стряпухин муж. Отец не был плантатором; он был юристом, обучившись
юриспруденции примерно так, как потом сын - медицине: "навалясь да черту
помолясь", по его выражению. Он уже купил себе домик в двух милях от го-
рода, у крыльца его дожидались дрожки, запряженные в одномастную пару, и
пока его сын и сноха, которую он видел в первый раз, шли от ворот к до-
му, он стоял на крыльце, расставив ноги и сдвинув на затылок шляпу -
крепкий, грубоватый, красноносый мужчина с усами разбойничьего атамана.
Он наклонился и поцеловал сноху, дохнув табаком и виски.
был дерзкий, но добрый. - Да и нужно-то нашему благочестивцу немного -
лишь бы альтом умела петь пресвитерианские гимны, которые сам Господь на
музыку не положит.
одеждой, большой оплетенной бутылью, рабами. Рабыня-стряпуха не осталась
даже, чтобы приготовить новобрачным первый обед. Ее не предлагали в по-
мощь - и от нее не отказывались. Отец при жизни в этом доме больше не
появился. Ему были бы рады. И он и сын это понимали, хотя никогда не об-
суждали вслух. А сноха - дочь благовоспитанных и многодетных родителей,
которые не преуспели в жизни, а в церкви, видимо, нашли замену тому, че-
го не хватало на столе, - любила его и опасливо, втихомолку им восхища-
лась: его ухарством, его грубоватой бесхитростной приверженностью нехит-
рым законам чести. Однако слухи о его проделках до них доходили: о том,
как на другое лето после переезда за город он вмешался в затянувшееся
радение, устроенное в соседней роще, и превратил его в неделю люби-
тельских конноспортивных состязаний, между тем как тощие и неистовые де-
ревенские проповедники перед редеющей паствой призывали с сельского ам-
вона проклятья на отпетую голову. Почему он не навещает сына и сноху, он
объяснил как будто бы откровенно: "Вам будет скучно со мной, мне будет
скучно с вами. И кто его знает - не ровен час, соблазнит меня парень.
Соблазнит старика - раем". Но причина была другая. Сын знал, что другая;
хотя он первым восстал бы против такого поклепа, если бы услышал его из
чужих уст, сам-то он знал, что у старика есть и чуткость и щепе-
тильность.
шись в слово, просочились с Севера. Впрочем, узнав, что республиканцы
придумали для этого название, он стал называть себя совсем по-другому,
ни на йоту не изменив при этом своих убеждений и повадок. Хотя ему еще
не исполнилось тридцати, он отличался спартанской, не по годам, умерен-
ностью, как это часто бывает с отпрысками не слишком привередливых дан-
ников Случая и бутылки. Поэтому, может быть, он и ребенка завел только
после войны, с которой вернулся другим человеком, "проветрившись", как
сказал бы его покойный отец, от своей святости. Хотя за эти четыре года
он ни разу не выстрелил из ружья, служба его не ограничивалась молитвами
и проповедями перед войском по воскресным утрам. Когда он вернулся домой
и, оправившись после ранения, стал практиковать как хирург и фармацевт,
он делал лишь то, в чем напрактиковался на телах равно друзей и врагов,
помогая врачам на фронте. Из всех поступков сына этот, пожалуй, отец
одобрил бы больше всего: что сын обучился профессии на теле захватчика и
разорителя родной земли.
сын сына, сидя у темного окна, за которым смолкли трубы и мир парит в
зеленом затишье. - Дед первым бы ополчился на того, кто охарактеризовал
бы отца таким словом". Нет, это был своего рода возврат к тем суровым и
не таким уж давним и забытым временам, когда человек в этой стране не
настолько располагал собой и временем, чтобы расточать их зря, а ту ма-
лость, которой располагал, должен был защищать и охранять не только от
природы, но и от людей, рассчитывая лишь на собственную стойкость и
зная, что не будет вознагражден за нее, - по крайней мере, при своей
жизни, - покоем и досугом. Вот откуда шло у него осуждение рабства и
собственного отца, кощунника и здоровяка. А то, что в войне за идею он
деятельно участвовал на стороне людей, чьи принципы были противны его
принципам, и не видел, не мог увидеть тут никакого противоречия, ясно
показывало, что в нем совмещались два отдельных и цельных человека, один
из которых жил по ясным законам - в мире, где не было места действитель-
ности.
хуже других и даже лучше многих. Он жил по своим принципам в мирное вре-
мя, и когда началась война, не расстался с ними, жил по ним и там; когда
надо было совершать богослужение мирным воскресным днем в тихой роще, он
совершал его, ничем особенным не вооруженный, кроме собственной воли,
убеждений и того, чему он научился по ходу дела; когда надо было спасать
из-под обстрела раненых и лечить их без нужных инструментов, он спасал и
лечил, опять-таки ничем не вооруженный, кроме собственной силы, смелости
и того, чему он научился по ходу дела. А когда война была проиграна и
другие вернулись домой, упрямо оборотив взор на то, что отказывались
признать погибшим, он смотрел вперед и пытался извлечь из поражения хоть
что-нибудь, применяя на практике вынесенный из него опыт. Он стал вра-
чом. Одним из первых его пациентов была жена. Возможно, он спас ей
жизнь. По крайней мере - дал возможность произвести на свет новую, хотя,
когда родился сын, ей было за сорок, а ему - пятьдесят. Сын этот вырос и
возмужал среди призраков и бок о бок с духом.
