времен, и стал ждать, пытаясь настроиться на то, что его ждет.
тюрьму на Лубянке. В камере сидели сначала вчетвером: он сам, знакомый по
Дальнему Востоку комбриг, два крупных сотрудника НКИДа.
Раз служил в Народной Армии ДВР - японский шпион. В Белоруссии -
польский... Да командировка в Италию в тридцать пятом году. Да
бесчисленные связи с врагами народа.
Сутками заставлял стоять навытяжку. Давал читать доносы и устраивал очные
ставки. Смотреть в глаза клевещущих на него бывших сослуживцев Маркову
было невыносимо стыдно.
ничего не подписав и не дав ни на кого показаний.
(контрреволюционная деятельность), без троцкизма и терроризма.
его званию и должности высшая мера была бы в самый раз. Поэтому, услышав
приговор, испытал в первый момент облегчение. Главное - жить будет. Но
представил себе эти десять и еще пять, и до того стало муторно! Помыслить
страшно - до 1953 года сидеть. (Он не имел возможности оценить
символичность даты). Когда срок кончится, ему уже шестой десяток пойдет.
Кончена жизнь, как ни крути. Да и то, если доживет, если позволят
дожить...
обнаружил, беседуя с себе подобными, что судьи и те, кто ими руководил,
придерживались определенной, хоть и извращенной логики. Признавшихся,
раскаявшихся, активно помогавших следствию - расстреливали, а упорных,
"закоренелых", вроде него, - нет. При полном пренебрежении всякими
правовыми и моральными нормами через это правило Военная коллегия и сам
Сталин, как говорили, обычно не переступали. Из всех, проходивших по
первым процессам вместе с Тухачевским, Уборевичем, Якиром и прочими, не
признал себя виновным один комкор Тодорский, и он единственный уцелел,
сидел одно время вместе с Марковым. От остальных не осталось и могил.
что ничего от него не зависело. Он сам по себе не интересовал следователя:
не вырисовывалось за ним никакого крупного дела. И показания его в общем
тоже не требовались - все, с кем Марков был связан, исчезли раньше него.
Готовилась смена караула в недрах самого НКВД, Ежов доживал последние дни,
механизм крутился по инерции. Могли бы и вообще про Маркова забыть, а
могли расстрелять без процедуры... Но все же, как ни смотри, а повезло.
он не позволял себе согнуться и смириться. Ни перед начальством лагерным,
ни перед уголовниками, которым была в зонах полная воля и даже негласное
поощрение. Они ведь были "социально близкие элементы", а не "враги
народа".
Как его не зарезали в камере или вагоне - бог весть. Потом, на пересылке,
вдруг встретил своего бывшего бойца, ставшего большим паханом, который,
оказывается, сохранил добрую память о комвзвода Маркове. С тех пор его не
трогали. Даше вернули отнятые хромовые сапоги.
называл свое звание: "комкор Марков", и это производило на лагерных
лейтенантов и капитанов определенное впечатление.
письмо в Верховный Совет - тогда как раз освободили большую группу бывших
военных, но ответа не получил.
провели его хорошо - грелись на первом весеннем солнце, на подсохшем южном
склоне сопки внутри зоны, вспоминали, кто и как праздновал этот день на
воле. А второго мая началось непонятное. С утра среди начальства
замечалась необычная суета. Марков как раз мыл полы в канцелярии. Из-за
двери начальника лагпункта неразборчиво гудели голоса и столбом тянулся
табачный дым. На обед были вызваны даже дальние бригады, которым обычно
пищу возили в тайгу. Потом лагерь построили, и толстенький "кум", косолапо
ступая кривыми ногами в надраенных сапогах, вышел к строю и начал вызывать
заключенных по длинному списку. Они выходили и выстраивались в шеренгу.
на работу, а вызванные остались на линейке. Начальство исчезло. Поскольку
не было команды разойтись, но не было и другой команды, заключенные
помаленьку начали сбиваться в группки в закуривать.
бывшие военные, 58-я статья. Это могло означать что угодно, но скорее -
плохое. От хорошего успели отвыкнуть.
уголовных, натоплена она была хорошо, и никого не торопили, и мыла дали по
половине большого куска, поэтому мылись долго, с удовольствием.
предположил кто-то. Мысль посчитали дельной.
достигли невероятного накала, доходя моментами до вещей совсем
фантастических.
комкоров, двух комдивов и одного корпусного комиссара. Больше
представителей высшего комсостава на лагпункте не было.
не злая, с чего начать, потом, глядя в сторону, сообщил, что поступила
команда срочно доставить их шестерых в Хабаровск. Настолько срочно, что
через час за ними прибудет самолет. После чего выразил надежду, что все
может повернуться по-разному, но если что - граждане бывшие командиры не
должны быть в обиде. Служба есть служба.
давал.
щедро розданные майором папиросы - по три на брата. У каждого в душе
колотилась сумасшедшая надежда, только комкор Погорелов желчно сказал:
против ветра, подрулил к причалу, и вскоре они все сидели на узкой
алюминиевой скамейке внутри холодного и пустого фюзеляжа. По бокам - два
конвоира с карабинами. Один из конвоиров всю дорогу ужасно трусил, кусал
губы, потом его укачало и он начал блевать, не выпуская из рук карабина и
вытирая рот рукавом шинели.
заколотило на короткой и крутой амурской волне. Самолет уткнулся носом в
пирс. "Черный ворон" доставил их не в тюрьму, как они привычно ждали, а на
окружную гауптвахту. В роскошной, по нынешним их понятиям, камере старшего
комсостава они наконец расслабились.
Вошел капитан-начкар, сказал, что ужин будет через полчаса, и выдал на
всех две пачки папирос "Норд". Это было совсем невероятно.
папиросы, прикурив, пустил по кругу.
выдали полушубки и погрузили в транспортный ТБ-3.
вез их по Москве. От утомления и нервной перегрузки никто уже не мог
разговаривать. Сквозь зарешеченное окошко под крышей Марков видел улицы,
легковые машины, свободных и веселых людей. Еще не везде была снята
первомайская праздничная иллюминация. Когда сворачивали с улицы Горького
на Садовое кольцо, "ворон" притормозил, и совсем рядом Марков увидел
стайку девушек в легких платьях, с голыми ногами... Он и забыл, что такое
еще бывает на свете.
скоро он выйдет на улицу без конвоя? Иначе привезли бы в тюрьму. А так
вроде считают их военнослужащими.
Завтрак по комсоставской норме. Вместо лагерного тряпья выдали
командирскую форму. Хоть и полевую, хлопчатобумажную, хоть и без знаков
различия. И новые хромовые сапоги.
взгляды чекистов.
свежевыбеленная камера на пятом этаже. Дали еще папирос, теперь уже -
"Казбек"! И свежую "Правду".
Павлович. Генеральный комиссар госбезопасности... скоропостижно... верный
сын..." - глаза выхватывали отдельные строчки. Когда его арестовывали,
Берии еще не было, был Ежов. Но про Берию он кое-что слышал. Уже в
лагерях. Скончался первого... А все началось второго. Газета от третьего.