себя у Шоорана не было.
наконец, полностью погас. Шоораном овладело уныние. Все чаще он думал, что
лучше бы вместо заколок скрыл в рукаве жало зогга. На освобождение он уже
не надеялся, должно быть Ай не сумела выполнить его просьбы либо Ээтгон не
посчитал нужным выручать человека, с которым он обещал всего-лишь не
враждовать.
помогал выжить. Время от времени одонт спускался в подземелье и, усевшись
перед решеткой, подолгу говорил: издевался, старался запугать. Пугать
Шоорана было нечем, зато эти посещения позволяли не сойти с ума. Шооран
ждал приходов врага, стараясь уязвить его хотя бы словом. Палач не понимал
иных выражений, кроме грубых, так что весь расчет сводился к тому, чтобы
выбрать время, когда сказать гадость.
неподходящий момент, и мучитель давился монологом, принимаясь рычать:
тут в родном шаваре.
встречу и изобретал, что скажет на следующий раз.
сказки и песни, которые он пел все более заунывно и страшно.
произошло. Предводитель изгоев уже давно не ходил в сражения, а лишь
посылал других, наблюдая за битвой с суурь-тэсэга. И кто мог предполагать,
что братьям вздумается палить из ухэра вдаль, чуть не за пол-оройхона, и
что камни долетят? Обломок на излете ткнул Суварга в грудь, но Суварг тут
же поднялся, костеря на чем свет стоит гнилоголовых братьев и все их
потомство и тот тухлый шавар, из которого они выползли.
чьем теле оставили отметины гарпуны изгоев и хлысты кольчужников, в ту
пору, когда Суварг служил в цэрэгах, а затем копья бывших сослуживцев и
укусы шаварного зверья, на которое пришлось охотиться в годы неудач. И все
же, в нем что-то сломалось. Суварг исхудал, позеленел, боль в груди не
отпускала, а во время кашля изо рта летели красные брызги. Суварг лежал в
своих покоях, скучно выслушивал доклады, а за решениями отсылал к Ээтгону.
входили первые переселенцы, уже ничего не решал. Тех членов совета, что
были потолковее, Ээтгон назначил управлять провинциями, сделав,
фактически, одонтами, или поставил во главе войск. Остальные выслушивали
мнение Ээтгона и покорно кивали, соглашаясь.
На севере не утихала война. Там были братья, среди которых, кажется вовсе
не осталось земледельцев, а одни цэрэги: оборванные, плохо обученные и
скверно вооруженные, но голодные и потому неукротимо лезущие вперед. С
такими соседями война не могла не вспыхнуть. Когда вместо огненного болота
в одночасье образовалось три сухих оройхона оба государства немедленно
попытались присвоить их. До этого земли северо-западного угла числились за
изгоями, и, хотя на сухой полосе никто не жил, но стояла застава, не
пускавшая через болото противника. Орда братьев буквально смела заставу,
Жужигчин погиб во время бегства, и с тех пор в углу продолжалось
бесконечное сражение, словно воскресли и вцепились друг в друга сказочные
Ёр и Гур. Туда уходили силы страны, там был контужен Суварг, оттуда
исходило зло. Война не давала заняться иными делами, которых тоже немало
скопилось. Народ начинает проявлять недовольство. Когда они просились
сюда, когда клянчили землю, то обещали все, что угодно, а теперь возомнили
себя хозяевами, и налоги, далеко не такие большие, как у вана, приходится
брать силой. Плюс к тому - свары между переселенцами с юга и беглыми
общинниками. Да еще и неурожай, пришедшийся на последний год.
земель, а скорее всего слишком втянут в войну с общинниками, говорят, там
заваруха еще круче здешней. Надо бы это использовать: договориться и
вместе ударить по братьям. Хотя, что потом делать с покоренной страной уже
сейчас больше похожей на гнилой труп, способный заразить весь мир? Жаль
никто не придумал шавара для целой страны.
