- Что-то я этого типа раньше не видел, - продолжал Борис. - Может в гости
приехал?
- Он призывает боль, - прошептал Павел. - Эта серенада посвящена боли и
гневу!
- Почему? - молодой человек отложил тетрадь на подоконник и во все глаза
следил теперь за экстравагантным скрипачом в черном домашнем халате. -
Паш, с чего ты взял? Он просто играет. Вроде даже Моцарта.
- Нет. Он играет свою музыку... Неужели ты не чувствуешь?
Мальчик в отчаянии посмотрел на старшего брата.
- Ну... - протянул тот, - я не настолько хорошо разбираюсь в скрипках, и
вообще...
"Если он мне не поверит, я останусь один", - мелькнуло у Павла. И тут же
скрипка подхватила "один, один, один!". Леденящий душу перелив прорезал
сумрак и отчаянием обрушился на сознание. Мальчик вжался в спинку кресла и
зажмурился. Если бы ноги, бездвижные от рождения, могли подчиняться ему,
он убежал бы с балкона без оглядки.
- Оп-ля! Хороши приятели!
Это воскликнул Борис, разглядывавший угол сквера и детскую площадку по
соседству. Павел с трудом заставил себя отвлечься от пугающей музыки.
Возле деревьев, где обычно детвора играла в Юрия Гагарина, раздавался
отчаянный мальчишеский рев. Кучка пацанов сгрудилась возле одного,
сидевшего на земле и растирающего по грязной физиономии слезы вперемешку
с кровью.
- Чего-то не поделили, - прокомментировал Борис. - Один толкнул другого, а
тот ему по морде палкой. Вот она - детская жестокость в действии, - он
многозначительно кивнул головой, как бы соглашаясь сам с собой.
Напыщенная деловитость брата вызвала у Павла едва заметную усмешку, но
нечто тут же заставило насторожиться. Понадобилось несколько мгновений для
понимания причины. Скрипка замолчала. Таинственный музыкант исчез.
Остаток вечера Павел ни словом не обмолвился о скрипаче, но Борис
отчетливо видел на лице брата следы пережитого потрясения. Мальчик с
раннего детства считался чрезмерно впечатлительным. Было время, когда
музыка буквально руководила его настроением. Родственники и друзья матери
находили тому единственное объяснение: ребенок, прикованный к инвалидному
креслу, имеет особую тонкую психику, а музыкальная одаренность - плата
природы за отнятые ноги. Мама никогда не поддерживала подобные разговоры,
но Борис, старший сын, искренне верил, что его брат - гений. Мальчик имел
потрясающий слух, способный различать тончайшие оттенки звуков, и
великолепное музыкальное чутье. Его пальцы, касались ли они скрипичных
струн, клавиш фортепьяно или грифа маминой виолончели, творили чудные
напевы, и его музыка, будто ожившая после сказочного сна птица, парила над
миром, открывая людям невиданные просторы. В неполные четырнадцать лет
Павел мог бы состязаться за пальму первенства с любым признанным
музыкантом. Но кресло-каталка, неизменный атрибут квартиры, сковала юного
музыканта в безжалостных объятиях.
- Паш, сыграй что-нибудь, - попросил Борис.
Тот машинально потянулся за инструментом.
- Бетховена, ладно? - поспешно добавил брат.
Тонко запела скрипка. Сначала глухо, затем увереннее и увереннее зазвучала
воздушная серенада. Борис понаблюдал за выражением лица Павла, убедился,
что напряжение постепенно сходит на нет, и молча отошел к своим чертежам.
Удивительно, но работа над проектом пошла значительно лучше.
Борис, как ни торопился домой, застал мать уже в дверях.
- Я же просила тебя не задерживаться, - раздраженно бросила она, на ходу
поправляя шляпку. - Ужин на плите. Сегодня опера в трех действиях, и я
вернусь только к полуночи. Будьте умницы.
Ее каблучки застучали по лестнице.
"И почему все музыканты ходят в черном?" - неожиданно для себя подумал
Борис, когда черное платье мамы мелькнуло в лестничном пролете.
Почти каждый вечер мать вот так, как сегодня - непринужденно, легко и
грациозно - уходила на концерт. Но всякий раз она старалась дождаться
возвращения старшего сына. Сначала из школы, теперь из института. Борис
знал, чего она боялась, и поклялся себе со всей юношеской откровенностью,
что никогда не оставит Пашку одного. Никогда - даже если на кон будут
поставлены его благополучие, карьера, любовь. Однажды он, в порыве
откровенности, выложил это брату. Пашка в первый момент растерялся, а
потом выпалил. "Нет уж! Ты станешь архитектором, женишься, а я буду
вдохновлять тебя и учить твоих детей музыке".
- Гулять пойдем сегодня? - спросил Борис, водрузив на сушилку последнюю
тарелку.
- А ты не занят? - в голосе брата слышась надежда.
- Не-а. Пошли!
