обычных людей Провидения с большой буквы, по-моему, сильно преувеличено.
Но прежде, чем я возьму эти листки... Пол... Она замолчала, словно не
зная, как продолжить. Я ждал. Иногда людям помочь нельзя. Лучше даже и
не пытаться.
один, а двое. Если ты не женился на Дженис, когда тебе было двенадцать,
а ей одиннадцать или что-то в этом роде... Я слегка улыбнулся:
возрасте, моя собственная мать, например, но не настолько, как ты
говоришь. - Тогда сколько тебе лет? Я всегда считала, что тебе чуть-чуть
за восемьдесят, что ты моего возраста или даже немного моложе, но в
соответствии с этим...
То есть сейчас мне сто четыре года, если не ошибаюсь.
рукописи, снова вспомнил, как Джон прикоснулся ко мне в своей камере.
"Ты не взорвешься", - произнес он, улыбаясь от этой мысли, и я не
взорвался... Но что-то со мной все равно произошло. Что-то
продолжительное.
могу врать, но... Ладно. Где ты будешь?
знал, что меня уже тошнит до смерти от солярия.
девочку, какой она была, когда мужчины носили соломенные шляпы летом и
енотовые пальто зимой.
поле для крокета где-нибудь... - Она пролистала страницы, прикидывая. -
В четыре. Хорошо?
уже уедет к этому часу.
что на нем нет ничего, кроме подноса с завтраком, который утром принесла
Элен, мои разбросанные бумажки, наконец исчезли. А я никак не мог
поверить в то, что поставил последнюю точку... И, как видите, поскольку
все это написано уже после описания казни Джона Коффи и после того, как
я отдал последнюю стопку листков Элен, я действительно не закончил. И
уже тогда знал, почему.
крокета. Я сидел там на солнце, наблюдая за несколькими парами и одной
бодрой компанией из четырех человек, машущих деревянными молотками,
думал о своем, стариковском, и солнце грело мои старые кости.
сотрудники следующей смены, с трех до одиннадцати, а в три уехала
дневная смена. Большинство расходились группами, но Брэд Долан, как я
заметил, уходил один. Это был своего рода счастливый знак: может быть,
весь мир еще не скатился в конце концов, к черту. Из заднего кармана у
него торчала книжка анекдотов. Дорожка к стоянке проходила мимо поля для
крокета, и он увидел меня, но ни помахал, ни нахмурился в мою сторону.
Мне это было на руку. Он сел в свой старый "шевроле" с наклейкой на
бампере: "Я видел Бога, и его имя Тритон". Потом уехал восвояси, оставив
за собой тонкий след протекшего моторного масла.
что она опять плакала. Она обняла меня и крепко прижала к себе.
под вечерним солнцем. Наши тени словно танцевали под воображаемую музыку
воображаемого радио.
платочек в кармане блузки, она вытерла им слезящиеся глаза.
сказал я. Я взял ее под руку, и мы пошли к тропинке, ведущей от стоянки
в рощу. К сараю у стены, отделяющей Джорджию Пайнз от мира молодых
людей. -Она скончалась от сердечного приступа, а не от опухоли мозга
спустя десять или одиннадцать лет. Ей было, по-моему, сорок три. Хэл
умер от инсульта, кажется, в период бомбежки Перл Харбора, а может, и в
тот самый день, не помню точно, - так что она пережила его на два года.
Вот такая ирония.
другой раз.
дня, когда мы пошли в рощу вместе (я бы держал ее за руку, если бы не
боялся причинить боль ее скрюченным и опухшим пальцам), Элен Коннелли
тихо скончалась в своей постели. Как и Мелинда Мурс, она умерла от
сердечного приступа. Санитар, обнаруживший ее, сказал, что ее лицо было
спокойно, словно смерть наступила вдруг и без боли. Я надеялся, что он
прав. Я любил Элен. И мне ее очень не хватает. Ее и Дженис, и Брута и
всех моих ребят.
сенью колючих сосен его просевшая крыша и покосившиеся окна были в
кружевных тенях. Я направился к нему, Элен чуть задержалась, глядя с
испугом.
поэтому я закрывал дверь с помощью свернутой картонки. Я вытащил ее и
шагнул в сарай, оставив дверь открытой настежь из-за темени внутри.
коричневая картонная коробка. На грязном полу лежала коробка из-под
сигар "Хав-А-Там-па", которую я взял у агента, пополнявшего автоматы с
напитками и конфетами. Поскольку его компания торговала еще и табачными
изделиями, ему было нетрудно достать такую коробку. Я предложил ему за
нее плату когда я работал в Холодной Горе, они очень ценились, я вам
говорил, наверное, - но он только рассмеялся.
глаз-бусинок. - Мистер Джинглз, - тихо позвал я. - Иди сюда. Иди сюда,
старичок, и познакомься с этой леди.
Сначала я подумал, что он не сможет перелезть через край коробки, но он
вылез одним сильным толчком. Мистер Джинглз упал сначала на бок, потом
встал на ноги и подошел ко мне. Он бежал, явно хромая на одну заднюю
ногу, - увечье, нанесенное еще Перси, давало себя знать в пожилом
возрасте Мистера Джинглза. В его очень пожилом, просто невероятно
пожилом возрасте. Его шкурка стала совсем седой, кроме макушки и кончика
хвоста.
принюхивался к моему дыханию, прижав уши и закатив глазки. Я протянул
ладонь Элен, которая глядела на мышь удивленными глазами, полуоткрыв
рот.
не может... Не может быть!
восковыми карандашами, а маркерами, о которых в 1932-м даже и не
слыхивали. Но результат оказался тем же. Катушка была такой же яркой,
как и у Дэла, может быть даже ярче. "Медам и месье! - подумал я. - Добро
пожаловать в мышиный цирк!"
был стар, но азартен, как и раньше. Как только я достал катушку из
пакета, он не сводил с нее глаз. Я покатил ее по неровному выщербленному
полу сарая, и он тут же погнался за ней. Конечно, скорость уже не та, и
на хромоту было больно смотреть, но почему он должен бегать быстро и не
хромать? Как я сказал, он был очень стар, просто Мафусаил среди мышей.
Как минимум лет шестидесяти четырех.
покатилась обратно. Он обежал ее вокруг и лег на бок. Элен рванулась
вперед, но я удержал ее. Через секунду Мистер Джинглз снова оказался на
ногах. Очень медленно он покатил носом катушку обратно ко мне. Когда я
впервые нашел его, он лежал на ступеньках, ведущих в кухню, так, словно
преодолел большое расстояние и очень устал, - тогда он еще мог катить
катушку лапками, как много-много лет назад на Зеленой Миле. Теперь это
уже выше его сил, задняя часть туловища плохо подчиняется ему. Но нос
попрежнему в силе. Когда он дошел до меня, я взял его, как перышко, в
одну руку, а катушку - в другую. Его глаза-бусинки не отрывались от
катушки.
могу на это смотреть.
нравилось гоняться и приносить катушку, и через столько лет, ему это
нравилось не меньше. Всем бы нам иметь такое постоянство пристрастий.