телями при жизни и превратились в озлобленные, мстительные привидения
после смерти. Гром гремел, ветер срывал куски кирпичей и цемента с раз-
рушенных стен, длинные ветки ежевики и плюща вились как змеи вдоль ба-
шенных зубцов. Ища приют от дождя и падающих сверху обломков, Консуэло
вошла под арку одной из лестниц, которая как будто сохранилась лучше
других и вела в большую феодальную башню - самую старинную и устойчивую
во всем здании. Поднявшись на двадцать ступеней, она оказалась в большой
восьмиугольной зале, занимавшей все внутреннее пространство башни. Витая
лестница была вделана, как во всех постройках подобного рода, прямо в
стену толщиной от восемнадцати до двадцати футов. Свод этой залы имел
форму пчелиного улья. Двери и окна не сохранились, но амбразуры их были
так узки и глубоки, что ветер не попадал внутрь. Консуэло решила переж-
дать здесь грозу и, подойдя к одному из окон, простояла около часа, со-
зерцая величественное зрелище пылающего неба и слушая грозные голоса бу-
ри.
дить, как вдруг, обернувшись, она с удивлением увидела в глубине залы
какой-то свет, непохожий на быстро появлявшиеся и исчезавшие вспышки
молний. Этот свет, словно бы поколебавшись, стал разрастаться и посте-
пенно заполнил весь свод, а одновременно с этим легкий треск послышался
в трубе. Консуэло посмотрела внимательнее и заметила сквозь полукруглое
отверстие старинного очага - этой огромной, зиявшей перед ней пасти -
внезапно разгоревшийся огонь, который возник словно сам по себе. Она по-
дошла ближе и обнаружила полупотухшие поленья и сучья - следы топки,
брошенной совсем недавно и без особых предосторожностей.
ло, не заметившая, впрочем, в помещении никаких признаков домашней утва-
ри, поспешно направилась к лестнице и уже хотела спуститься, но снизу до
нее вдруг донеслись чьи-то голоса и шаги, под которыми заскрипел щебень,
усыпавший ступеньки. Тут ее неопределенные страхи превратились в ре-
альные опасения. В этой сырой, заброшенной башне мог поселиться только
какой-нибудь смотритель охоты, быть может столь же далекий от цивилиза-
ции, как и его жилище, быть может пьяный, грубый и, уж конечно, не такой
вышколенный и учтивый, как почтенный Маттеус. Шаги быстро приближались.
Консуэло взбежала вверх по лестнице, чтобы не встретиться с этими неиз-
вестными посетителями, и, поднявшись еще на двадцать ступенек, оказалась
на уровне третьего этажа. Было маловероятно, чтобы пришельцы явились к
ней сюда, ибо здесь совсем не было крыши и, следовательно, площадка была
необитаема. К счастью для нее, дождь перестал, и сквозь буйную зелень,
покрывавшую стропила башни пуазах в шестидесяти над ее головой, она даже
заметила несколько мерцавших звезд. Вскоре луч света, проникший снизу,
озарил темные стены здания, и, осторожно подойдя к широкой щели в полу,
Консуэло увидела то, что происходило в нижнем этаже, откуда она пришла.
В зале было двое мужчин - один расхаживал взад и вперед, топая ногами,
чтобы согреться, другой нагнулся над очагом и пытался раздуть тлевший
там огонь. Сначала Консуэло различила лишь их богатую одежду и шляпы,
скрывавшие их лица. Но вот пламя вспыхнуло, тот, кто кончиком шпаги во-
рошил дрова, сняв шляпу, повесил ее на выступ стены, и, когда свет упал
на его черные волосы и верхнюю часть лица, Консуэло вздрогнула, едва
удержав возглас ужаса и радости. Он заговорил, и сомнений больше не ос-
тавалось - это был Альберт Рудольштадт.
тесь возле единственного очага, который еще уцелел в этом обширном зам-
ке. Грустное убежище, милый Тренк, но вам во время ваших трудных путе-
шествий встречались и похуже.
ленный принцессы Амалии. - Право же, этот дом гостеприимнее, чем кажется
извне, и он мог бы очень мне пригодиться. А вы, мой дорогой граф, должно
быть, нередко приходите помечтать среди этих развалин и посторожить этот
приют бесов?
