Чтение 71–й страницы книги ~Посмотри в глаза чудовищ~

Степаныч?

- Все ваши московские новости надо делить на восемь, - сказал
Николай Степанович. - Потом промывать в щелоке и с лупой в руках
искать сухой остаток.

Гаси фонарь - и вперед.

- Грр, - сказал Гусар.

В живом свете огня облицовка стен подземного хода выглядела куда
более древней, растрескавшейся, нежели в свете электрическом. Шагов
через двести пятьдесят кирпич сменился серыми каменными блоками,
сложенными в замок без раствора. Потолок из неровных плит
поддерживался совершенно черными, просмоленными поперечными балками то
ли из дуба, то ли из лиственницы, и в каждую балку ввинчено было по
медному позеленевшему кольцу.

Гусар остановился и глухо тявкнул.

- Где-то здесь мы Каина и потеряли, - сказал Николай Степанович. -
Давай-ка,

Коминт, еще раз зажги фонарь.

Фонарь высветил памятную с зимы развилку. Здесь, как и тогда,
расходились в три стороны следы Каина, здесь топтались на месте и
поворачивали назад их собственные следы, здесь уходили в боковые,
несуществующие при свечах проходы следы гигантских крыс...

- Вполне грамотно, - сказал Николай Степанович. - Все сделано,
чтобы людей отвадить.

- В номере братьев Куницыных верхний, Володька, любитель ходить
под

Москвой. Так он говорит, что асы ихние, диггерские, признают
только свечи...

- Соображают, - сказал Николай Степанович.

Еще шагов через сто они уперлись в обвал, но здесь же рядом
оказалась железная дверца с засовом, напоминающая печную. За ней
начинался боковой ход: ниже, уже и еще древнее. Шел он не по прямой, а
плавно изгибался влево и, кажется, чуть уходил вниз.

Гусар шел и ворчал себе под нос. Ему было неуютно в этом ходу.

Николай Степанович на всякий случай достал из-под полы свой "узи".

Ни люди, ни пес не слышали ни звука (подземный гул не в счет), не
видели теней, фигур и движений, не ощущали враждебного запаха, но все
в равной степени были уверены, что впереди ждет засада.

В таком напряжении нервов они дошли до новой железной дверцы.

Коминт протянул руку к засову... и вдруг замер.

- Что? - прошептал Николай Степанович.

- Тише... там...

Они стали слушать, стараясь не дышать. Но слышно было только, как
шумит в ушах внезапно похолодевшая кровь.

Гусар лапой провел по железной двери, и скрежет обрушился, как
горный обвал.

И тут же в ответ на этот звук раздался другой, куда более мощный
скрежет, механический храп, скрип несмазанного массивного механизма...
и невыносимо громко, на пределе терпения, начали отбивать полночь часы
- те самые, которые проводили их на Рождественском бульваре... Неужели
прошел час, закричал

Николай Степанович, обхватив руками раскалывающуюся голову, удары
меди отражались белым вспышками позади глаз, боль острым узким клинком
входила в небо и продвигалась к затылку, и уже не было сил терпеть, но
тут все кончилось.

Они стали подниматься и машинально отряхиваться, Гусар изогнулся
немыслимым манером и яростно вылизывал шерсть, и прошло немало
времени, прежде чем кто-то заговорил.

- Собственно, и "Черный квадрат" Малевича написан не просто так...

- Так ведь и Скрябина казнили не с бухты-барахты...

- Еще бы четверть оборота, и мы, как художник Дэн, очнулись бы в
любимой опиекурильне...

- На Канатчиковой бы мы очнулись...

- Интересно, написал ли Дэн что-нибудь с тех пор?

- Он ушел в политику и погиб для искусства... кстати, до сих пор
так и не известно, жив он или умер... впрочем, это в традициях
Китая...

- Коминт, с каких это пор ты стал разбираться в китайских
проблемах?

- Я? В китайских? Я в наших-то... - Коминт замолчал. - Странное
здесь место.

Гусар кашлянул.

Николай Степанович отодвинул заслонку на дверце. Громкий скрип
несмазанных петель...

Язычки пламени пригнулись, померкли и погасли. И в наступившей
тьме раздался тихий множественный шорох.

Позади испуганно чиркнула спичка. Потянуло серой. Вновь
затеплился, покачиваясь, желтый огонек свечи. Николай Степанович зажег
свою от свечи

Коминта...

За железной дверью была настоящая театральная ложа, разве что
каменная.

Каменными были грубые подобия кресел, а портьеры заменяла
раздвинутая в стороны набитая пылью до плюшевого состояния паутина.

Шуршащий мрак окутывал ложу...

- Задуй свечу, - одними губами сказал Николай Степанович, гася
свою. - И запомни, пока ты в уме: нас здесь трое. Четвертого - убей.

Несколько минут глаза не видели ничего, кроме сиреневых пятен.

Потом внизу тьма распалась на множество серых силуэтов, и тут же,
будто добавили свет, стало видно все.

Толпа крыс стояла, задрав острые мордочки, перед каменным
возвышением. На возвышении размещался целый игрушечный город,
собранный из спичечных и обувных коробок, молочных пакетов, банок
из-под пива, ячеек для яиц...

Пластмассовый кукольный дом для Барби означал здесь, наверное,
царский дворец. Большой крыс в накинутой подобно плащу аккуратно
обгрызенной банановой кожуре стоял на краю возвышения и будто
обращался к толпе, негромко попискивая. Толпа отвечала возмущенно.
Крысы, укрытые по ушки газетными обрывками, вынесли наперсток или
пробку, и в нем крыс в банане медленно ополоснул передние лапки.
Позади на круглой огороженной площадке несколько громадных жирных
пасюков в красных накидках важно стерегли маленького альбиноса.
Проходя мимо, крыс в банане пискнул что-то и, взмахнув хвостом,
скрылся в Барби-домике. Пасюки, возглавляемые здоровенной крысой,
которая напялила на себя целую консервную банку с дырами для лапок,