Чтение 71–й страницы книги ~Нечистая сила~

двадцатидневную осаду по всем правилам военного искусства. А потом, обманув
слежку полиции, выбрался в Петербург, где его как ни в чем не бывало
принял... царь. Николаю II нравилось, что, ругая всех подряд, Илиодор
императора не трогал, и царю было жаль терять такую разгневанную черную
силищу, как этот иеромонах... Илиодор записывал: "Страшно нервничая, моргая
своими безжизненными, туманными, слезящимися глазами, мотая отрывисто правой
рукой и подергивая мускулами левой щеки, царь едва успел поцеловать мою
руку, как заговорил буквально следующее: "Ты... вы... ты не трогай моих
министров. Вам что Григорий Ефимович говорил... говорил. Да. Его...
слушать... Он тебе... он вам ведь говорил, что жидов... жидов больше и
революционеров... а моих министров не трогай!"

А потом, вне всякой логики, Николай II в кругу придворных высказал мысль,
что профессор медицины Лукьянов негоден для поста обер-прокурора Синода, ибо
не может справиться с Илиодором! И тут произошло такое сцепление
обстоятельств, благодаря которым Распутин дерзостно вторгся в дела
синодальные...

****

Легкость победы над Феофаном, высланным из столицы, воодушевила Гришку;
осознав свою силу, он пришел к выводу, что начинать свистопляску следует с
Синода, во главе которого он поставит своего человека. Синод - это, по сути
дела, тоже правительство, а обер-прокурор имеет права министра.

Сергей Михайлович Лукьянов, врач и профессор, был для Распутина
криминалом, ибо он говорил с голоса Столыпина, а на "святость" Гришки ему,
материалисту, было наплевать. Как раз в это время в Тобольске подняли
старые, протухшие дела о принадлежности Гришки к секте хлыстов, где-то в
потемках "шилось" досье на его "свальный грех", и Распутин понимал, что
Лукьянова надо вышибать из Синода немедленно, иначе будет поздно...
Распутинская разведка пошла сначала по глубоким тылам - Егор Сазонов нанес
визит графу Витте.

- Говорят, что осенью в Киеве будут неслыханные торжества по случаю
установки памятника Александру Второму... Памятник откроют, а заодно
сковырнут и нашего барина Пьера?

С удалением Столыпина в государстве освободились бы сразу две крупные
должности... Витте (почти равнодушно) спросил:

- И кого же, вы думаете, поставят в эмвэдэ? Сазонов от прямого ответа
уклонился, но намекнул:

- Слыхал я, что нижегородский Хвостов подал государю всеподданнейшую
записку и на царя она произвела очень сильное впечатление! Там и Столыпину
крепко от Хвостова досталось...

- Хвостов самый отпетый хулиган, какого я знаю.

- Чудит много, это верно. Но гармошка у него играет... Вбежал фокстерьер,
за ним вошла Матильда Витте.

- Садись, дорогая. Вот пришел к нам Егорий Петрович, хочет, вижу, что-то
спросить, но никак не может - мнется...

- Я не мнусь, - засмеялся Сазонов. - Просто синодский Лукьянов малость
поднадоел, а к моему жильцу Григорию Ефимовичу Распутину повадился шляться
Владимир Карлович Саблер и в ногах у него валяется - просит сделать его
обер-прокурором...

Пауза! Витте погладил собаку, нежно поглядел на свою несравненную
Матильду, которая, нежно посмотрев на своего супруга, тоже подозвала собаку
к себе и тоже ее погладила.

- Владимир Карлович достойный... - начала она. Но жену вдруг резко
перебил граф Витте:

- Саблер во всех отношениях достоин того поста, которого он желает.

Но, - сказал Витте и повторил с нажимом, - но...

2. САБЛЕР БЕЗО ВСЯКИХ "НО"

Читатель помнит, что во время перенесения гроба с "нетленными мощами"
святого угодника Серафима Саровского больше всех старался показать свою
богатырскую силушку некто Владимир Карлович Саблер, который смолоду отирался
по службе в делах православия и хотел казаться православным больше, нежели
сами русские. Саблер строил карьеру при Победоносцеве, который поднял его
как можно выше и сам же уронил его в пучину недоверия. В канун смерти
обер-прокурор отправил царю письмо с аттестацией на Саблера - такой, которая
похоронила его навеки. Что он был вор - это еще полбеды, но в глазах
Победоносцева хуже воровства оказался факт тайного забегания Саблера в
синагогу...

С петербургских крыш уже звенела предвесенняя капель, длинные сосульки
падали на панели, искристо и звучно. Столыпин, явно удрученный, повидался с
Лукьяновым.

- Сергей Михайлыч, я уже перестал понимать, что творится на божьем
свете... Всюду шепчутся: Саблер, Саблер, Саблер.

- Сам не пойму! Но государь ко мне благожелателен.

