- Что делать, Алешенька? Смирись, смирись, ди-
тятко! Плетью обуха не перешибешь. С царем не поспо-
ришь. Бог на небе, царь на земле. Несудима воля цар-
ская. Одному Богу государь ответ держит. А он тебе не
только царь, но и отец богоданный...
- Не отец, а злодей, мучитель, убийца!- крикнул
Алеша.- Будь он проклят, будь он проклят, изверг!..
- Государь царевич, ваше высочество, не гневи Бога,
не говори слов неистовых! Велика власть отчая. И в Пи-
сании сказано: чти отца своего...
Царевич перестал вдруг плакать, быстро обернулся
и посмотрел на старика долго, пристально.
- А ведь и другое тоже, батька, в Писании сказано:
не приидох вложити мир, но рать и нож - при-
идох разлучити человека сына от отца. Слышишь,
старик? Господь разлучил меня от отца моего! От Гос-
пода я - рать и нож в сердце родшаго мя, я - суд и казнь
ему от Господа! Не за себя я восстал, а за церковь, за цар-
ство, за весь народ христианский! Ревнуя, поревновал
о Господе! И не смирюсь, не покорюсь ему - даже до
смерти! Тесно нам обоим в мире! Или он, или я!..
С лицом, искаженным судорогой, с трясущейся нижнею
челюстью, с глазами, горящими грозным огнем, он стал
похож на отца внезапным, точно призрачным, сходством.
Старик смотрел на него в ужасе, как на одержимого,
и крестил его, и сам крестился, и качал головою, и шам-
кал дряхлыми устами слова дряхлой мудрости:
- Смирись, смирись, дитятко! Покорись отцу!..
И казалось, древние стены Кремля, и дворцы, и со-
боры, и самая земля с гробами отцов - здесь все повто-
ряло: "Смирись, смирись!"
Когда царевич вошел в дом ключаря Благовещенского,
сестра его, Алешина кормилица, старушка Марфа Афа-
насьевна, взглянув на лицо его, подумала, что он болен.
Она еще больше перепугалась, когда он отказался от ужи-
на и прошел прямо в спальню. Старушка хотела было
напоить его липовым цветом и натереть камфарою с вин-
ным духом. Чтоб успокоить ее, он должен был принять
водки-апоплектики. Собственными руками она уложила
его в постель, мягкую-премягкую, с целою горою пухо-
виков и подушек, в такой он уже давно не спал. Так
мирно теплилась лампада перед образом; веяло таким
знакомым запахом сушеных лекарственных трав, кипариса
и ладана; так усыпителен был шепот старушки, которая
сказывала старые детские сказки об Иване царевиче и
сером волке, о петушке-золотом-гребешке, о лапте, пу-
зыре да соломинке, что хотели вместе реку перейти, со-
ломинка сломалась, лапоть потонул, а пузырь дулся, дулся
и лопнул; - что Алеше казалось сквозь дремоту, будто бы
он, маленький мальчик, лежит в своей постельке, у бабуш-
ки в тереме, и всего, что было, не было, и не Марфа Афа-
насьевна, а бабушка склоняется над ним, укрывает его, уку-
тывает, укручивает, и крестит, и шепчет: "Спи, свет Оле-
шенька, спи с Богом, дитятко". И тихо, тихо. И Сирин,
птица райская, поет песни царские. И слушая сладкое пе-
ние, он, точно умирает, засыпает вечным сном без сновидений.
Но перед утром приснилось ему, будто бы идет он в
Кремле, по Красной площади, среди народа, совершая
Шествие на Осляти в Неделю Ваий - Воскресение Вербное.
