Вилла, спрятанная среди деревьев, осталась далеко позади. Вспугнутая мной
птица с длинной шеей взвилась из воды, поднимая крыльями ветерок. Она пила
у кромки разбитого льда, не обращая внимания на весь мир, никакие бедствия
или мечты не беспокоили ее.
отпечатков проворных и красивых обнаженных ног. Она левитировала, чтобы
обмануть меня, как обманула меня в тусклом свете свечей и заставила
забыть, что она ведьма, а уже потом женщина. Я не был готов к бешеной
атаке ее Силы, с которой она очаровала меня. Но ужас заставил ее предать
меня, и он же доказал, что она не верила мне, когда ставила мою Силу, по
крайней мере, рядом с Силой Карраказ.
независим. Я вспомнил о мраморном городе на горном склоне, о котором она
случайно обмолвилась. Представив его на мгновение, я понял, что этот город
был убежищем колдуньи.
меня можно было увидеть только с высоты птичьего полета, да и то вряд ли.
Во мне все еще оставалось достаточно от лесного человека, чтобы подойти к
горе, хотя я был убежден, что она наблюдает за мной.
чтобы всякому было понятно, что происходит.
никогда не было отчетливым. Однако это было не так уж странно. Ни один
мужчина, ни одна женщина, знавшие его и встреченные мной, не сказали о нем
доброго слова. Они боялись и ненавидели его. В Эшкореке я сам успел
убедиться в этом: страх и ненависть они выплескивали на меня только
потому, что я его семя. Так много яда не может попасть кому-либо в уши без
того, чтобы не оставить следа. В самом деле, было бы странно, если бы
где-то в глубине души я не заинтересовался, был ли он на самом деле
царственным отцом, как я воображал и каким, в конце концов, увидел его во
сне. Огорчения, возникающие в результате воспоминаний о нем, больше не
тревожили меня. Я перестал считать его кумиром моей жизни. Я поклялся
убить ее, однако, эта страсть недолго пылала во мне, чтобы претворить ее в
жизнь, и мне совсем не хотелось упрекать мою поникшую месть. Умерли ли эти
чувства вместе с моей юностью в Бар-Айбитни, уничтоженные чумой, террором
и воскрешением из мертвых? Или просто потому, что я стал думать о своем
отце меньше?
моего призрачного проводника в эшкорекской крепости, и силу, толкнувшую
меня в битву Эттука - все это перегибы моего собственного воображения. И в
Бит-Хесси, в кругу зверей, его тень вызвали буйные приступы окружавших
меня людей.
ища Вазкора из Эзланна внутри себя. Но его там больше не было. Его некий
ментальный огонь оставался во мне, чтобы обмануть меня однажды, но теперь
он тоже потух.
Тогда мне приснились смертоносная вода и лезвия ножей, и, проснувшись, я
сказал: "Я убью ее". Это была его последняя мысль, бесполезная,
запутанная, неважная. То, что он оставил мне в наследство, было мечом,
который он уже не мог поднять, а я не имел права направить его на него.
Кого бы я ни убил или ни пощадил за время моего пребывания на этой земле,
это мое дело и ничье больше. Говорят, что плакать у моря - неудачное
решение: океан и без того достаточно соленый. Несомненно, у каждого
хватает своих проблем, чтобы взваливать себе на плечи еще и чужие. Так
послание, или, иными словами, видение моего железного отца привело меня к
истине.
лисицы. Там, где среди деревьев начинался безлесый подъем Белой горы, я
нашел серебряный женский браслет, висящий на кусте, как насмешка, а может
он был просто случайно обронен.
потому что она казалась протоптанной множеством ног и без сомнения ведет
прямо к убежищу колдуньи. Около часа я упорно карабкался вверх по гладкому
склону, пробираясь между деревьями. Наконец, я понял, что карабкаюсь
слишком долго, а ландшафт не меняется.
