Но и пролетарский писатель раздражал его. Главной причиной, повидимому, была
относительная скупость Горького. Он все жаловался на свои дела. "А вот что
Вам жить не на что и печататься негде, это скверно", -- писал ему как-то
Ленин, верно уже тогда не без недоверия: не мог не знать, что Горький, хотя
и выходивший из моды в России, много зарабатывает и, в отличие от него
самого, живет очень хорошо. Позднее писал и гораздо откровеннее: "Вы пишете:
"Нам пора иметь свой журнал, но мы не имеем для этого достаточного
количества хорошо спевшихся людей". Второй части этой фразы я не принимаю...
Будь деньги, я уверен, мы бы осилили и теперь толстый журнал, ибо к ядру
сотрудников за плату привлечь можно много, раздав темы и распределив места".
А в другой раз, в большом раздражении, написал Шляпникову, что у Горького
"надо вытащить силком деньги: пусть платит тотчас и побольше", причем слова
"побольше" и "силком" в письме подчеркнул.
"теленка" всЈ больше приводили Ленина в ярость. Горький где-то объявил, что
богоискательство надо "на время" отложить.
такое делаете? -- просто ужас, 356 право!.. Выходит, что Вы против
"богоискательства" только "на время"!! Выходит, что Вы против
богоискательства только ради замены его богостроительством!! Ну, разве это
не ужасно, что у Вас выходит такая штука? Богоискательство отличается от
богостроительства или богосозидательства или боготворчества и т. п. ничуть
не больше, чем желтый чорт отличается от чорта синего. Говорить о
богоискательстве не для того, чтобы высказаться против всяких чертей и
богов, против всякого идейного труположества (всякий боженька есть
труположество -- будь это самый чистенький, идеальный, не ископаемый, а
построяемый боженька, всЈ равно), -- а для предпочтения синего чорта
желтому, это во сто раз хуже, чем не говорить совсем... Именно потому, что
всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье
даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость, особенно терпимо (а часто
даже доброжелательно) встречаемая демократической буржуазией, именно потому
это -- самая опасная мерзость, самая гнусная "зараза"... Развивал эту мысль
очень подробно, со ссылкой на "католического попа, растлевающего девушек",
на "попов без рясы", на "попов идейных и демократических", и заканчивал
предположением, что Горький просто "захотел посюсюкать". Вероятно, в этом
последнем предположении не очень ошибался.
сам не может понять, как у него "проскользнуло" слово "на время"; но насчет
богостроительства еще что-то "сюсюкал", -- надо было и ограждать свою
независимость: сам тоже мыслитель.
предположить, что она без удовольствия слушала и о "труположестве", и о
многом другом. Вероятно, лишь вздыхала, по своему обыкновению. "Жалеете,
грустите, вздыхаете -- и только", -- писал ей как-то Ленин. Он часто ей
объяснял ее ошибки, -- одной Инессе объяснял мягко, то есть без грубейшей
брани. Она была неглупа, не боялась с ним спорить и порою удачно ему
возражала, отмечала его логические противоречия. Старалась думать своим
умом. Это его 357 изумляло. "Люди, большей частью (99% из буржуазии, 98% из
ликвидаторов, 60-70% из большевиков) не умеют думать, а только заучивают
слова", -- писал он. Иногда давал ей и ответственные поручения: "Я уверен,
что ты из числа тех людей, кои развертываются, крепнут, становятся сильнее и
смелее, когда они одни на ответственном посту, -- и посему упорно не верю
пессимистам, т. е. говорящим, что ты... едва ли... Вздор и вздор! Не верю!
Превосходно ты сладишь!" Люди, говорившие "что ты... едва ли..." были
наверное глупее Инессы Арманд. В спорах с ним она порою даже осмеливалась
нападать на Энгельса. Хуже этого могли бы быть только нападки на самого
Маркса. Но ей сходило и это.
вопрос об Албании, вызвавший обострение в отношениях между Россией и
Австро-Венгрией, подали было ему надежду, однако, лишь слабую. -- "Война
Австрии с Россией", -- писал он тому же Горькому, -- "была бы очень полезной
для революции (во всей восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы
Франц-Иосиф и Николаша доставили нам сие удовольствие".
Часть шестая
("herrschte das schrecklichste Chaos"), -- говорит в своих воспоминаниях,
высокопоставленный австрийский дипломат. Все там, не исключая
третьестепенных должностных лиц, вмешивались решительно во всЈ. Один
известный посол, не названный этим дипломатом, говорил ему, что, быть может,
мировую войну затеял швейцар министерства.
