Чтение 71–й страницы книги ~Всадник без головы~

близкого друга. Ну, ничего, я не останусь у нее в долгу, если
мне доведется ее снова увидеть. А теперь мне надо подумать о
защите от новых нападений койотов. Они наверняка явятся,
заметив, что я остался один.

Он знал, что надо делать.

Вблизи стояло дерево гикори, о котором уже упоминалось. На
высоте шести-семи футов от его ствола почти параллельно
отходили два толстых сука.

Мустангер снял плащ, расстелил его на траве и проколол
ножом несколько дырочек в полах.

Потом он размотал свой шелковый шарф и разорвал его по
длине на две полосы.

После этого он растянул плащ между ветвями и привязал его
к ним полосками шарфа. Получилось что-то вроде гамака, в
котором мог поместиться взрослый человек. Морис знал, что
койоты не умеют лазить по деревьям и что, устроившись на этой
висячей постели, он может совершенно спокойно наблюдать за их
стараниями добраться до него.

Он устроил это приспособление, так как был уверен, что
койоты вернутся. И действительно, вскоре они снова показались
из чащи: они выходили с опаской и, сделав шаг-два,
останавливались, чтобы осмотреться, а затем продолжали
подкрадываться к месту недавней битвы.

Убедившись, что собаки нет, они скоро собрались всей
стаей. Морис стал свидетелем проявления отвратительной
жестокости этих трусливых животных.

Сначала они с противоестественной жадностью пожрали трупы
своих погибших собратьев; это было проделано с такой быстротой,
что зритель, наблюдавший с дерева, вряд ли успел бы сосчитать
до двадцати.

Потом внимание койотов привлек человек. Подвешивая свой
гамак, мустангер не пытался замаскировать его -- он подвесил
его достаточно высоко, и ему казалось, что другие меры
предосторожности не нужны.

Темный плащ с лежащим в нем человеком бросался в глаза.

По-видимому, вкус крови еще больше раздразнил аппетит
хищников, и они стояли теперь под деревом, облизываясь после
своего страшного обеда. Это было отвратительное зрелище.

Морис почти не обращал на них внимания, даже когда койоты
подпрыгивали, пытаясь вцепиться в него или подняться по стволу
дерева. Он был уверен, что ему ничего не грозит.

Однако существовала опасность, о которой он забыл.

Он вспомнил о ней, только когда койоты отказались от
бесплодных попыток и, тяжело дыша, улеглись под деревом.

Из всех зверей, обитающих в прерии и зарослях чапараля,
койот -- самый хитрый. Охотники скажут вам, что "хитрее этой
твари нет". Он хитер, как лиса, и свиреп, как волк. Его можно
приручить, но в любое время он готов укусить руку, которая
ласкает его. Ребенок может прогнать его палкой, но он не
колеблясь нападет на раненого или обессиленного путника. В
одиночку он пуглив, как заяц; но в стае, -- а они всегда
нападают стаей, -- его трусость не так заметна. Порой, сильно
изголодавшись, койот проявляет свирепость, которую можно
принять за храбрость.

Но самое страшное в койоте -- его хитрость; вспомнив об
этом, мустангер начал тревожиться.

Когда хищники поняли, что им не добраться до человека, --
а на это потребовалось немного времени, -- стая не разбежалась,
но уселась на траве; а из зарослей выбегали все новые койоты.
Не оставалось сомнений, что они решили взять его измором.

Казалось, это не должно было бы встревожить мустангера,
поскольку они не могли добраться до гамака.

Он бы и не беспокоился, если бы ему снова не захотелось
пить.

Он рассердился на себя за свою непредусмотрительность:
почему он не подумал об этом, прежде чем забраться на дерево!
Взять с собой запас воды было бы нетрудно. Ручей был рядом, а
вогнутые листья агавы могли послужить сосудами.

Но теперь было уже поздно. Вода у подножия дерева дразнила
его, и жажда от этого становилась еще мучительнее. Добраться до
ручья он мог только через кольцо койотов, а это означало верную
смерть. Он почти не надеялся, что собака вернется и второй раз
спасет его; и совсем не надеялся на то, что записка попадет в
руки человеку, которому она предназначалась. Было сто шансов
против одного, что этого не случится.