понравились бы Чаарлаху, хотя считается, что так и должен думать
правитель. Многие, кстати, так и думают. Особенно, южный наместник -
Боройгал. Зачем Суварг назначил его? Говорил, что хочет сохранить
устоявшийся порядок... но зачем же возвышать палача? И вот теперь ему
доносят, что Боройгал завел темницу и ночами пытает людей. Такого в
свободной стране быть не должно, но нет времени заняться сомнительным
наместником. Главное, что харвах поступает с юга вовремя, и, когда речь
зашла о том, что надо бы самим наладить изготовление ухэров, то именно
Боройгал вызвался строить мастерские у себя. Все были довольны и никто не
подумал, что же они делают. Решили, что работать в мастерских будут только
добровольцы. Но много ли найдется желающих в обмен на вкусную кормежку и
алдан-шавар варить нойт? Значит, придется посылать преступников... и
получается, что он своими руками создает каторгу, которую так ненавидел и
боялся в прошлой жизни.
этого он не допустит! Хватит с людей и одного налога на харвах. Каторги не
будет, как бы этого ни требовала безопасность страны. Он сегодня же,
сейчас же пойдет проверять, как идет строительство мастерских, а в первую
очередь - свободны ли помещения в алдан-шаваре, или там опять живут чьи-то
родственники, и готов ли запас продуктов - страна велика, а туйван растет
лишь на двух оройхонах, остальные края еще слишком молоды. Пусть лучше без
вина останутся солдаты и даже он сам, но макальщики должны иметь все.
чтобы через час она была готова к походу, Ээтгон вышел из алдан-шавара.
Прежде надо сказать о своем намерении Суваргу, который хотя и лежит
безразличный ко всему на свете, но все же остается главой государства.
выделялся. Алдан-шавар здесь был точно такой же как на любом недавно
обжитом оройхоне. Лишь большущая дверь изменяла его первозданный облик. А
вокруг лежали ничем не примечательные поля, поднимались привычные тэсэги.
оборванная, поднялась с земли и закричала тонким тягучим голосом:
появилась у его дома и прокричала эти слова, Ээтгон подозвал ее и
попытался выяснить, что случилось. Но дура оказалась неспособной хоть
что-нибудь объяснить. Она лишь махала рукой: "Там!" - и требовала:
"Идем!".
вместе с Шоораном, одновременно с ним исчезала и появлялась, но это ничуть
не помогло ему. В конце концов, что он может сделать? Даже если Шооран
действительно схвачен каким-то одонтом, что же, из-за сказителя начинать
войну с сильнейшим соседом? К тому же, скорее всего, Шоорана уже нет в
живых. Только как это объяснить пустоглазой упрямице? Она караулила его у
входа, тащилась вслед за конвоем на пылающий войной север, ждала, пока он
разбирал споры между склочными земледельцами, и время от времени заунывно
повторяла призыв:
как у вана. Так что не стоит напрасно беспокоиться.
Мысль о Шооране засела в мозгу как заноза. "Цэрэг" - так с самой первой
встречи Ээтгон прозвал Шоорана. Не было слова более ненавистного. И хотя
от удачливого красавца не осталось и следа, но для Ээтгона Шооран
оставался цэрэгом, ибо с легкостью взял все, о чем мечтал, но не мог
получить Ээтгон.
названного отца, с готовностью сменил имя, потому что новое нравилось
старику больше. Он поступал так не оттого, что Чаарлах спас его когда-то,
вылечил и выкормил, а потому что Чаарлах был Чаарлахом; голос его
заставлял сердце плакать и радоваться одновременно. Ээтгон заучивал
наизусть долгие легенды и бесхитростные сказки, мучился сам и мучил струны
сувага, но Чаарлах лишь улыбался снисходительно и повторял: "...ты
замечательный мальчик, но это - не твое. Займись чем-нибудь другим". А
едва появился Шооран и произнес два слова, Чаарлах назвал его поэтом. Не
было в жизни большей муки, и Ээтгон мстил удачливому сопернику, как умел.
И в то же время, когда они плечом к плечу дрались против солдат Моэртала,
Ээтгон оберегал Шоорана больше чем себя самого. Возможно, поступал так
желая победить в честной борьбе, а, может быть, оттого, что имя Шооран
будило иные воспоминания, пришедшие из невообразимо далекого детства.
Хотя, имя могло просто совпадать.
Суварг, натужно дыша, лежал в большой светлой комнате на широкой кровати,
когда-то принадлежавшей Хооргону. Вздувшийся за последние дни живот горбом
выпирал вверх. Ээтгон присел возле постели, выдержал необходимую паузу и
сказал:
к нему слов.
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Каргалов Вадим
Жюль Верн
Витковский Евгений