- Это-то и опасно, - подчеркнул Столыпин. - Характер нашего государя как
у кобры: прежде чем заглотать жертву, она смазывает ее слюной, вроде
вазелина, чтобы несчастная жертва легче проскакивала в желудок.

- Я выяснил, - сказал Лукьянов по секрету, - список лиц, которые могут
заменить меня, уже составлен. Но в списке Саблер не фигурирует, ибо он
иудейского происхождения.

- Я тоже думаю, что наша кобра Саблера отрыгнет...

Распутин, спортивно-упруго, через три ступеньки преодолевал лестницу
четвертого этажа мрачного дома по Большому проспекту Васильевского острова.

Под самой крышей, на площадке пятого этажа, он останавливался перед
дверью, обитой драным войлоком. Медная табличка гласила: "Н.В.СОЛОВЬЕВЪ,
казначей Святейшего Синода". Распутин плюнул на палец и нажал кнопку звонка.
Дверь, словно за ней уже стояли, моментально отворилась, и на площадку
выкатилась, как пузырь, коротенькая и толстая женщина. Она была столь
мизерна ростом, что целовала Гришку в живот и, подпрыгивая, все время
восторженно восклицала:

- Отец, мой отец... отец дорогой, как я рада!

- Ну, веди, мать. Чего уж там, - сказал Распутин.

В столовой угол был занят божницей, горели лампадки, а под ними сиживал
старый придурок в монашеском одеянии, но со значком Союза русского народа на
груди. При появлении Распутина он заблеял, словно козел, увидевший свежую
травку:

- Спаааси, Христос, людии твоаяаа...

- А, и Васька здесь? - поздоровался Распутин с юродивым. - Ты, Васек,
погоди чуток, я тут с Ленкой поговорю.

Он удалился с хозяйкой в спальню, где в спешном порядке проделал с нею
несколько природных манипуляций, причем старый идиот слышал через стенку
одни молитвенные возгласы:

- Отец, ах, отец... дорогой наш отец!

Раздался звонок, возвещавший жену о прибытии законного мужа. Распутин сам
же и открыл двери.

- Коля, ну где ж ты пропадал? Заходи...

В квартиру вошел Соловьев, синодский казначей, костлявый чинуша в синих,
очках, делавших его похожим на нищего; меж пальцев он держал за горлышки
винные бутылки. Звонко чмокая, Ленка Соловьева часто целовала Распутина в
живот, прыгая по прихожей, и неустанно выкрикивала мужу:

- Коля, глядикось, отец пожаловал... отец! При этом Соловьев и сам
поцеловал Распутина, как целуют монарших особ - в плечико.

- А я таскался вот... до Елисеева и обратно. Портвейн, я знаю, вы не
жалуете. Гонял извозчика за вашей мадерой.

- Ну, заходи, - говорил Распутин, прыгая заодно с толстой коротышкой,
потирая руки. - Давай, брат, выпьем мадерцы... Хозяйка внесла громадное
блюдо с жареными лещами.

- Ух, мать, доспела! Вот это люблю... Коля, - сказал Распутин хозяину, -
уважили вы. По всем статьям... Васек, - позвал он придурка, - а ты чего с
нами не тяпнешь?

- Ему не надо, - ответила Ленка. - Он блаженный...

Хозяйка вынесла кучу мотков разноцветной шерсти и швырнула их придурку,
чтобы он их перематывал. Тот, распевая псалмы, мотал шерсть, а Распутин
разговаривал с казначеем.

- Цаблер у меня хвостиком крутит... знаешь, как? Ууу... А дело, значит,
за Даманским? Коля, кто он такой?

- Петр Степаныч ваш искренний почитатель. Сам из крестьян, но желает
стать сенатором и товарищем обер-прокурора Саблера.

- Сделаем! Но пусть и он постарается...

Страшно пьяного Гришку спускали с пятого этажа супруги Соловьевы -
костлявый муж и коротышка жена. Часто они приговаривали:

- Григорий Ефимыч, ради бога, не оступитесь.

- Отец, отец... когда снова придешь? Ах, отец... Ну, что там Столыпин?

Ну, что там Лукьянов?

****

На следующий день следовало неизбежное похмеление. О том, как протекал
этот важный творческий процесс, осталось свидетельство очевидца: "Распутин
велел принести вина и начал пить. Каждые десять минут он выпивал по бутылке.

Изрядно выпив, отправился в баню, чтобы после возвращения, не промолвив
ни слова, лечь спать! На другое утро я нашел его в том странном состоянии,
которое находило на него в критические моменты его жизни. Перед ним
находился большой кухонный таз с мадерою, который он выпивал в один
прием..." Момент и в самом деле был критическим, ибо в любой день
Православие как организация могло восстать против него, и Синод следовало
покорить! Появился Новый фрукт - Петр Степанович Даманский, канцелярская
крыса дел синодальных; понимая, что орлом ему не взлететь, он желал бы гадом