Нелли спала. Александре Семеновне тоже хотелось спать, но она все сидела
над больною и ждала меня. Тотчас же торопливым шепотом начала она мне
рассказывать, что Нелли сначала была очень весела, даже много смеялась, но
потом стала скучна и, видя, что я не прихожу, замолчала и задумалась.
"Потом стала жаловаться, что у ней голова болит, заплакала и так
разрыдалась, что уж я и не знала, что с нею делать, - прибавила Александра
Семеновна. - Заговорила было со мной о Наталье Николаевне, но я ей ничего
не могла сказать; она и перестала расспрашивать и все потом плакала, так и
уснула в слезах. Ну, прощайте же, Иван Петрович; ей все-таки легче, как я
заметила, а мне надо домой, так и Филипп Филиппыч приказал. Уж я признаюсь
вам, ведь он меня этот раз только на два часа отпустил, а я уж сама
осталась. Да что, ничего, не беспокойтесь обо мне; не смеет он сердиться...
Только вот разве... Ах, боже мой, голубчик Иван Петрович, что мне делать:
все-то он теперь домой хмельной приходит! Занят он чем-то очень, со мной не
говорит, тоскует, дело у него важное на уме; я уж это вижу; а вечером
все-таки пьян... Подумаю только: воротился он теперь домой, кто-то его там
уложит? Ну, еду, еду, прощайте. Прощайте, Иван Петрович. Книги я у вас тут
смотрела: сколько книг-то у вас, и все, должно быть, умные; а я-то дура,
ничего-то я никогда не читала... Ну, до завтра..."
мне. Сама же ничего со мной не заговаривала, точно сердилась на меня. Я
заметил только несколько взглядов ее, брошенных на меня вскользь, как бы
украдкой; в этих взглядах было много какой-то затаенной сердечной боли, но
все-таки в них проглядывала нежность, которой не было, когда она прямо
глядела на меня. В этот-то день и происходила сцена при приеме лекарства с
доктором; я не знал, что подумать.
иногда чуть не ненависть ко мне - все это продолжалось вплоть до самого
того дня, когда она перестала жить со мной, вплоть до самой той катастрофы,
которая развязала весь наш роман. Но об этом после.
час ко мне по-прежнему ласкова. Ласки ее, казалось, удвоивались в эти
мгновения; чаще всего в эти же минуты она горько плакала. Но часы эти
проходили скоро, и она впадала опять в прежнюю тоску и опять враждебно
смотрела на меня, или капризилась, как при докторе, или вдруг, заметив, что
мне неприятна какая-нибудь ее новая шалость, начинала хохотать и всегда
почти кончала слезами.
ничего не хочет от нее. Когда же я стал пенять ей, при Александре же
Семеновне, она разгорячилась, отвечала с какой-то порывчатой, накопившейся
злобой, но вдруг замолчала и ровно два дня ни одного слова не говорила со
мной, не хотела принять ни одного лекарства, даже не хотела пить и есть, и
только старичок доктор сумел уговорить и усовестить ее.
началась какая-то удивительная симпатия. Нелли очень полюбила его и всегда
встречала его с веселой улыбкой, как бы ни была грустна перед его приходом.
С своей стороны, старичок начал ездить к нам каждый день, а иногда и по два
раза в день, даже и тогда, когда Нелли стала ходить и уже совсем
выздоравливала, и казалось, она заворожила его так, что он не мог прожить
дня, не слыхав ее смеху и шуток над ним, нередко очень забавных. Он стал
возить ей книжки с картинками, все назидательного свойства. Одну он нарочно
купил для нее. Потом стал возить ей сласти, конфет в хорошеньких
коробочках. В такие разы он входил обыкновенно с торжественным видом, как
будто был именинник, и Нелли тотчас же догадывалась, что он приехал с
подарком. Но подарка он не показывал, а только хитро смеялся, усаживался
подле Нелли, намекал, что если одна молодая девица умела вести себя хорошо
и заслужить в его отсутствие уважение, то такая молодая девица достойна
хорошей награды. При этом он так простодушно и добродушно на нее
поглядывал, что Нелли хоть и смеялась над ним самым откровенным смехом, но
вместе с тем искренняя, ласкающая привязанность просвечивалась в эту минуту
в ее проясневших глазках. Наконец старик торжественно подымался со стула,
вынимал коробочку с конфетами и, вручая ее Нелли, непременно прибавлял:
"Моей будущей и любезной супруге". В эту минуту он сам был, наверно,
счастливее Нелли.
убедительно уговаривал ее беречь здоровье и давал ей убедительные
медицинские советы.
тоном, - и во-первых, и главное, для того чтоб остаться в живых, а
во-вторых, чтобы всегда быть здоровым и, таким образом, достигнуть счастия
в жизни. Если вы имеете, мое милое дитя, какие-нибудь горести, то забывайте
их или лучше всего старайтесь о них не думать. Если же не имеете никаких
горестей, то... также о них не думайте, а старайтесь думать об
удовольствиях... о чем-нибудь веселом, игривом...
или там... ну, что-нибудь эдакое...
люблю лучше новые платья.
удовольствоваться скромною долей в жизни. А впрочем... пожалуй... можно
любить и новые платья.
улыбалась и даже раз, забывшись, с улыбкою взглянула и на меня. - А
впрочем... я вам сошью платье, если вы его заслужите своим поведением, -
продолжал доктор.
выйду?
начинал улыбаться.
любовью следил за ее веселостью.
каприз и некоторая прихотливость и раздражительность.
совсем не хотела говорить со мной, точно я перед ней в чем-нибудь
провинился. Мне это было очень горько. Я даже сам нахмурился и однажды
целый день не заговаривал с нею, но на другой день мне стало стыдно. Часто
она плакала, и я решительно не знал, чем ее утешить. Впрочем, она однажды
прервала со мной свое молчание.
спрятала под подушку книгу. Это был мой роман, который она взяла со стола и
читала в мое отсутствие. К чему же было его прятать от меня? Точно она
стыдится, - подумал я, но не показал виду, что заметил что-нибудь. Четверть
часа спустя, когда я вышел на минутку в кухню, она быстро вскочила с
постели и положила роман на прежнее место: воротясь, я увидал уже его на
столе. Через минуту она позвала меня к себе; в голосе ее отзывалось
какое-то волнение. Уже четыре дня как она почти не говорила со мной.
голосом.
на меня.
Сертаков Виталий
Максимов Альберт
Мацумото Сэйте
Пехов Алексей
Елманов Валерий
Афанасьев Роман