Скамейки возле дома были заняты соседскими тетушками, но чуть только Борис
с Павлом на закорках вышли из подъезда, соседки торопливо подвинулись,
уступая место мальчику-инвалиду. Молодой человек оставил брата под их
опекой, а сам побежал за креслом-каталкой. Под добродушное перешептывание
и растроганные взгляды, он осторожно перенес Павла в его коляску и покатил
по дорожке к скверу.
- Ну как, все дворовые новости выслушал? - поинтересовался он, когда
бабуси остались вне области звуковой досягаемости.
- Новость одна: "Капитан" помер, - бухнул Павел.
- Ух-ты... Да-а... - Борис не нашел, что ответить.
- Громких побудок уже не будет, - продолжал мальчик. - Жалко Петра
Васильевича. Шумный был, но ведь добрый же, а?
- Пожалуй. Сердце, небось?
- Вроде так.
Пауза, призванная стать своеобразной минутой молчания, вдруг разлетелась
на куски. Скрипка! Ее пронзительный голос донесся до сквера, и над
головами братьев заметалась нетерпеливая фуга. Даже Борис, никогда не
делавший серьезных успехов в музыке, смог различить то, что, безусловно,
мгновенно уловил Павел. Скрипка радовалась. Однако радость эта не походила
на эмоции человека в приподнятом настроении. Восторг был вызван отнюдь не
очарованием майского вечера - фуга злорадствовала над весной, над солнцем,
над свежей зеленью, над стрижами, носящимися в поднебесье, над смехом
детей и воркованием молодух во дворе. Пальцы Павла, шершавые и жесткие от
постоянного скольжения по струнам, впились в руку брата.
- Он воспевает смерть, - пробормотал он. - Борь, слушай! Он же плюет в
лицо живущим!
Скрипка плела новые и новые кружева: вот над сквером вспорхнула полька,
которую сменил гавот, затем начались невообразимые вариации цыганских
мелодий и, наконец, все стихло.
Борис стремительно развернул коляску и, повинуясь их общему невысказанному
желанию, побежал назад, к дому. Павел, рискуя вывалиться из кресла, всем
своим существом рвался вперед, едва держась за подлокотники. Коляска
подпрыгивала и тряслась на колдобинах, Борис толкал ее перед собой, что
было сил, а мамаши, гулявшие в сквере с малышами, удивленно оборачивались,
чтобы проводить взглядом этот странный тандем.
Братья оказались во дворе. Балаболки-соседки на скамеечках, дети возле
качелей, врач из первого подъезда выводит на прогулку своего пса,
доминошники собираются за самодельным столом.
- Неужели его никто не слышал? - Павел испуганно осматривал невозмутимый
двор.
- Может и слышали, - Борис переводил дух после гонки по скверу, - да
ничего не поняли. Чудак вышел на балкон поиграть на скрипке - что тут
особенного?
Мальчик перевел на него взгляд. Брат был почти напуган, хоть и пытался это
скрыть, следовательно, решил Павел, пришло время высказать свои
предположения.
- Мне кажется, Музыкант... он больше, чем просто музыкант. Помнишь, вчера
он играл о боли. Он как бы звал ее, и в результате ребята передрались до
крови. И Петр Васильевич тоже: ведь крепкий был старик, и вдруг сердце
отказало.
- Э-э, подожди. Ты хочешь сказать, что Музыкант убил "Капитана"?!
- Нет! То есть... не буквально убил. Косвенно, может быть.
- Ладно, стоп, - Борис решительно развернул кресло и опять покатил его в
парк. - Мистика тут не при чем. "Капитан" своей сварливой натурой любого
мог довести до белого каления. Вот этот тип и обрадовался, когда старик
умер. Гадко, конечно, но в милицию его за это не приведешь.
- Но его музыка... - начал было Павел.
Брат перебил.
- Завтра я с этим скрипачом поговорю, обещаю.
- Ты его знаешь?! - Павел всем телом развернулся в кресле.
- Я видел его утром на остановке. Наверное, он мне и раньше попадался, но
я не замечал.
- Ты предъявишь ему обвинение? - серьезно спросил мальчик.
Вместо ответа Борис полушутя щелкнул брата по затылку.
- Думай, что говоришь! Какие обвинения? И вообще, выкинь все из головы.
- Борь, ты ж мне веришь, - укоризненно заметил Павел.
- Верю-неверю. Поживем - увидим. А пока давай о чем-нибудь путном
поговорим...
Борис пропустил два автобуса, но Музыканта так и не дождался.
Раздосадованный, он явился в институт, опоздав на полчаса, получил нагоняй
от преподавателя и просидел остаток дня в легкой прострации. Злосчастные
фуга, полька, и гавот звучали у него в ушах, будто скрипач до сих пор
исполнял свое попурри. И на каждом новом круге этой "пластинки", молодой
человек больше и больше думал о предположениях младшего брата. Причем одна
нехорошая мысль бултыхалась в океане его подсознания, время от времени
Каменистый Артем
Корнев Павел
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Самойлова Елена