убывающей Видомни. И еще было холодно здесь, в горах, в самом начале
весны. Элена обхватила себя руками, взявшись ладонями за локти. Всего
через несколько часов, когда начнется сражение, небо будет другим, и ночь
будет чувствоваться совсем по-другому. Вошла Каренна, одарила ее быстрой,
теплой улыбкой, но не остановилась, чтобы поговорить. Сейчас не время для
разговоров. Элена тревожилась за Каренну: она всего две недели назад
родила ребенка. Ей еще слишком рано участвовать. Но она необходима, все
они необходимы, и сражение ночи Поста невозможно отложить ради одного
мужчины или женщины, ради чего бы то ни было, происходящего в дневном
мире.
вслед за Каренной в дом. Их одежда запылилась: возможно, они пришли
издалека, с востока, приурочив свой приход к тому часу, когда закрывают
окна и двери после захода солнца, и в деревне, и во всех одиноких хуторах
среди ночных полей.
ждут наступления темноты и молятся.
летом, чтобы осень принесла богатый урожай. Чтобы ростки пшеницы и
кукурузы проклюнулись из влажной, черной, щедрой почвы, пустили корни и
поднялись, пожелтели и наполнились обещанной зрелостью. Молятся, хотя
ничего не знают в своих закупоренных темных домах о том, что в
действительности должно произойти сегодня ночью, чтобы Ходоки сохранили
поля, урожай, пришли на помощь в трудную минуту и спасли им всем жизнь.
кожи, висящее у нее на шее. Украшение, в котором хранился сморщенный
обрывок "сорочки", в которой она родилась, как и все остальные Ходоки,
появившиеся на свет в прозрачной оболочке, что, как утверждало поверье,
означало жизнь, благословленную Триадой.
подножия гор, существовали другие учения, другое знание. Здесь древние
обряды уходили глубже, дальше в прошлое, передавались из рук в руки, из
уст в уста от своего зарождения много веков назад. В горах Чертандо
ребенка, родившегося в "сорочке", не считали убереженным от гибели в море
и не полагали наивно обреченным на богатство.
знаменующую начало весны и начало всего года. Она происходит в полях и за
поля, за еще не взошедшие ростки, которые были надеждой и жизнью, за
обещание обновления земли. Они сражаются в этой битве за тех, кто живет в
больших городах, отрезанные от правды земли, не ведающие о подобных вещах,
и за всех здешних обитателей Чертандо, спрятавшихся за своими стенами,
которые умеют лишь молиться и бояться ночных звуков, которые, возможно,
издают воскресшие мертвецы.
взгляд Маттио. Элена покачала головой и одной рукой отбросила за спину
волосы.
пышной черной бородой. Он сжал ее плечо, больше по привычке подбадривать,
потом снова вернулся в дом.
Через открытую дверь она увидела, как он снова сел за длинный деревянный
стол напротив Донара. Она несколько секунд смотрела на них обоих и думала
о Верзаре, о любви и желании.
громады замка, в тени которого провела всю свою жизнь. Неожиданно она
почувствовала себя старой, гораздо старше своих лет. У нее двое маленьких
детей, которые сегодня ночевали у ее матери и отца, в одном из этих
запертых домов, где не горит огонь. А муж ее спит на погребальном поле -
одна из многих жертв ужасной прошлогодней битвы, когда число Иных,
казалось, во много раз возросло, как никогда прежде, и они злобно
торжествовали победу.
жертвы ночных боев.
Они чувствовали это холодное, последнее прикосновение к своей душе -
словно ледяной палец у сердца, как сказал ей Верзар, - приходили домой,
спали, просыпались и ходили еще день, или неделю, или месяц, а потом
уступали той силе, которая забирала их к себе.
добиться ее милости и оказаться в ее темных Чертогах. Верили в
заступничество жрецов, полученное с помощью свечей и слез.
Поста и видел Иных, приходивших сражаться с ними, в это не верили.