беспорядка и разброда, так как он был в Вене везде (кроме ритуала Бурга и
Шенбрунна): во всех областях государственного управления, в армии, в жизни,
в литературе, в философии, даже в 358 многоплеменной австрийской церкви. И
лишь немногим дело было лучше в России с ее недавней революцией, во Франции
с недавним делом Дрейфуса, да и в очень многих других странах.
кто именно толкнул Австро-Венгрию на войну. Обычно в этом -- с большой долей
справедливости -- обвиняют министра иностранных дел графа Берхтольда. С той
же относительной верностью, в Германии в этом обвиняли самого императора
Вильгельма. По случайности, в 1914-ом году судьбы мира были в руках двух
неврастеников.
сведенья. Одни находили, что он ленивый, равнодушный, мало знающий, почти
ничего не читающий человек, во всем некомпетентный, не имеющий никаких идей
и планов, "простая машина для подписывания бумаг". Другие видели в нем
крайнего честолюбца, сознательно затеявшего мировую войну и руководившего
австро-венгерской военной партией.
Берхтольд во всяком случае не ленился и никак не был равнодушен. Бумаги он
тогда не "подписывал", а составлял их лично от первого до последнего слова,
часто не показывая их даже тем, кому он был совершенно обязан их показывать.
Знаменитый ультиматум Сербии, вызвавший мировую войну, он сочинил сам и,
прибегая к обману, не показал его императору Францу-Иосифу до отправки в
Белград: опасался, что император не даст на него согласия или во всяком
случае очень его смягчит. Берхтольд дал честное слово германскому
правительству, что покажет ему предварительно этот ультиматум, но очень
хитро устроился так, чтобы и оно ознакомилось с документом слишком поздно
для каких бы то ни было поправок. Своей бумаге он нарочно придал такую
форму, чтобы Сербия никак не могла ее принять: сам это говорил с почти
идиотическими самодовольством и гордостью.
как, по самому своему неврастеническому изменчивому характеру, просто не мог
359 быть руководителем чего бы то ни было. Не был он и честолюбцем.
Берхтольд и министром иностранных дел стал очень неохотно: предпочел бы
должность главы придворного ведомства, -- не связанную ни с какой
ответственностью и не обещавшую никакой славы. В смысле честолюбия с него,
повидимому, было совершенно достаточно того, что он граф Берхтольд фон унд
цу Унгаршитц и вдобавок самый элегантный человек Европы. После мировой войны
он в иностранных отелях танцевал на балах, вызывая изумление туристов: "тот
самый!"
больные вопросы неизменно бывали во все времена. Они улаживались или нет, но
в обоих случаях скоро забывались и заменялись другими. Самыми мучительными
из всех тогда считались "проблема Албании" и "проблема великой Сербии". Об
албанских делах никто из государственных деятелей того времени решительно
ничего не знал. Однажды, не выдержав, британский министр иностранных дел
Грей, которому они по их непонятности смертельно надоели, предписал своим
подчиненным докладывать ему о них "возможно реже". Сербские дела были
известны лучше. Сербия, после двух победоносных войн -- первой, в союзе с
Болгарией, против Турции, второй, при полускрытой поддержке Турции, против
Болгарии, -- стала могущественной державой: в ней теперь было четыре с
половиной миллиона жителей. В Европе глубокомысленно обсуждался вопрос:
может ли Австро-Венгрия допустить существование на своей границе столь
мощного государства и не грозит ли это ей гибелью?
всЈ дряхлел. Таким образом очень усиливалось значение главных
австро-венгерских сановников. Они естественно расходились в мнениях. Конрад
фон Гетцендорф требовал, чтобы вся Сербия была включена в империю
Габсбургов, которая из двуединой стала бы триединой. По его мнению, можно
было бы либо добиться от Сербии добровольного на это согласия (вероятно, с
его точки зрения это был 360 менее приятный исход), либо следовало просто ее
завоевать и присоединить насильно (более приятный исход). Против этого был
венгерский министр-президент граф Тисса: он думал, что в империи уже и без
того слишком много славян и что "двуединой" совершенно достаточно, а то, при
пестром племенном составе государства можно докатиться и до "десятиединой" с
десятью правительствами и с десятью парламентами. В 1913 году Тисса
решительно высказывался против войны (что ему не помешало через год столь же
решительно высказаться за нее). Он видел спасение Австро-Венгрии в
"ориентации" на Болгарию: очевидно, присоединение к центральным державам
этого только что разбитого и обессиленного небольшого государства могло
спасти Австро-Венгрию и Германию. И, наконец, граф Берхтольд занял
промежуточную позицию: он войны не хотел, но желал для обуздания сербского
страшилища ввести в австро-венгерскую "орбиту" какую-то задуманную им "лигу"
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Быков Василий
Курылев Олег
Корнев Павел