чинам. Сейчас не могу рассказать вам о них, но впоследствии вы все узна-
ете.
садом и смотрите на некий домик.
и не виден отсюда.
от докучливых надзирателей. Признайтесь, ведь только что, когда я встре-
тился с вами в лесу, вы...
чем не спрашивать.
в этом огромном парке, или, вернее, лесу. Ведь я заблудился и, если бы
не вы, непременно свалился бы в какой-нибудь живописный овраг или утонул
где-нибудь в прозрачном потоке. Скажите, далеко мы находимся от замка?
шит дорожки парка, а потом двинемся в путь.
новый, и я отлично понимаю, почему его предоставили в распоряжение орла-
нов. И все-таки мне повезло, что в столь поздний час и в такую ужасную
погоду я нахожусь здесь вдвоем с вами. Это напомнило мне нашу первую
встречу в разрушенном аббатстве в Силезии, мое посвящение, клятвы, кото-
рые я произнес перед вами. Ведь вы были тогда моим руководителем,
судьей, исповедником, а теперь сделались для меня братом и другом! Ах,
милый Альберт, какие необыкновенные и трагические перемены произошли с
тех пор в наших судьбах! Ведь мы оба умерли для семьи, родины, быть мо-
жет - для возлюбленной!.. Что станется с нами и какова будет отныне наша
жизнь среди людей?
Тренк! Благодарение богу, власть ненавидящего тебя тирана имеет границы
на земле Европы.
верна - вечно и напрасно?
страсть продлится столько же, сколько ее горе.
видеть ее, слышать!
личность Трисмегиста и его фантастическое имя, которое мне присвоили, в
течение нескольких лет помогали мне в моих дружеских и тайных сношениях
с берлинским дворцом, но они уже потеряли свое действие. Друзья будут
молчать, как они молчали прежде, а те, кого я дурачил (ибо для пользы
нашего общего дела и вашей любви я был вынужден, не принося при этом
вреда, кое-кого одурачить), не станут более прозорливы; но Фридрих почу-
ял дух какого-то заговора, и мне уже нельзя вернуться в Пруссию. Мои
действия будут парализованы его недоверием, а тюрьма Шпандау не откроет-
ся вторично для моего побега.
я в своей. Быть может, даже больше.
бождению. Я ни о чем не жалею - ни о том, что томился в заточении, ни о
том, что трепетал за ее жизнь. Своих собственных страданий я даже не за-
мечал, о том, как страдал за нее, я уже забыл. Она спасена и будет
счастлива.
годаря вам, или я перестану ее уважать и лишу ее своего восхищения и
дружбы.
Наши жены так же свободны, как наши возлюбленные, и желание поработить
их во имя долга, удобного одним нам, было бы преступлением и свято-
татством.
что, если бы Амалия не подтвердила мне свое обещание, а взяла его назад,
я все же продолжал бы любить ее и благословлять те счастливые дни, кото-
рые она подарила мне. Но ведь могу же я любить тебя больше, чем себя са-
мого, и ненавидеть любого, кто тебя не любит? Ты улыбаешься, Альберт, ты
не понимаешь моей дружбы, а вот я не понимаю твоего мужества. Нет, если
правда, что она, твоя супруга, влюбилась (и притом до окончания срока
траура - безумная!) в одного из наших братьев - будь он самым достойным
среди нас и самым обаятельным мужчиной в целом мире, я никогда не смогу
простить ей. Прости ты, если любишь!
ешь, а я не могу ничего тебе объяснить. Погоди осуждать эту замеча-
тельную женщину. Придет время, и ты узнаешь ее.
эта таинственность? Мы здесь одни. Твое признание никак не может скомп-
рометировать ее, и, насколько мне известно, никакая клятва не запрещает
тебе скрывать от меня то, что подозреваем все мы, судя по твоему поведе-
нию. Она разлюбила тебя? Чем же можно оправдать это?
же я был болен, я был безумен. Безумных никто не любит. Их жалеют или
боятся.
Напротив, меня всегда поражала твоя мудрость и мощь твоего ума.
в состоянии мучительного покоя, во власти болезненного уныния.
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Громыко Ольга
Гуревич Георгий
Березин Федор
Афанасьев Роман