После большой потери крови жажда бывает особенно сильной.
Муки несчастного становились все нестерпимее. Долго ли суждено
им продолжаться?

На этот раз у мустангера начался бред. Ему казалось, что
уже не сто, а целая тысяча волков окружает дерево. Они
придвигались все ближе и ближе. Глаза их горели страшным огнем.
Красные языки касались плаща, в ткань впивались острые зубы.
Раненый уже чувствовал зловонное дыхание хищников...

В минуту просветления он понял, что все это галлюцинация:
койоты, которых по-прежнему было только сто, продолжали лежать
на траве, ожидая развязки. Она наступила прежде, чем у
мустангера снова начался бред. Он увидел, что все койоты
внезапно вскочили и убежали в чащу. Было ли это галлюцинацией?
Нет, теперь он не бредил.

Что же могло, спугнуть их?

Морис радостно вскрикнул. Наверно, вернулась Тара. А может
быть, с ней и Фелим. Ведь времени прошло достаточно, чтобы
собака успела доставить записку. Койоты сторожили его уже
больше двух часов.

Морис приподнялся и, перегнувшись через сук, окинул
взглядом поляну. Ни собаки, ни слуги не было видно. Ничего,
кроме ветвей и кустов.

Он прислушался. Ни звука, кроме завывания койотов,
которые, очевидно, все еще продолжали отступать. Уж не бредит
ли он снова? Что могло обратить их в бегство?

Но все равно дорога свободна. Теперь можно было подойти к
ручью. Вода сверкала перед его глазами. Ее журчание ласкало
слух.

Он спустился с дерева и, пошатываясь, направился к берегу.

Но, прежде чем наклониться к воде, Морис еще раз
оглянудся. Даже мучительная жажда не заставила его забыть
загадку, которую он пытался разрешить. Как объяснить эту
внезапную перемену?

По-прежнему надеясь, что койотов испугала собака, он
все-таки испытывал тревогу. Предчувствие его не обмануло. Среди
зелени блеснула желтая пятнистая шкура. Длинное гибкое тело
выползало из кустов, изгибаясь, как змея. Сомнений не
оставалось -- это был "тигр" Нового Света, внушающий не меньший
ужас, чем его азиатский родич -- ягуар.

Его появление объяснило, почему разбежались койоты.

Намерения хищника были очевидны: он тоже почуял кровь и
спешил к месту, где она была пролита.

Ягуар не спускал глаз с человека; он шел прямо на него
сначала медленно, припадая к земле, потом быстрее и быстрее,
готовясь к прыжку.

Взбираться на дерево было бесполезно: ягуар лазает по
деревьям, как кошка. Мустангер знал это.

Впрочем, все равно было поздно. Зверь уже оказался между
мустангером и деревом, которое служило ему убежищем, а другого
подходящего вблизи не было.

Но Морис и не думал об этом; он вообще потерял способность
мыслить -- отчасти от потрясения, отчасти потому, что его мозг
был затуманен лихорадкой.

Чисто инстинктивно он бросился прямо в ручей и
остановился, только когда вода дошла ему до пояса.

Если бы Морис мог рассуждать, он понял бы, что это
бесполезно, -- ведь ягуар не только лазает по деревьям, как
кошка, но и плавает, как выдра. Он так же опасен в воде, как и
на суше.

Морис не думал об этом. Он только бессознательно
чувствовал, что мелкий ручей едва ли спасет его. Он перестал в
этом сомневаться, когда ягуар, дойдя до воды, подобрался,
готовясь к прыжку.

Морис в отчаянии ждал.

Защищаться он не мог: у него не было ни ружья, ни
револьвера, ни ножа, ни даже костыля. В рукопашной схватке с
хищником его ждала неминуемая гибель.

Дикий крик вырвался у несчастного, когда он увидел, что
пятнистый зверь взвился в воздух.

Одновременно раздался визг ягуара, и, промахнувшись, зверь
тяжело упал в воду.

На крик мустангера, точно эхо, ответил крик из зарослей,
но еще раньше прозвучал сухой треск выстрела.

Огромная собака выскочила из кустов и прыгнула в ручей,
туда, где исчез под водой ягуар. К берегу быстро приближался