внимательно посмотрел вокруг: я все еще находился у подножия горы. Ярдов
через двадцать тропа повела меня по кругу, или вверх и вниз, что в
принципе одно и то же. Они хотели направить меня по ложному пути, как
какого-нибудь крестьянина, и запутали, потому что я был слишком самоуверен
и невнимателен. Но больше этого не будет. Сойдя с тропы, я пошел прямо
через скалы. Спустя несколько минут я выбрался из лесов и попал на
высокогорную равнину. Оглянувшись, я окинул взглядом долину, со всех
сторон окруженную острыми скалами, сверкающую бледность моря, серебристые
облака, поднимающиеся над ними, как пар над кипящим котлом.
снегу: это был колдовской знак, предназначенный для помрачения сознания. Я
смешал снег с грязью, прежде чем отправиться дальше.
Железная дверь в стене была инкрустирована полудрагоценными камнями. Дверь
выглядела довольно нелепо, чтобы я принял ее за проход. Еще одна причуда
Сгинувшей Расы: дверь из железа, и ни петель, ни засова, ни кольца, ни
ручки, чтобы ухватиться.
ложится на кварцевую панель на двери. Когда я поместил свои пальцы туда,
дверь заскользила в сторону, в каменную стену.
богини.
разбитая черепица, пустые дворы руин. Но я неумолимо отодвинул в сторону
эту иллюзию, и мираж расплылся в воздухе как туман, открывая за собой
реальность.
линейка. Она бежала около полумили вверх по склону горы и представляла
собой восхитительное зрелище: дорога была вымощена зеленоватыми и черными
плитами, расположенными в шахматном порядке. Снег с этой мостовой был
счищен, а может, ему просто не позволено было ложиться на нее. Вдали
дорога сходилась в точку - идеальное воплощение математической
перспективы, - и над этой точкой возвышался дворец, состоящий из ступенек
и колонн и множества крыш, поднимавшихся одна над другой. В какой-нибудь
масрийской пьесе в момент, когда я увидел это, забили бы в барабаны: здесь
была цитадель Карраказ.
по-королевски роскошные особняки, иной раз наклоняясь под любыми
доставляющими удовольствие углами, словно это был макет города, сделанный
для забавы королевского ребенка.
мертв, как Каиниум, но я чувствовал здесь тайное присутствие лекторрас, их
любопытство и даже нечто большее - какой-то неясный и непризнанный испуг.
открытой пастью. Когда я ступил на мостовую, ледяной намордник дракона
треснул, и зеленая вода хлынула в бассейн. В следующую секунду вода
приобрела цвет крови. Выходит, они еще не сдались. Я прошел мимо и
направился вверх по улице, ни разу больше не взглянув на фонтан, потому
что за всем этим чувствовались лекторрас, а этот трюк превращения воды в
кровь был очень старым.
непроходимая пропасть, зиявшая на мили вниз - все эти иллюзии я
перешагивал, не обращая на них внимание, ибо они были неизобретательны. Но
когда в высокой башни сорвался орел, чтобы ударить прямо мне в глаза,
признаюсь, я наклонил голову. Тогда я произнес, растворяя в воздухе бьющие
перья и нацеленный в лицо клюв: "Этот удар ваш, дети мои".
снежный лев с серым замшелым телом, черной гривой и глазами, горящими так,
будто вопреки холоду в нем пылал летний жар. Он был самым настоящим в этом
месте пространства, хотя, возможно, и каким-то более причудливым по
замыслу Потерянной Расы, чем естественный обитатель западных земель. После
столетия или двух скитания в этом изменчивом климате, он приобрел зимний
мех, как лисица или ласка.
отскакивать от моих невидимых доспехов. В дни моей юности, проведенной в
крарле, я считал льва ценной добычей, и с большим желанием охотился на
него. Чтобы доказать ему и себе, кто из нас лучше, я не раз втыкал копье
или нож в его голову и носил его шкуру как накидку поверх своей одежды.
Теперь потребности, защита, соперничество больше ничего не значили. Я
задержал на нем взгляд, любуясь им скорее таким, какой он есть сам по
себе, а не чем мог бы стать для меня.