Чтение 71–й страницы книги ~Бои местного значения~

него нет, а если довериться другой с поселившейся в нем личности, все
более и более овладевающей ситуацией, - можно не только выжить, но и
достигнуть многих успехов.

Дело ведь было в чем? В сравнительно спокойном состоянии он ощущал
себя Григорием Шестаковым пусть и с некоторыми новыми чертами характера,
и обретенными, очевидно, вследствие невероятным с разом завертевшейся
жизни, а когда ситуация становилась по-настоящему острой - на первый
план выходила натура совсем другая, жесткая, агрессивная, умеющая. И ему
все чаще и чаще хотелось, чтобы она эта новая личность, взяла на себя
полную ответственность за его поведение.

- Так вот, гардемарин. Пока вы не доказали мне, что стали наконец
офицером, извольте слушать старшего по возрасту, званию и производству в
чин. Когда докажете - готов подчиняться беспрекословно.

- А разве я не доказал еще? - с обидой спросил Шестаков. - Хотя бы
и там; в машине?

- Доказали. Но не совсем. Впрочем, не о том мы сейчас. Я что
говорил? Стыдно вам советские деньги на себя тратить - ради бога. Можем
их положить на специальный счет в банке, с условием снять после
свержения Советской власти в России. А сами будем жить только на
проценты, как будто это командировочные нам будут.

А сам Власьев при этом, хитро улыбаясь, уже посчитал, что даже и
проценты составят по триста с лишним тысяч на человека в год, если
считать его, Шестакова, и жену наркома. Вполне прилично. Хватит и на
квартирку в Париже, и на виллу где-нибудь в Нормандии или Бретани. Ницца
его не привлекала своим вечно синим небом и толпами курортников.
Хотелось пустынности, штормового моря и дождливого неба.

- Оставьте свои планы, Николай Александрович, - сочувственно сказал
Шестаков, будто догадавшись о мыслях товарища, - до поры до времени. У
нас еще столько препятствий и опасностей впереди.

- А это не так уж существенно. Главное, цель наметить и убедить
себя в непреложной обязательности ее осуществления. Остальное
приложится. Проверено. Вот я еще что придумал. Только что, услышав от
вас о возможных суммах добычи. - Старший лейтенант вновь усмехнулся, то
ли своим мыслям, то ли чересчур серьезному лицу товарища. - Флот наш
Черноморский, как вам должно быть известно, по-прежнему догнивает в
Бизерте.

Французы, лягушатники поганые, ни себе, ни людям. - Он длинно, с
чувством выругался в лучших балтийских традициях. - Так я решил - если
доживем и деньги будут - выкуплю у них крейсер "Алмаз". Хорошая из него
яхта получится.

- Да какая там яхта, - возразил неизвестно зачем Шестаков. -
Соржавел он давно.

- О чем вы говорите? Тридцать лет для кораблюя не возраст! Ну,
капитальный ремонт сделаем, вместо паровых машин турбины поставим. А
так, он и строился как яхта для наместника Дальнего Востока адмирала
Алексеева. Цусиму невредимым прошел. '

От души скажу: не корабль - игрушечка. Бывало нем, приходилось, еще
в девятом году. Как раз перед производством. - Власьев загрустил. - Уж
так мне на вторую эскадру попасть хотелось, с желтокожими макаками
сразиться. Да возрастом не вышел. В "Новом времени" с возмущением
откровения капитана Кладо почитывал, про наш бардак и неизбежность
разгром Только когда подрос и поумнел, понял, как мне повезло.

А теперь обзаведусь крейсером-яхтой, по морям стану плавать куда
заблагорассудится, так и помру мостике. Поверите ли, сколько лет прошло,
а море снится и снится.

Видно было, что Власьева начало развозить. По-офицерски, вполне
прилично, без намека на возможные безобразия и неправильное поведение,
но все же. Шестаков помнил, что в таких случаях достаточно бы сифона
зельтерской, двух часов сна и чашки крепко кофе, чтобы человек вновь
обрел здравомыслие и бодрость духа.

- Ну, дай бог, чтобы так и вышло. Тогда слушай план. Или назавтра
перенесем, по причине общей утомленности организмов?

- Вы что же, думаете, пьян я? Ошибаетесь. Не знаю, как вы нынешние,
а мы в свое время из ресторации в шесть утра вываливались, а в восемь на
вахту заступали. И правили оную со всем тщанием. От начальства за восемь
лет ни разу нареканий не имел.

Потому, Гриша, говорите сейчас подробно, что думали, а я до утра с
боку на бок поваляюсь, сна-то наверняка не будет, глядишь, уточню
диспозицию.

Старший лейтенант откинулся на стуле, слегка у масляными от хмеля и
удовольствия глазами обвел стены, оклеенные редкостным кремовым
линкрустом, стол накрытый согласно новому их образу жизни, и снова с
замирающим сердцем, не веря сам себе, подумал: а ведь что, чем черт не
шутит, может еще начаться новая, человеческая жизнь!