Мориан, богини Врат, или Эанны, или Адаона. Только они знали, что есть
силы более древние и темные, чем Триада, силы, власть которых
распространяется за пределы этого полуострова, даже за пределы самого
этого мира, с его двумя лунами и солнцем, как однажды сказал ей Донар. Раз
в год Ночные Ходоки Чертандо имели возможность - вынуждены были - под
чужим небом убедиться в истинности этого утверждения.
и, значит, меньше останется для битвы на следующий год, и еще меньше на
следующий. А чем это закончится, она не ведала. Ей было двадцать два года,
она была вдовой с двумя детьми и дочерью колесного мастера из горного
края. И еще она была ребенком, родившимся в "сорочке" Ночных Ходоков, в
такое время, когда все битвы, год за годом, заканчивались поражением.
поставил ее здесь, у двери, следить за дорогой в ожидании того, кто, как
сказал Донар, возможно, придет.
Когда-то, давным-давно, лордам замка Борсо нравилось заселять свои рвы
созданиями, которые могли убить человека. Но Баэрд ничего такого не ожидал
встретить; те времена давно миновали.
при слабом свете Видомни. Было холодно, но его уже много лет не волновала
погода. Как не беспокоило его и то, что он бродит в ночь Поста. За долгие
годы это уже стало его собственным ритуалом: он знал, что по всей Ладони
соблюдаются священные дни и люди ждут в тишине и темноте за стенами своих
домов, и это давало ему то глубокое ощущение одиночества, в котором
нуждалась его душа. Его неодолимо влекло к этому ощущению, когда он
двигался по затаившему дыхание миру, который словно лежал, скорчившись, в
первобытной тишине под звездами, и ни один огонек, созданный смертным, не
бросал отблеск на небо. Горели лишь те огни, которые боги Триады сотворили
сами с помощью небесной молнии.
увидеть. Если мертвые из прошлого ходили по земле, ему хотелось попросить
у них прощения.
отпускали его. Исчезнувшая безмятежность, светлый мрамор под лунным
светом, таким, как этот; изящные портики, построенные с такой гармонией,
что можно потратить целую жизнь на ее изучение и понимание; тихие
разговоры, услышанные и почти что понятые засыпающим в соседней комнате
ребенком; уверенный смех, затем свет утреннего солнца в знакомом дворике и
твердая, сильная рука скульптора на его плече. Рука отца.
воздуху, потом падающая на опаленную землю, словно булыжник, потом
безжалостно растертая в пыль, в тонкий песок. Как песок тех пляжей, по
которым он позже в тот год бродил в темноте, бесконечных и бессмысленных,
тянущихся вдоль холодного, равнодушного моря.
конца, на протяжении почти девятнадцати лет. Он нес на себе, словно тащил
телегу вместо лошади, словно круглый камень в сердце, образы своего
народа, его разрушенного мира, его уничтоженного имени. Поистине
уничтоженного: звук его уплывал с годами все дальше от мира людей, подобно
отливной волне, убегающей прочь от берега в серые часы зимнего рассвета.
Очень похоже на отлив, но все же не отлив, потому что отливы сменяются
приливами.
только сдаться. Умереть. Или уйти в безумие, как его мать. Он мерил себя
своими горестями; знал их так же хорошо, как другие люди знают форму своих
ладоней.
полностью изгнать из покоев сна и лишить отдыха, могло прогнать его из-под
крыши, как тогда, в разрушенном городе, не имело отношения ко всему
остальному. Это не было ни воспоминание о погибшем великолепии, ни картины
смерти и потери, а воспоминание о любви среди того пепла и руин.
крепостные стены рушились в темноте.
одной луной, или под одними звездами. Среди поросших вереском холмов
Феррата, или спелых виноградных лоз осеннего Астибара или Сенцио, вдоль
укутанных снегом склонов Тригии, или здесь, в ночь Поста, в начале весны в
горах.
Корнев Павел
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Володихин Дмитрий
Эриксон Стивен
Каргалов Вадим