содействие. Я не предам ни сэра Клиффорда, ни вас. Потому что вижу - вы
оба по-своему правы.
Шотландию. Конни осталось только ждать, когда в Клиффорде вновь заговорит
здравый смысл. Меллорс уехал куда-то в глушь, будет полгода работать на
ферме, пока тянется дело о разводе. Они с Конни купят впоследствии ферму,
куда он сможет вкладывать свою силу и энергию. У него должно быть свое
занятие, пусть даже тяжелый физический труд. Деньги Конни только
первоначальный вклад.
старый знакомый по армии. Ферма принадлежит угольной компании "Батлер и
Смиттэм". Мы сеем овес и заготавливаем сено для шахтных пони. На ферме
есть коровы, свиньи и другая живность. Я нанялся подсобным рабочим и
получаю тридцать шиллингов в неделю. Роули, фермер, взвалил на меня все,
что мог, - за эти полгода к следующей Пасхе я должен выучиться фермерскому
труду. От Берты ни слуху, ни духу. Понятия не имею, где она, почему не
явилась в суд на первое слушание, и вообще, что у нее на уме. Но надеюсь,
что если я буду вести себя тихо, то уже в марте стану свободным человеком.
Пожалуйста, не волнуйся из-за сэра Клиффорда. Не сомневаюсь, он очень
скоро сам захочет от тебя избавиться. Уже и то хорошо, что он не докучает
тебе.
Хозяин работает машинистом в Хай-парк. Он высокий, с бородой, и до мозга
костей нонконформист. Хозяйка, маленькая, похожая на птичку, очень любит
все высокородное и все свои разговоры начинает с "позвольте мне...". Они
потеряли на войне сына, и это наложило на них неизгладимый отпечаток. У
них есть дочь, длинное, как жердь, застенчивое существо. Она учится на
школьного преподавателя, я ей иногда помогаю, так что у нас получилось
что-то вроде семейного круга. Но в общем они приятные, вполне порядочные
люди. И, пожалуй, уж слишком добры со мной. Думаю, что жизнь сейчас более
милостива ко мне, чем к тебе.
не искал. Я умею обращаться с лошадьми, а коровы, хотя в них слишком много
женской покорности, явно оказывают на меня успокаивающее действие. Когда я
дою, уткнувшись головой в теплый бок, то чувствую прямо-таки утешение. На
ферме шесть довольно хороших херефордширок. Только что кончили жать овес,
если бы не дождь и мозоли на ладонях, занятие вполне пристойное. С
здешними людьми я общаюсь немного, но отношения со всеми хорошие. На
многое надо просто закрывать глаза.
Тивершолла, только более живописный. Иногда захаживаю в местный кабачок
"Веллингтон", болтаю с шахтерами. Они высказываются очень резко, но менять
ничего не хотят. Знаешь, как говорят про наших шахтеров - "сердце у них на
месте". Сердце, может, на месте, а вот вся остальная анатомия - хоть
плачь. Лишние они в этом мире. В целом они мне нравятся, но не
вдохновляют, нет в них бойцовского азарта. Они много говорят о
национализации шахт, всей угольной промышленности. Но ведь нельзя
национализировать только уголь, оставив все остальное как есть. Говорят о
каком-то новом применении угля, что-то вроде затей сэра Клиффорда.
Кое-где, может, это и сработает, но строить на этом будущее, мне кажется,
нельзя. В какой бы вид топлива ни превратить уголь, его все равно надо
продать. Рабочие настроены пессимистично. Они считают, что угольная
промышленность обречена, и я думаю, они правы. А с промышленностью
обречены и они. Многие поговаривают о Советах, но убежденности в их
голосах не слышно.
уголь надо кому-то продавать.
хотят есть; так что эта дьявольская машина должна, пусть через
пень-колоду, крутиться. Как ни странно, женщины куда более решительны, чем
мужчины; кричат, во всяком случае, громче. Мужчины совсем пали духом, на
лицах у них безысходность. Но в общем, никто толком не знает, что делать,
несмотря на разговоры. Молодые бесятся, потому что у них нет денег, а
кругом столько соблазна. Они видят смысл жизни в приобретательстве, а
приобретать не на что. Такова наша цивилизация, таково наше просвещение: в
людях воспитывается только одна потребность - тратить деньги. А гарантии
их заработать нет. Шахты действуют два, два с половиной дня в неделю, и
никакого улучшения не предвидится даже в преддверии зимы. Это значит,
кормилец приносит в семью двадцать пять - тридцать шиллингов в неделю.
Больше всех возмущены женщины, но ведь они больше всех и тратят.
ничего не внушишь. Если бы их учили в школе жить, а не зарабатывать и
тратить, они могли бы прекрасно обходиться двадцатью пятью шиллингами.
Если бы мужчины, как я тебе говорил, щеголяли в алых штанах, они не думали
бы так много о деньгах, если бы они пели, плясали и веселились, они бы
умели довольствоваться малым. Они любили бы женщин, и женщины любили бы
их. И никто не стеснялся бы наготы; их надо учить петь и плясать, водить
на лужайках старинные хороводы; делать резную мебель, вышивать узоры.