В большом царском наряде, в златой порфире, златом
венце и бармах Мономаха, ведет за повод Осля, на кото-
ром сидит патриарх, старенький-старенький, седенький,
весь белый, светлый от седины. Но вглядевшись присталь-
нее, Алеша видит, что это не старик, а юноша в одежде
белой, как снег, с лицом, как солнце,- Сам Христос. На-
род не видит или не узнает Его. У всех лица страшные,
серые, землистые, как у покойников. И все молчат - та-
кая тишина, что Алеша слышит, как бьется его собствен-
ное сердце. И небо тоже страшное, полное трупною се-
ростью, как перед затмением солнца. А под ногами у него
все вертится горбун, в треуголке, с глиняной трубкою в
зубах, и дымит ему прямо в нос вонючим голландским
канастером, и что-то лопочет, и нагло ухмыляется, ука-
зывая пальцем туда, откуда доносится растущий, прибли-
жающийся гул, подобный гулу урагана. И видит Алеша,
что это - встречное шествие: протодиакон всепьянейшего
собора, царь Петр Алексеевич, ведет за повод, вместо
осляти, невиданного зверя; на звере сидит некто с темным
ликом; Алеша рассмотреть его не может, но кажется, что
он похож на плута Федоску и на Петьку-вора, Петьку-хама,
только страшнее, гнуснее обоих; а перед ними-бесстыжая
голая девка, не то Афроська, не то петербургская Венус.
Встречное шествие, звонят во все колокола и в самый боль-
шой, на Иване Великом, называемый Ревутом. И народ кри-
чит, как на бывшей свадьбе князя-папы, Никиты Зотова.
- Патриарх женился! Патриарх женился! Да здрав-
ствует патриарх с патриаршею!
И падая ниц, поклоняется Зверю, Блуднице и Хаму
Грядущему:
- Осанна! Осанна! Благословен Грядый!
Покинутый всеми, Алеша - один со Христом, среди
обезумевшей черни. И дикое шествие мчится прямо на
них, с криком и гиком, с мраком и смрадом, от которого
чернеет золото царских одежд и самое солнце Лика Хри-
стова. Вот налетят, раздавят, растопчут, все сметут -
и станет на месте святом мерзость запустения.
Вдруг все исчезло. Он на берегу широкой пустынной
реки, как будто на большой дороге из Польши в Украину.
Поздний вечер поздней осени. Мокрый снег, черная грязь.
Ветер срывает последние листья с дрожащих осин. Нищий
в лохмотьях, озябший, посиневший, просит жалобно:
"Христа ради, копеечку!" - "Вишь, клейменый,- ду-
мает Алеша, глядя на руки и ноги его с кровавыми яз-
вами,- должно быть, беглый из рекрут". И так жалеет
"малаго озяблаго", что хочет дать ему не копеечку, а семь
гульденов. Вспоминает во сне, что записал в путевом днев-
нике, среди прочих расходов: "22 ноября - За перевоз
через реку 3 гульдена; за постой в жидовской корчме 5
гульденов; малому озяблому 7 гульденов". Уже протяги-
вает руку нищему - вдруг чья-то грубая рука ложится
на плечо Алеши, и грубый голос, должно быть, карауль-
ного солдата при шлагбауме, говорит:
- За подаянье милостыни штрафу пять рублев, а ни-
щих, бив батожьем, и ноздри рвав, ссылать на Рогервик.
- Смилуйся.- молит Алеша.- Лисицы имеют норы,
и птицы - гнезда, а Сей не имеет, где приклонить голову...
И вглядываясь в малого озяблого, видит, что лицо
Его, как солнце, что это - Сам Христос.
"Мой сын!
Понеже, когда прощался я с тобою и спрашивал тебя
о резолюции твоей на известное дело, на что ты всегда
одно говорил, что к наследству быть не можешь за сла-
бостью своею и что в монастырь удобнее желаешь; но я
тогда тебе говорил, чтобы еще ты подумал о том гораздо
и писал ко мне, какую возьмешь резолюцию, чего я ждал
семь месяцев; но по ся поры ничего о том не пишешь. Того
для, ныне (понеже время довольное на размышление
имел), по получении сего письма, немедленно резолюцию
возьми - или первое, или другое. И буде первое возь-
мешь, то более недели не мешкай, приезжай сюда, ибо
еще можешь к действам поспеть. Буде же другое возь-
мешь, то отпиши, куды и в которое время, и день (дабы
я покой имел в своей совести, чего от тебя ожидать могу).
Буркатовский Сергей
Свержин Владимир
Доценко Виктор
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Белогорский Евгений