дела
добрым словом; и когда им станет трудно, память о Павле Де-ментьевиче
Листровом, их Паше, вновь поможет им, как когда-то своим твердым,
надежным плечом помогал он сам...
чудесного человека и великолепного работника. Он, не раз рисковавший своей
жизнью и без страха вступавший в единоборство с вооруженными бандитами,
он, не знавший колебаний в самые ответственные мгновения своей трудной, но
такой необходимой нашему больному обществу жизни... в ту пору, когда
преступный беспредел захлестнул страну, которую безжалостно развалили так
называемые демократы... отдал свою жизнь. Но его жизнь всегда принадлежала
стране, народу, нашему делу. Уверен, и рискну, товарищи, сказать об этом
вслух: если бы Павел мог сейчас говорить, он пожалел бы лишь о том, что...
отдал свою жизнь не в перестрелке с врагом общества, не в погоне за убийцей
или бандитом, а так...
и обида, и тоска душили ее. - Неправда! Вы же все знаете, что неправда! Он
же до этих бумажек докопался, до этих фирмачей, потому его и задавили!
Купить не смогли! У всех на глазах, во дворе у самого дома - автобус наехал!
Разве так бывает?!
негодующие зашумели вполголоса. Было совершенно непонятно, по какому
поводу они негодуют - то ли на коррупцию, то ли на жену Листрового.
- Не надо, молчи! А то и нас убьют!!
Листрового уткнулась в плечо его отцу и, обняв дочку одной рукой, буквально
спрятав ее, заплакала почти беззвучно.
как бы забыв текст и с трудом его припоминая сызнова, растерянно забормотал
Вождь, нервно тиская и крутя в руках фуражку.
него объективов и микрофонов, напротив полного зала корреспондентов,
сбежавшихся на его очередную пресс-конференцию, поздоровался с ними
густым угрюмым басом и принялся врать. Политики без вранья он себе не
мыслил - и был, вероятно, по-своему прав. Если бы эти борзописцы, глядящие
сейчас на него снизу кто уважительно, кто насмешливо, кто настороженно,
знали хоть половину из того, что знал и должен был постоянно держать в
голове он, - добрую треть из них на месте хватил бы кондратий, а еще треть,
невзирая на присутствие дам или, наоборот, мужчин, немедленно облевалась
бы от отвращения к жизни.
снился пристально и спокойно глядящий ему в глаза молчаливый гость;
проснувшись, седой человек никогда не мог припомнить, откуда он знает этого
странного, смахивающего на святого, но вполне современно одетого субъекта,
однако во сне он все знал отлично, и знание это было настолько страшным, что
раз за разом, в течение вот уже нескольких лет, от проникавшего в душу и
вообще в потроха взгляда - невыносимо доброго, но понимающего все до
донца и оттого не прощающего ничего из того, что нельзя прощать, - седой
человек просыпался с криком <Я все исправлю!>. Перебарывая конвульсии
ночной жути и облегченно чувствуя, как высыхает на лбу ледяной пот, он
начинал люто злиться и на себя, и на свои сны, и в особенности на этого
глазастого молчуна; он напоминал себе в эти минуты придурошного, жалкого
сценариста из виденного давным-давно, еще в сибирские времена, фильма
<Раба любви>; сценарист при первом же критическом взгляде режиссера
немедленно принимался комкать и рвать свои идиотские странички и
скороговоркой вопить: <Я все перепишу, я сейчас же все гениально перепишу!>
как-то подлатать творящуюся кругом похабель, седой человек, наверное, уже
сдался бы - спился или умер.
позициях, чтэ-э необходимо мирно разрешить конфликт. А то, понимаешь,
находятся писаки... - с привычной грозной торжественностью, уже почти не
задумываясь над произносимым текстом, говорил седой человек и думал в это
время: мирное, мирное... Где взять деньги на это мирное? Ни на военное нет, ни
на мирное. Налог, что ли, новый ввести? Какой? И усмехнулся внутри себя: с
освобождаемых из плена. Они-то отдадут, да только у них нет ни хрена. А у тех,
у кого есть, хрен возьмешь'. Да если и возьмешь - уже из казны разворуют.
своей безмолвной укоризной заглядывать в нее безмолвный святой... но седой
человек мужественно, непреклонно работал - и тянул свои <чтэ-э>, даже не
собираясь отвыкать от них, потому что они так ли, сяк ли, а уже стали историей
державы. Жгучая, ничуть не притупившаяся зависть, до сих пор совершенно
необъяснимо питаемая им к тому, кто его стараниями давно стал политическим
трупом, выедала нутро. Мишка, ничтожество, столько фраз оставил - говорят,
ни одна пьянка в стране без них не обходится. Процесс пошел... Есть
консенсус...
<понимаешь> с почти детской настойчивостью и старательностью, словно более
всего на свете боялся, что пародисты их забудут.
решил поначалу, что это просто какой-то понуривший голову ранний
пьянчужка, успевший уже и изваляться в грязи, и поправиться грамм на сто, и
облеваться, и слегка почиститься, безмерно и горько страдает на лавке мирно
купающегося в утреннем солнце сквера. Впрочем, Симагин и сам был едва
живой от бессильной тоски и боли, и видел все как сквозь мутное волнистое
стекло. Мир ускользал.
они вчера так лихо договаривались повстречаться сегодняшним утром.
лет на семьдесят. Состарился отвратительно и бесповоротно. Так иногда бывает
с красивыми мужчинами южного типа, ведущими, мягко говоря, неправильный
образ жизни; когда они достигают преклонных лет, то заживо превращаются в
рыхлые, полуразложившиеся чудовища.
разлеплялись обметанные больной коркой губы. - Победитель... Привет.
побежденным.
заплывшими, словно от запоя или водянки, подслеповатыми глазками. Потом
слегка улыбнулся.
впрямь пахло перегаром.
по дорожке, которая вела к двум о6корнавшим скверик громадным рекламным
стендам: на одном холеный, с иголочки одетый деловар, с изяществом
потомственного фата держа сигарету у рта, брал свободной рукой за коленку
такую же высококачественную шалаву западного типа, очевидно, из
гостиничных шлюх; шалава молчала и тоже дымила вовсю. Под ними было
крупно написано: <Ты, Я и Ротманс!> На другом стенде жизнерадостный дебил
жрал - с таким изумленно-восторженным видом, будто увидел что-то съедоб-
ное впервые в жизни. Под ним было крупно написано: <Передохни! КитКэт
отломи!> Гомонили выгуливаемые дети, потявкивали выгуливаемые собаки.
Было тепло.
ответил.
глупость, - прохрипел, дыша дрянью, бывший красавец.
размазал! И это не на день, не на два!
ножиками, облупленной и истоптанной скамейке: неопрятный, жирный,
отвратительный старик, насквозь проеденный всеми пороками, какие только
можно вообразить, в когда-то роскошной, а теперь будто из прокисшей
помойки вынутой тройке - и словно только что вывезенный из блокадного
Ленинграда старшеклассник, одетый в первое, что под руку подвернулось при
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Афанасьев Роман
Шекли Роберт
Конюшевский Владислав