Тогда бы им хватало и нескольких шиллингов. Единственный способ покончить
с индустриальным обществом - научить людей жить разумно и красиво, без
мотовства. Но это невозможно. У всех сегодня одно на уме - приобретать,
приобретать. А бедняки к тому же просто ни о чем другом и не умеют думать.
Им бы жить и веселиться, поклоняясь великому, доброму Пану. Вот
единственный Бог для простых смертных во все времена. Конечно, одиночки
могут по желанию причислять себя к более высоким религиям. Но народ должен
поклоняться языческим богам.
не могут разгорячить ни женщины, ни сама жизнь. Молодые парни носятся на
мотоциклах с девчонками и танцуют под джаз, если повезет. Но и они
мертвяки, еще какие. И на все нужны деньги. Деньги, если они есть, -
трава; если нет - голодная смерть.
буду, в данную минуту ничего плохого со мной не происходит. Я стараюсь не
думать о тебе слишком много, а то вдруг до чего-нибудь додумаюсь. Но,
конечно, живу я сейчас только ради нашего будущего. И мне страшно,
по-настоящему страшно. Я чую носом близость дьявола; он пытается помешать
нам. Ладно, не дьявола, так Маммоны, этот идол, в сущности, - совокупная
злая воля людей, алчущих денег и ненавидящих жизнь. Мне мерещатся в
воздухе длинные костлявые руки, готовые вцепиться в горло всякому, кто
дерзает жить за пределами власти денег, и сжимать, пока из него дух вон.
Близятся тяжелые времена. Если ничего не изменится, будущее сулит
индустриальным рабочим погибель и смерть. Я порой чувствую, как все внутри
у меня холодеет. И на тебе, ты ждешь от меня ребенка. Ну, не сердись на
эти глупости. Все тяжелые времена, сколько их ни было в истории, не смогли
уничтожить ни весенних цветов, ни любви женщины. Не смогут они и в этот
раз убить мое влечение к тебе, загасить ту искру, которая зажглась между
нами. Еще полгода - и мы будем вместе. И хотя мне страшно, как я сказал, я
верю, что нет силы, которая нас разлучит. Долг мужчины - строить, созидать
будущее, но ему надо и верить во что-то помимо себя. Будущее обеспечено,
если человек видит в себе что-то хорошее, доброе. А я еще верю в то легкое
пламя, которое вспыхнуло в нас. Для меня оно - единственная ценность в
мире. У меня нет друзей, старых привязанностей. Только одна ты. И это
пламя - единственное, чем я дорожу. Конечно, еще младенец, но это боковая
ветвь. Для меня Троица - двуязыкое пламя. Древняя Троица, на мой взгляд,
может быть и оспорена. Мы с Богом любим иногда задрать нос. Это двуязыкое
пламя между тобой и мной - альфа и омега всего! Я буду верен ему до конца.
И пусть все эти клиффорды и берты, угольные компании, правительства и
служащий Маммоне народ пропадут пропадом.
тебе от этого не легче. Но я так не хочу, чтобы ты жила вдали от меня.
Стоп, если я разбережу сердце, если начнет грызть досада, что-то хорошее
будет утрачено. Терпение, терпение! Идет моя сороковая зима. Что делать,
все предыдущие зимы никуда не денешь. Но в эту зиму я молюсь двуязыкому
пламени моей Троицы, и на душе у меня покойно. Я бы не хотел, чтобы люди
задули его своим дыханием. Я верую в некую высшую тайну, которая даже
подснежнику не даст погибнуть. И хотя ты в Шотландии, а я в Средней Англии
и я не могу обнять тебя, у меня все-таки есть что-то твое. Моя душа мягко
колышется в легком Троицыном пламени, вторя любовному акту, в котором оно
и родилось. Как и цветы родятся от соития земли и солнца. Но это легкое
пламя пока еще зыбко, чтобы оно разгорелось, нужно время, терпение и
время.
любовной горячкой, как время мира за войной. И я даже полюбил воздержание,
полюбил любовью подснежника к снегу. Да, я люблю воздержание, как мирную
передышку в любовных войнах. Наше белое двуязыкое пламя для меня - точно
подснежник ранней весны. Когда весна войдет в свою силу, пламя это
разгорится ярче солнца. А пока пора воздержания, добрая и здоровая, словно
купание в горной реке. Мне нравится моя чистая жизнь, она течет от тебя ко
мне, как горный поток. Она точно вешние воды земли и неба. Бедные
донжуаны! Что за маета эта вечная погоня за наслаждением. Где уж им вздуть
легкое двуязыкое пламя - в душе-то не могут навести порядок. Неведом им и
чистый горный поток воздержания.
тебя. Если бы спать ночью, чувствуя рядом твое тепло, пузырек с чернилами
остался бы полным. Да, какое-то время нам придется жить врозь. Но быть
Лукин Евгений
Маккефри Энн
Емилина Ника
Грабб Джеф
Лукин Евгений
Флинт Эрик