с Варфоломеевым там, на Земле. Как правило, он сам прекращал это странное
наваждение, как будто не желал брать на себя всю полноту ответственности
за управление ходом событий. И сейчас он решил - хватит, и оборвал
замкнутый круг:
штукатурку. Он еще некоторое время приходил в нормальное состояние, но до
конца это ему так и не удалось.
думаете, это я убил Мирбаха? - губы его дрожали.
сказать. - Еще тише спросил: - Где Урса? - и сразу же сжал плотно губы,
наверное, испугался, что опять начнет повторять латинский перевод.
не знаю, что будет теперь. - Синекура задумался. - Надо бежать, но где
Урса? Скажите быстрее. Что вам Урса? Свое вы взяли, что еще? Дальше ведь
пустота, скучное время, она быстро вам надоест, я знаю, - уговаривал
Синекура, но Петрович молчал. Тогда главврач принялся с другого конца: -
Сейчас у вас все решается. Я вам секрет открою. Он вас ждет! Да, Он.
Достаточно у него попросить, при моем расположении, конечно, и приемник
заработает. Товарища вашего, Илью, оживим, и - гуляй в чисто поле, на
Землю, на Землю! А, Петрович? - Синекура заискивающе заглядывал в холодные
глазки Варфоломеева. Не помогало. И тогда главврач принялся запугивать: -
Ну так знайте, пришел и ваш черед. Он ждет вас. Сейчас, через малый
промежуток времени, решится ваша судьба. Но не в вашу пользу. Ха. О, это
страшный человек, вершитель судеб, координатор и стратег, - Синекура
внимательно следил за реакцией Петровича. - Ведь он это все и сотворил. На
входе поставил фильтр, а на выходе музыка перестала играть. А вы,
наверное, поражаетесь, с чего это такая распрекрасная демократия
социализмом попахивать стала, с чего это народ обезумел и на гильотину
косяком пошел. Наверное, думали: народ достоин, мол, своего начальства,
мол, если так, значит здесь не идеальные существа, а господа ташкентцы, не
правовое благоденствие, а сумрак законов. Вот и получается, как говорил
Мирбах: вход есть, выход есть, а душа-то не поет!
приват-министра. Здесь, здесь он начинал. Потихонечку, полегонечку, чистые
- налево, нечистые - направо, а те, кто серые - вперед!
богатых богатство, у дураков дурость, а у умников хорошие мысли. Отберет
мысль и себе присвоит, а тому человеку этаж определит, нехай чистится в
чистилище пока не посереет, а потом, глядишь, и в центрайцы зачислиться
может. Потихоньку-полегоньку скопился контингент, тридцать семь с
половиной процентов, вот тебе и музыка на выходе, вечное полнолуние с
музыкальными номерами...
эксгумацию прекратил? О-о, - со вкусом пропел Синекура, - тут тонкая
штучка. Знаете ли, боялся себя.
да, ни кары небесной, ни народного гнева - ничего не боялся, а только себя
очень боялся, потому что такое в себе откопал - пропасть свободного
падения, ущелье скорбных желаний, котлован. Открыл и ужаснулся, хватило
все ж таки ума, сообразил, что не он один такой, что человек дрянь,
извращенное состояние материи, болезненный нарост...
вопрос.
вдруг весь как-то обмяк и безвольно махнул рукой. - Слава богу, светло
будет. Полнолуние.
невыносимого желания курить. Напротив, за уютным столиком, какие бывают
только у секретарей значительных лиц, расположилась худенькая медсестра с
тонкими, как у промышленных роботов, руками. Сколько он видел таких
приемных! Бог знает. Министерства, комитеты, комиссии. Ох, как он
ненавидел этот монотонный, изматывающий душу процесс. И не процесс, а
скорее обряд, обряд вхождения в высокие инстанции. Кто они, эти люди
приемных, зачем они появились на свет, зачем Вселенная, народившая
галактики, звезды и прочие небесные тела, в конце концов изобрела высокие
инстанции? В насмешку? Над кем? Над тем, кто создал самое Вселенную и
создает дальше? Я должен знать в конце концов. Я хочу это знать, я живу,
чтобы узнать, именно зачем и кто. Уйти, умереть в полном невежестве - что
может быть унизительнее, глупее? Потому что если я чего-то не знаю,
значит, я раб. Уже по одному этому человеческое бытие - рабское бытие. Раб
трус, он всегда в напряжении, он боится неизвестного, он готов часами
просиживать в приемной, чтобы узнать - кто там, за толстой дубовой дверью,
кто он, этот человек, управляющий моей судьбой, господин или тоже раб?
