которую неделю спустя разнесли многотонным автокраном малолетние любители
быстрой езды, поэт, определенно бы, не затруднился.
неиссякаемой криницы и напомним,- есть случаи, когда о волосах уже не плачут
и о фотогеничности не пекутся. Иначе говоря, до хороших ли манер, до
светских ли приличий, когда судьба толкнула прямо в отверстый зев поганого
вертепа?
государства нашего представлялась Остякову просвещенным Вавилоном,
цивилизованным Содомом и современной Гоморрой, скопищем всех мыслимых грехов
и пороков, нарывом, причем гнойным, на теле державы. Впрочем, чувства свои,
пронесенные через годы, Егор Гаврилович и сам с беспримерной откровенностью
выразил в изрядный резонанс имевшем рассказе "Сглаз", опубликованном не так
уж давно, кстати, еще до известной цензурной либерализации, в одном из
центральных литературно-художественных журналов, ну, а пересказывать поэта
неблагодарное занятие.
наводил на Остякова дорожный сплин. Увы, продажные редакторы и беспринципные
их покровители Егора Гавриловича направили в объятия жида номер один,
самого, прости, Господи, Петра Андреевича Разина.
совершенная, лауреат Государственной премии, один из секретарей Союза
писателей РСФСР, главный редактор журнала "Отечественные записки", да какой
он, к черту, инородец. Проверенный человек, не то слово.
племени, не берут.
конечно, против обыкновения, будет расположен к беседе.
субъективность обратившего в главный инструмент мистического своего ремесла.
Нет, не стоит дразнить поэта, глупо и даже жестоко, тем более что
представление о жизненном и творческом кредо "обыкновенного паренька из
казацкого захолустья" Петра Разина несложно составить и самому, обратившись,
ну, скажем, к последнему изданию двухтомной философско-литературоведческой
эпопеи Ариадны Серж "Аввакумово горнило", каковую с олимпийской своей
беспристрастностью знаменитая критикесса целиком выстроила на материале
жизненной и писательской судьбы нашего прославленного земляка. В самом деле,
не только всю войну поднимавшего на борьбу за суровый сибирский хлеб
колхозников Ижболдинского района, но и в самом Южносибирске сумевшего
досгаточно пожить, чтобы считаться если и не коренным чалдоном-кержаком, то
уж навеки связавшим свою жизнь и вдохновением перо напитавшим - это
определенно. Кстати, художественный свой дар воплощал Петр Андреевич в
незабываемые образы героев своих первых романов едва ли не в двух шагах от
тех улиц и площадей, кои безумные сверстники автора обессмертили
невероятными своими похождениями, на Притомской набережной, в желто-красном
доме с арками и дорическими излишествами, о чем, между прочим,
свидетельствует памятная доска, игривым зайчиком ослепляющая капитанов
речфлота в солнечную погоду на траверсе безымянного острова, любимого места
летних послеполуденных забав горожан.
въехал в пленными японцами отстроенный дом заместителем секретаря горкома по
идеологической работе, а в шестьдесят восьмом освободил жилплощадь,
призванный в столицу возглавить вновь образованный толстый литературный
журнал. До этого, впрочем, Петр Андреевич тоже был главным редактором, но
наших местных, кустовых, региональных "Таежных огней", на страницах которых,
кстати заметим, и дебютировал неблагодарный Остяков в канун принятия новой
редакции программы партии.
на нынешнюю осень запланированных разинских чтений, Василий Козьмич
Космодемьянов и попросил, хорошим расположением духа старого товарища
пользуясь, помощи, протекции, и Петр Андреевич, с мелиоративными идеями
своего большого и давнего друга Бориса Тимофеевича Владыко в ту пору еще не
знакомый, не задумываясь, согласился пригреть горемыку Остякова.
"Шестопаловского балакиря".
вкрадчивой поповской интонацией и уговорил, убедил Остякова правды поискать
в "Отечественных записках", и знаете, если бы хоть представил эту сдачу на
милость у столичной кормушки окопавшихся нехристей и борзописцев как муку,
неизбежное страдание за веру, без коего не донести Остякову слово свое до
изождавшихся, изуверившихся сородичей, то, может быт", и принял бы Егор
Гаврилович свой кресте благородством, с грацией, на какую уж был способен,
так нет же, дал себя убедить, будто не казенный хлеб отрабатывающте
прихлебатели ждут на улице Белинского, а свои, друзья, единомышленники, хоть
на мгновение, а поверил (подлец человек, ох, подлец), будто Петя Разин не
изворотливый и презренный тщеславец, а в глубине души свой, несчастный и
неприкаянный русак.
