телячьих нежностей. Ты для чего меня сюда привел? Болтовней заниматься или
трахаться?
запрыгал на одной ноге, стаскивая грубый армейский ботинок. - А ты сама?
не было.
правый. Верка взяла автомат и, держа на отлете, принялась рассматривать его.
игрушка ведь!
в школе даром не прошли, - хотя до этого никогда не стреляла боевыми патронами.
Сейчас она твердила про себя три заветных слова: "Предохранитель, затвор,
спуск... Только в таком порядке... Предохранитель, затвор, спуск... Господи,
лишь бы не забыть..."
мочи. Чувствовал он себя как-то неуютно, но храбрился - лыбился, скреб пятерней
впалую грудь, пританцовывал на месте.
же мужскую красу скрывать?
красной, как у мухомора, натруженной головкой. Создавшаяся ситуация
волей-неволей принуждала мужчину к действию, и Павлуша шагнул вперед, однако
Веркиных прелестей достичь не смог - помешал автоматный ствол, с которого,
слава богу, мундштук уже был снят.
оскорбиться или рассмеяться - девка и впрямь оказалась шутейная, - но два
металлических щелчка разной интенсивности, последовавшие друг за другом,
отчетливо подсказали ему, что пришла пора испугаться, да и не на шутку.
страха встал торчком. - Брось... Не надо...
- спросила Верка скучным голосом. - Убил?
человек...
у него в горле.
пупырчатой коже остался глубокий круглый отпечаток. - Повтори, гад!
тобой много всякого числится. Но сначала нужно с девочкой разобраться. Убил ты
ее или нет?
стороны.
Сейчас я с тобой за эту девочку рассчитаюсь. А потом за того мальчика, что
"Катюшу" пел. Я ведь тебя, гада, просила не трогать его.
она его не стала, а только дала очередь под ноги, правда, чуть-чуть не
рассчитала - большой палец на Павлушиной правой ноге стал короче на целую
фалангу.
темном уголке души еще билась дикая, звериная надежда - авось пронесет, авось
выкручусь, авось это еще не смерть...
Павлуша доковылял до этого грандиозного шедевра муравьиной архитектуры и по
требованию Верки встал возле него на колени.
орудие пытки. - Ближе подвинься. Еще. Теперь засовывай туда свой конец. Что
значит - не лезет? Правильно, это не девичий ротик... Сначала пальцем
расковыряй... Больно? А ей не больно было? Если хочешь жить, терпи, - она
приставила автомат к его затылку. - Дернешься, башку снесу.
разве что со страданиями человека, сунувшего свой член в кипяток. Другой на его
месте давно бы спровоцировал Верку на выстрел и тем самым положил бы конец этим
мукам, но Павлуша был не таков. Он жаждал жизни так сильно, как это умеют
делать только совершенно никчемные, гнусные да вдобавок еще и глупые люди.
то ревел, как слон, то пищал, как мышь, он обмочился и обгадился, но головой
даже не шевельнул. Когда Верка, потрясенная мерой его терпения, отступила назад
и ствол перестал холодить затылочную кость, Павлуша проворно отбежал в сторону
и там стал совершать прыжки, на которые вряд ли были способны даже воины
саванны.
напоминало недавно вышедший из улья пчелиный рой. Продолжая подпрыгивать,
Павлуша стряхивал с себя насекомых, и скоро стало заметно, что придуманная
Веркой экзекуция повлияла на орудие его греха даже в положительную сторону - и
до длине и по объему оно увеличилось едва ли не вдвое, хотя и выглядело не
вполне эстетично: багровая кожа во многих местах полопалась и сквозь нее
проглядывала нежно-розовая плоть, сочащаяся сукровицей.
сейчас получишь за мальчика.
куда-то исчезла, и Верка опять стала такой, какой была раньше: маленькой
женщиной, совсем недавно ощутившей в себе зарождение новой жизни. С трудом
сдерживая слезы, она натянула просторные Павлушины ботинки - босой человек в
саванне, если только он в ней не родился, почти что смертник, - облила его
одежду остатками спирта и подожгла. Потом закинула за спину автомат и кружным
путем двинулась к реке.
обыкновенные дружинники из отряда самообороны, но первые цветочки идей
каинизма, источающие завораживающий аромат безнаказанного насилия, проклюнулись
именно в этой среде.
сползающий с плеча автомат, Верка шла по улицам родного Талашевска с тем же
чувством, с каким досужие туристы ходят по Помпеям и Геркулануму.
неведомым катаклизмом и сохранивший только жалкие приметы былого: вывеску
"Сберкасса" над зданием, в котором из денежных банкнот разводят костры,
газетный киоск, ныне при помощи мешков с песком переоборудованный в огневую
точку, продуктовый магазин, где не только продуктов, но даже мышиных
экскрементов не найти, недвижимые автомобили, превращенные в уличные сортиры, и
уличные сортиры, превращенные в братские могилы.
провалов окон вверх по стенам тянутся языки копоти, на уличных газонах открыты
стрелковые ячейки, тут и там видны проволочные заграждения, на развалинах
детского сада установлена деревянная пирамидка с красной звездой, количество
убитых обозначено двузначным числом, но его не разберешь, дождь размыл
карандашные каракули.
пиджаки и куртки, мужчины не стеснялись брюк, пошитых из бордовой портьерной
ткани, и дамских шляпок с отрезанными полями. Почти все были вооружены: кто
охотничьими двустволками, кто трофейными мечами и саблями, кто просто вилами.
проверял - своих и так видно, а у степняков и арапов какие могут быть
документы? Их и без документов за версту отличить можно. На тротуарах старухи
торговали всяким хламом: книгами, одежонкой, посудой, детскими игрушками.
Только съестного нигде не было заметно. Верка даже пожалела, что не пригнала
из-за реки парочку коров - сколько их, бедолаг, осталось в саванне на поживу
гиенам.
как во время кастильского нашествия все они просидели в подвале целых шесть
дней. Когда с отцом случился сердечный приступ, мать побежала искать врача и не
вернулась. Ее убило на улице шальной пулей, а отец умер, узнав об этом.
туда сейчас не зайти, затопило.
немного, она отправилась в свою больницу, где уже на следующий день бинтовала,
гипсовала, колола, кормила и обихаживала пациентов хирургического отделения, а
также ассистировала при операциях и при захоронении умерших, которых далеко не
возили, закапывали тут же, в больничном сквере.
граммов. Впрочем, многие в городе не имели и этого. Спала она тут же, в
ординаторской, используя вместо подушки обмотанный рваным одеялом автомат.
отсутствия. Причины, по которым исчезли светила, времена года, смена дня и