был священником без церкви и солдатом без врага, после поражения объеди-
нил то и другое и стал врачом, хирургом. Как будто те самые холодные и
непоколебимые устои, которые позволили ему, так сказать, с честью про-
держаться между порохом и елеем, не были подорваны и опрокинуты, а об-
леклись мудростью. Словно в орудийном дыму, как в видении, ему откры-
лось, что наложение рук надо понимать буквально. Словно в проповеди
Христа ему открылось вдруг, что тот, у кого лишь дух нуждается в исцеле-
нии, немногого стоит, не заслуживает спасения. Это был один призрак.
Вторым была мать, чей образ в его воспоминаниях, с начала и до конца -
истаявшее лицо, огромные глаза, россыпь темных волос на подушке, и голу-
бые неподвижные, похожие на мощи руки. Если бы в день ее смерти ему ска-
зали, что он ее видел не только лежачей, он бы не поверил. Позже он
вспоминал и другое - он вспоминал, как она ходила по дому, занималась
хозяйством. Но в восемь, в девять и в десять лет она представлялась ему
безногой - с истаявшим лицом и глазами, которые с каждым днем станови-
лись все больше и больше, словно готовясь охватить все видимое, все жи-
вое одним ужасающим взглядом, полным страдания, безысходности и пред-
чувствия смерти - да так, что если бы это наконец случилось, он бы услы-
шал: это был бы звук, вроде крика. Перед ее смертью он уже чувствовал их
сквозь все стены. Они были домом: он жил в них, в этом темном всеобъем-
лющем стойком отсвете угасающей жизни. Оба, и он и она, жили в них, как
два слабых зверька в норе, в пещерке, где время от времени появлялся
отец - человек для них чужой, посторонний, почти опасный: так быстро
здоровье телесное изменяет и преобразует дух. Он был не просто чужой: он
был враг. От него пахло по-другому. Он говорил другим голосом, чуть ли
не другими словами, словно обитал в другом окружении, другом мире; при-
севший возле кровати ребенок чувствовал, как пышет здоровьем и безотчет-
ным презрением мужчина, который был так же бессилен и подавлен, как они.
утро, когда молодые пришли домой. Она уехала рабыней; рабыней и верну-
лась в шестьдесят шестом году, только пешком - громадная женщина, на
чьем лице запечатлелись одновременно гневливость и спокойствие: маска
черной трагедии между эпизодами. После смерти хозяина и до тех пор, пока
она не уверилась наконец, что не увидит больше ни его, ни мужа - "мало-
го", который пошел с хозяином на войну и тоже не вернулся, - она отказы-
валась покинуть загородный дом хозяина, оставленный на ее попечение. Сын
явился туда после, смерти отца, чтобы закрыть дом и забрать отцовское
имущество, и предложил ее обеспечить. Она отказалась. Выехать тоже отка-
залась. Она развела небольшой огород и жила одна, ждала возвращения му-
жа, отказываясь верить слухам о его смерти. Это был только слух, неяс-
ный: будто бы после того, как хозяин погиб в налете ван-дорновской кон-
ницы на склады Гранта в Джефферсоне, негр был безутешен. Однажды ночью
он исчез с бивака. Вскоре пошла молва о полоумном негре, который попада-
ется коифедератским пикетам на самой линии фронта и каждый раз несет
околесицу насчет пропавшего хозяина - якобы северяне держат его в плену,
чтобы получить выкуп. Он ни на секунду не соглашался поверить, что хозя-
ина убили. "Нет, сэр, - говорил он. - Массу Гейла не могли. Ни за что.
Они бы побоялись убить Хайтауэра. Побоялись бы. Они его где-то спрятали,
хотят вытянуть из него, где мы с ним спрятали хозяйкин кофейник и золо-
той поднос. Вот чего им надо". Каждый раз ему удавалось сбежать. Но од-
нажды с федеральных позиций дошел рассказ о том, как негр напал на офи-
цера северян с лопатой, и офицер, защищая свою жизнь, вынужден был его
застрелить.
рила она. - Да ведь дурак-то такой, что янки от своего не отличит - кого
лопатой двинуть". Она твердила это больше года. Но в один прекрасный
день она появилась в доме сына - в том доме, который покинула десять лет
назад и ни разу не навещала; свое имущество она несла в платке. Она вош-
ла в дом и сказала:
чальным презрением. - Вольный? Что в этой воле толку - что массу Гейла
через нее убили, а Помп через нее таким дураком сделался, каким его сам
Господь не мог сделать? Воля? Вы мне про волю не говорите.
чуть не лучше призрака", - думает сейчас этот ребенок перед гаснущим ок-
ном) разговаривал о духе. Говорили без устали: ребенок - увлеченно, с
Посняков Андрей
Корнев Павел
Прозоров Александр
Белогорский Евгений
Афанасьев Роман
Шилова Юлия