Чертовски хочется курить. Попросить у медсестры? Попросить - и снова ждать
нового прорыва в неведомое, чтобы взобраться еще на одну ступеньку.
Сколько можно? Всему есть конец, я не хочу понемногу, я хочу сам все знать
и сам управлять, я не хочу быть жильцом, я хочу быть архитектором, великим
архитектором Вселенной.
дамскую сигарету и до него дошел сладковатый синий дым. А вот сообразила -
прикурила вторую и сунула землянину в зубы. Петрович затянулся. Приятно
закружилась голова, внутри что-то отпустило, но потом снова еще крепче
схватило. Нет, это минутная слабость. Чепуха, пройдет. Он умен, худощав и
нравится женщинам, он может следить одновременно за миллионом тоненьких
ниточек, пронизывающих близлежащее пространство, он физик. Он понимает
причину явлений.
малую. Часы цепляются за минуты, трутся, греются, несут неподвижные
предметы со скоростью света вдоль мнимой линии. Старая картина чуть
покосилась, и от этого производит впечатление ненастоящего кусочка,
осколка мира со старым двором, с человеком в оборванном тряпье, со стеклом
на картине, а в нем отражается окно, в котором проплывает бежевое облако с
красным дном, а за ним пролетает черная птица, чиркает по зеленой прожилке
заката, где в скопищах пыли и выхлопных газов тонет желтый карлик. Там под
конвективной оболочкой в раскаленном ядре карлика тоже есть изъян,
небольшой такой недостаток, обусловленный дефектом массы, но именно он
обеспечивает живым теплом планету со славным городом Центраем, с
прекрасным бывшим отелем и бывшим эксгуматором, с этой скучной приемной,
где тонкая как стела секретарша поправляет складку на чулке.
аккуратно сплюнул туда сигарету.
серебристым ключиком вскрыла наручники. - Идите.
вершине буквы T возлегал приват-министр. Он что-то быстро писал и, не
поднимая глаз, кивком головы пригласил вошедшего сесть. Петрович сел
напротив, покрепче опершись на зеленое сукно, чтобы не содрогаться от
скрипа гусиного пера. Голубенький серпик на голове приват-министра слегка
подрагивал в такт его движениям. Варфоломеев принялся изучать странное
существо. Желтое, пергаментное лицо, угловатый череп. В общем, ничего
интересного, только кожа как-то уж слишком стянута на скулах. И маленький
безгубый рот, кажется, вот-вот треснет, расщепится и уже никогда впредь не
сомкнется. Что-то было в этом неприятное, ненужное, неуместное.
Варфоломеев попытался понять - что же конкретно, но тут заговорил
приват-министр.
расщепил губы и показал мелкие белые зубки. - Да, да, Синекура докладывал
о ваших успехах. Мы это учли. - Он поискал на столе и вытащил заявление
товарища Петровича. - Здесь одна неточность. Вы пишете: "Товарищ Илья не
преследовал личных целей..."
не желал под гильотину?
плоскую и чистую, без посторонних предметов. Впрочем, там, поблизости от
приват-министра возвышалась небольшая бронзовая статуэтка.
Аб-со-лют-но. Попахивает чем-то... - он снова поморщился. - М-да. Просто
скала какая-то, а не слово. Тяжелое, симметричное, вечное... Вас не пугает
это слово? О, я понимаю, вы ученый, вы знаете цену всяким абсолютам, вы
наверняка даже догадываетесь о существовании последнего абсолюта. Но
Лукьяненко Сергей
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия