на свете настолько, чтобы стать архипатриархом, но и не оказался настолько
молод, чтобы посмертно зачислиться в безвременные-несбывшиеся надежды
бобровой общины - даже в собственном клане считали его за семя крапивное.
Так что при жизни он был неведомо кем. Однако на похоронах, чтобы не
заносились всякие Мак-Грегоры и особенно озерные О'Брайены, он оказался,
конечно, самым любимым, самым дражайшим покойником. И место на кладбище
Третий Мебий ему определили достойное: в пятидесяти девяти могилах от
славного Кастора Фибера.
покойного ночь: сидят, грызут прутики-стружки, и тихо пересвистываются о
том, каким славным бобром был усопший бобер. И какими нехорошими бобрами
были все недоброжелатели усопшего. Бобров из других кланов ругать на таких
поминках можно, а людей нельзя: тут же начнется стук в архонтсовет. Кстати,
называется весь этот обычай посиделок при покойном, если переводить со
свиста, "фин-ахан". Никто его смысла не понимает, но все соблюдают, потому
как принято. Предки блюли и нам велели, и мы помрем, и над нами тоже будут
пересвистываться, слегка рядышком с нами, бездыханными, закусывать, и
злословить, как мы злословили.
но все до конца не исчезающий род Равид-и-Мутон.
этот неподобник, Великобобрче прости, получил шубу из белых соболей, сказал
спасибо - и тут же шубу в ломбард на Срамную понес: мол, там в холодильнике
сохраннее будет. Десять империалов огреб! А ведь потом, как срок выйдет, еще
доплату получит..." - мечтательно просвистел Бух Макгрегор. Тут же
вспомнилось ему, что не только сплетничать, но и о покойнике нужно говорить
все время, и добавил: "Никогда бы покойный на такое не пошел! Никогда не
принял бы меховую шубу в подарок: соболя звери неразумные, но как-никак наши
братья по..." - Пэрч замешкался, соображая, по чему же такому могут быть
братьями соболя с бобрами. Ехидный Пэрч, пятиюродный племянник покойного, за
свистом в хатку никогда не лез, и тут же продолжил:
Честный бобер вообще ничего у людей не берет в подарок, - только покупает. В
подарок только у своих можно. Вот есть честные бобры - им в подарок, бывало,
друзья даже новые зубы дарили... Эх, не те пошли времена, никто теперь зубов
тебе не подарит!" - Пэрч приметил, что переходит на скользкую и больную для
жителей всех трех дачных Мебиев тему, на отсутствие приличного
зубопротезиста, и быстро засвистел о другом. "А мне на Обрате говорили, что
главный у людей, называется он император, который на империале, новую графу
в паспорт ввел: "подробная национальность". Я не понял ничего сперва, а мне
этот еврей-меняла объясняет, что раньше были люди в Киммерионе русские, а
теперь - киммерийские русские. Он тоже теперь - киммерийский еврей.
Национальность редкая, и он этим горд, как только киммерийскому еврею и
можно гордиться. Так чем плохо, спрашиваю. Потому что если бы он всем
доволен был, то рассказывать бы не стал, характер у него подлючий,
человечий, и наглый тоже весь из себя эдакий. Он мне и говорит: вот был ты,
Пэрчик, по национальности - бобер. А теперь ты - киммерийский бобер. И так
тебе в паспорте и запишут. А откуда у меня паспорт?..."
раз мы с людьми на биоценоз пошли..." - тактично свистнул Бух, напоминая,
что никакие рассказы без упоминания положительных качеств покойного во время
фин-ахана неуместны. "Непромокаемые, поди, нам-то дадут, в корочках..."
родной брат покойного. "Помню, как дождь на Криле был из корочек, я пять
штук съел. Не сытно, но вкусно, вкусно... Хорошо тогда погрыз, пожевал..." -
Укс тут же опомнился; "И покойник, помню, корочки ел и нахваливал очень,
свистел, ароматные корочки, от партбилетов особенно - тайгой пахнут,
лесоповалом, колониальным товаром, бакалеей всяческой, бананами сушеными,
всякой сублимацией, другой вкуснотой... Знатный вкус был у покойного -
первостатейнейший! Одиннадцать жен похоронил, и все как одна такие
превеликие мастерицы были - и нагрызть, и подпилить, и вычистить, и
опохмелить, - и красавицы к тому же, как сезон для красоты придет..."
Бух, - "А если я лопать захочу, я ж не удержусь, корочку съем и бумагу с ней
- будь она сто раз немокнущая!"
паспортах вечная: не горящая, не мокнущая, неугрызимая. Еврей говорил! Да и
не бумага это будет, а вф... вф... фафф... Ваффр... Вольфрамовый сплав
какой-то!" - договорил Пэрч, не обращая внимания на ехидные взгляды и
свистки: сочетание "в" и "ф" всегда плохо высвистывалось, если зубы - не от
мастера Дунстана. А где он, мастер Дунстан? Сами его в Римедиум со зла друг
на друга сдали, сами теперь без зубов и остались; в Римедиуме у людей
какая-то чумка случилась.
Дунстаном Мак-Грегором, и у кого еще сохранился старый протез - тот берег
его пуще родного толстого хвоста. А новые мастера, братья из фирмы "Мебий и
мать", не владея великим искусством загубленного Дунстана, на свою
монопольную до поры до времени продукцию подняли цены втрое. Не по карману
простому бобру протез в четыре железных ствола ценой, а он, протез подлый,
года не пройдет, как об корешок елочный переломится. Впрочем, все трое
братьев на фин-ахан плыть отказались, пожаловавшись на невозможность
оторваться от работы: день и ночь грызут они рыбий зуб, чтоб другие бобры
могли нормально питаться. То ли дело был старик Дунстан! Пэрч вдруг вспомнил
о покойном Кармоди что-то и вправду хорошее, и ринулся свистеть свою мысль
на всех обертонах.
душу жили! Как ни хоронит покойник жену - так все хлопоты на себя Дунстан
берет, всех сам на фин-ахан созывает, по хозяйству хлопочет, покуда покойник
плачет-убивается! Всегда угощение мелко-мелко сам нагрызет, по хатке
расставит - любо-дорого, и вкусно так! Грызешь, помню, грызешь на поминках -
не нагрызешься! Стружку ясеневую готовил особенную, так не ясень был у него,
а чистый каштан-банан! Так и ждешь - когда ж покойничек снова женится!.."
знаменитый журналист Икт Мак-Грегор по прозвищу "желтобревенщик" - и вовсю
хрустел. Икт грызся, это по-бобрьи значит печатался, на всех бревнах, по
секрету от людей издаваемых для своих нужд и на Правом Мебии, и на Левом. И
на ежедневных стволах появлялись нагрызенные им признания скандалиста, и на
еженедельных, разве что на Левых он грыз "колонку диффаматора", а на правых
с таким же усердием вел "дневник грызуна". На фин-ахан Икт, как всегда,
явился уже под изрядным духом пьяной ивовой коры, вовсю рыгал, но грыз
яростней прочих, посверкивая направо-налево глазами и усами, выбирая
очередную жертву. "Желтые" бревна, нагрызаемые для удовлетворения самых
низменных инстинктов бобриного подонства, постоянных журналистов не имели.
За вычетом одного - Икта. Этот нагрызал по полбревна в любом из таких
изданий. Наиболее известным желтым изданием была ежедекадная "Дребезда",
почетно именовавшая Икта "наш Золотой Зуб". Люди бы сказали "золотое перо",
но бобры спокон веков пишут зубами по бревнам - и при этом кругами. Людям
кажется, что это просто обед. Ну и пусть кажется.
засвистеть. Пока что свистел преимущественно Пэрч. Свистел Пэрч с пастью,
полной стружки, потому свистел невнятно, но слушали его с сочувствием как
раз из-за этого: значит, враки, что у Пэрча протез от Дунстана, значит, как
у всех - дорогая штамповка от Мебиев и от матери их, склочной старухи,
которую некогда лодочник Астерий на Селезни, что между человечьих Нежностей,
веслом по затылку до крови скомпрометировал - жаль, что вовсе не зашиб:
крутится старая перечница и знай подгрызает сыновей лютым пoдгрызом, что
мало, ма-ло, ма-ла-ва-то берут они за свои знаменитые протезы, без которых
почти все бобры давно бы сидели на опилочной диете, а такая диета вон какая
бобрам вредная - даже люди в телевизоре признают, что неполезная.
покойник. И нельзя о покойнике сейчас плохое свистеть... но что ж о нем
свистнешь хорошего, сколько теперь дочек ни хвали: покойницы, - ну, впрочем
и сам Кармоди тоже покойник. Никакую жену больше со света не сживет. Устроил
покойник, что называется, два подарка для господина Харка, - но об этом
сегодня нельзя, потому что главного подарка господин Харк все же дождался:
пережил он этого синезубого волокиту. И никакой пудости не подкладывал ему,
просто не захотел Рифей-батюшка на себе такую сволочь носить. А ведь был
соблазн послать ему сладких кедровых орешков, младшая дочка - самая младшая
из тех двадцати двух, что замуж за Кармоди из озера не поплыли - мастерица
такие орешки готовить, жаль, что скрывать приходится эдакий великий талант.
Ужо-то она хорошего мужа себе выберет. Вся в покойную мать, та тоже
мастерица была - как знать, сидел бы нынче Харк на фин-ахане по Кармоди или
не сидел бы, грыз бы сладкую стружку или не грыз бы, если б вовремя не
догадался старухе, Великобобрче прости, в ее ночную закуску-заначку малость
стрихнину для защиты от рифейских мышей насыпать, - подводных, конечно,
мышей, таких не бывает пока что, конечно, но вдруг да будут - все-таки здесь
хоть и Мебии, а Киммерия как-никак. Впрочем, это он ей преимущественно за то
стрихнин подсунул, что она ему рога с нынешним покойником наставляла.
и сам Харк - уже очень не юноша. Дай ему теперь арбалет - так промажет с
десяти плывков. А когда-то, было время, бил в глаз эфу, змею гремучую, с
полуверсты - и господину Тараху в Триед к столу относил. Очень господин
Тарах бывали довольны, прямо у пристани иногда змею съедали, потому как эфа
в Киммерии и очень гремучая, и очень ядовитая, а господин Тарах ядовитость
всегда весьма высоко ценил. За такую змею бывали озерной страже О'Брайенов
объявляемы с пристани благодарности, и даже переходящий вымпел "Медный
Змий", случалось, им на декаду-другую в любование переходил.
готовом в хорошем районе правого Мебия и родное Мyрло даже забывать стал.