рассеиваться, сначала неопределенной горечью организм наполняя, а теперь уже
с каждой минутой, с каждым километром настоящим страданием, внутренней
болью, что по особым законам умственной конституции Остякова оборачивалась у
него ненавистью и презрением ко всему сущему, ибо, в самом деле, что уж
говорить о прочих тварях и гадах, мир населяющих, если и в лучшем
представителе биосферы, в самом духовно чистом Егоре Гавриловиче Остякове,
оказывается, еще гнездятся и суетливость презренная, и бесстыдное ханжество.
но хитроумный, изворотливый враг прямой честный вызов принимать не желал.
Решил было Остяков с музыкой бесовской разобраться, так выключили, вырубили
сами, едва лишь добрый человек указал ему наконец на их дьявольскую
радиорубку. В ресторане хотел страха нагнать, так официантка-бестия и та,
словно чует неладное, не грубит, не пререкается. Сговорились, определенно,
сговорились, водка, водка и та, и та не берет.
полное и безраздельное владение приняла Остякова, но в силу гнусного своего
естества, завладев чувствами и конечностями поэта, однако, ничего не дала
сердцу и уму, не обогрела и не успокоила.
период кризиса и надлома, но, увы, не автор, а сама судьба устроила ему
тогда железнодорожное путешествие в компании наших героев, и, может быть, не
из-за одного лишь присущего ей злорадства, ведь, поверите ли, но тот
памятный запой был последним в жизни Егора Гавриловича, уже лет пятнадцать
не берет он за воротник, не принимает на грудь, не глядит и не
притрагивается, бережет свое реноме и общественный авторитет приумножает ни
на день не утихающей борьбой с Черемховским водохранилищем и его творцами.
Да-да, едва ли даже самые несговорчивые из его недоброжелателей, прилепившие
ныне поэту ярлык мракобеса и черносотенца, могут отрицать очевидное,- с тех
пор как тайно задуманное строительство стало явным наряду с бестолковостью
проекта и повсеместным воровством, несомненно, и публицистической
страстности Остякова обязаны мы тем, что до сей поры не сомкнулись темные
воды над крышами Шестопалова, Илиндеева и Старых Гусят. И хотя под ножами
бульдозеров уже полегла половина примерно стволов некогда заповедной
(реликтовой) илиндеевской липовой рощи, а под колесами самосвалов исчез
совсем легендарный серебристый шестопаловский заяц, но очередная недавняя
корректировка контрольных цифр и сроков дает основания для оптимизма и веру
в грядущую победу сил разума.
праздничные времена лукавой наивности, в вагон-ресторан скорого поезда,
сядем по правую руку от систематического семидневного перебора уже
невменяемого Егора Гавриловича, к несчастью для наших героев, ничего еще не
подозревающего о мигом и навсегда его протрезвившем плане зодчего нашей
южносибирской гидротехники.
возраста и воспитания дивной смесью самовлюбленности и невнимательности,
каковую являет собой молодой человек, а именно Толя по фамилии Семиручко
(какой там глухарь, ни с одним представителем животного мира не может быть
отождествлен Толя, упоенный эпическим своим косноязычием).
формулирует и носом пособляет, поет, умолкая лишь на мгновение, чтобы
бросить наглый взгляд за спину, туда, куда устремлен невидящий взор
Остякова,- на Мару и Провидением ей посланного Гаганова.
Егора Гавриловича,- у той девки, я говорю, все руки исколоты...
определенно потрясенный самим существованием во враждебном космосе феномена
членораздельной речи.
с линии носа,- ясно дело, иглой. - И добавляет с уголовно, честное слово,
наказуемой снисходительностью: - Наркоманка она.
смысловая ее, нарочитая неопределенность.
бессилен скрыть и радость предвкушения гнусного удовольствия пересказа
наново.
поскольку внимания заслуживает лишь правда, а ее, голубушку, за отсутствием
личного интереса изложить способен лишь автор. Итак, пересчитаем гулкие
переходы против движения до самого двенадцатого, белым пластиком знаменитого
вагона и узнаем кое-что о событиях, последовавших за трагической потерей
душистой травы, казахстанской кочубеевки.
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Лондон Джек
Земляной Андрей
Прозоров Александр