Какие наши годы, сорок восемь всего! Здесь бы, в Москве, еще двое
суток продержаться, а потом доберемся до кордона, пересидим месячишко,
все успокоится - и в Петрозаводск.

Далее же - лесом на Суоярви или Ладогой до Сортавалы. Дорога
известная.

- Что же, коли так, Николай Александрович, слушайте, - сказал
Шестаков. - Я, кажется, все уже в деталях обдумал, но если свежие мысли
у вас появятся - выслушаю со всей признательностью.

Изумительное чувство испытывает человек, внезапно и, что важно, на
короткое время избавленный от смертельной опасности.

Любому фронтовику, отведенному с передовой в ближний тыл, это
чувство известно.

Вот и сейчас Шестаков, устроив на ночлег товарища в своем кабинете
(сам он там спать не захотел, по известной причине), постелил себе на
широкой оттоманке в гостиной, отдернул шторы, чтобы видеть уголок неба,
где летящие облака время от времени приоткрывали полную луну, поставил
на стул стакан с остывшим чаем - если вдруг ночью захочется пить, рядом
положил взведенный пистолет и позволил себе медленно погрузиться в сон.

Только мысли на грани яви и сна пришли к нему совсем не те, которые
он ожидал.

Он рассчитывал подумать о предстоящей спокойной жизни, о том, как
они с Зоей и детьми окажутся в Париже, в котором он никогда не был, или
в Берлине и Лондоне, где бывать приходилось, как начнет делать только
то, что хочется, не обременяя себя понятиями "Долга" и "исторической
необходимости", то есть станет наконец просто богатым и ни от кого не
зависящим обывателем.

А вместо этого представилось ему совсем другое. Какой-то морской
берег, ресторанчик на веранде обрывом, красивая светловолосая девушка в
непривычной одежде, запомнилось даже ощущение нарастающего влечения к
ней - причем в обстановке удивительного спокойствия, курортного
благополучия. В котором чашка кофе стоит восемнадцать копеек, а стакан
легкого вина - двадцать.

Потом наступило пробуждение, более чем неприятное оттого, что
вернулся он в чужую жизнь.

В какой-то краткий пограничный миг между сном явью Шестаков успел
почувствовать или запомни мысль что привидевшееся ему - не совсем
иллюзия, что это часть реальности, которая станет возможно но лишь после
того, как он пройдет некое испытание.

Может, так, а может, и нет. Очень трудно не только истолковать, но
и просто воспроизвести в памяти давний совершенно отчетливый и логичный
сон.

Наверное - даже вообще невозможно, поскольку требуется совместить
две абсолютно неконгруэнтные системы координат.

Всплыл в памяти неизвестно откуда взявшийся очередной парадокс:
"Сон - это та же реальность, только увиденные в ней события нигде не
происходят".

И только потом Шестаков осознал себя окончатся но в той реальности,
где все происходит на самом деле. А овладевшая им тоска имела совершенно
четкое основание: наступил день, когда определится все. Или долгая, в
меру приятная жизнь, или - смерть. Хорошо, если быстрая и окончательная.

Но выбирать не из чего. Делай что должен, свершится, чему суждено.

Власьев тоже не спал почти до утра, но размышлял не столько о
планах на завтрашний день, как общем, когда все уже будет позади и снова
он окажет нормальной, человеческой жизни. Купит себе квартиру в Париже,
или нет, все-таки лучше в Лондоне.

Англичане ему ближе и как лучшая в мире морская нация, и просто
так, психологически. Немаловажно и то, что уж на острова Альбиона
коммунизм не придет никогда, ни под каким видом, ни мирным способом, ни
военным.

Не квартиру, а дом он приобретет, на тихой, близкой к
аристократическому центру улочке, с камином, с узкими лестницами-трапами
на второй этаж и в мансарду. Сошьет себе три костюма, смокинг, фрачную
пару, атласный халат, фланелевую вечернюю куртку, станет бриться два
раза в день, ужинать в клубе, а там и яхту купит, как наметил.

И незаметно начал соскальзывать в уютный сон, будто и не готовился
еще предыдущим утром к лютой смерти в подвалах Владимирского централа.

Утро же пришло неожиданно и вместе с адреналиновой тоской от
неумеренно выпитых вчера хорошего коньяка и плохой водки (словно и
вправду вообразил, что ему по-прежнему тридцать лет), с мутно-серым
светом из-под откинутого края шторы принесло тревожные мысли.

Многое предстоит сегодня сделать, и на каждом шагу будет
подстерегать совсем нешуточная опасность.

Власьев понимал, наверное, лучше Шестакова, что оперативное
сообщение о небывало дерзком побеге прошло уже по всем каналам милиции и