Чтение 71–й страницы книги ~Евангелие от палача~

смерть справедливой платой за предатель- ство. И поведение свое считал
предательством, хотя в те времена никому и в голову не пришло бы называть
таким словом его действия. Но Майка, к счастью, слыхом не слыхала о братьях
Зеленских, и об отце их она тоже ничего не знает. Да и о своем отце она
знает почти так же мало, как знал обо мне Игорь Зеленский, пока однажды не
ворвался в мою палату с выпученными глазами и заорал с порога: Ч- Слушай,
это правда, что ты раньше работал в МГБ? Что ты тот самый полковник
Хваткин?! Я никогда без нужды не хвастаюсь своей бывшей службой. Но и тайны
сокровенной из этого не делаю. Хотя с баламутных хрущевских времен
приходится говорить об этом избирательно: многие радостно начавшиеся
знакомства и дружбы бесследно иссякли, стоило мне упомянуть о своей прошлой
боевой карьере. И реакция Игоря мне не показалась неожиданной, поскольку
я-то хорошо знал, чей он сын и чей он брат. Я просто надеялся, что он по
молодости не слыхал моей фамилии, и смутные воспоминания о временах ареста
его отца и драматической смерти брата никак не свяжутся с моей личностью. Да
вот не получилось так, к сожалению. Он, видимо, сильно хвастался своим
успехом со мной, и нашлись в его кругах люди с более долгой и цепкой
памятью. Поэтому я сказал осторожно: -- Да, после войны я несколько лет
работал в органах. Но вряд ли я -- лтот самый полковник Хваткин", много
чести... Он задыхался, сопел, слова вскипали у него на языке и
непроизнесенные лопались, вырываясь изо рта невнятным бешеным бормотанием:
-- Много чести?.. А мой отец?!. А мой брат?!. Ты убийца... палач!.. --
Игорь, поверь мне, это недоразумение! До нашей встречи я никогда твоей
фамилии не слыхал! -- Не ври! Слыхал! Нашу фамилию слышали все! Потому ты и
арестовал моего отца, именно потому, что все слышали! Ты был заместителем у
Рюмина. У палача Рюмина ты был подручным! -- Игорь, ты глупости говоришь! Я
был оперуполномоченным, а Рюмин возглавлял другое управление, пока не стал
заместителем министра. От него до меня дистанция была много больше, чем от
министра здравоохранения до тебя. Ты нешто отвечаешь за действия и
безобразия твоего министра? -- При чем здесь министр? -- завизжал Игорь. --
Что ты блудословишь? Ты последним из вашей проклятой шараги разговаривал с
моим братом!.. Перед его смертью!.. Ты, ты, гадина, убил его... -- Игорек, я
не могу на тебя сердиться -- ты спас мне жизнь... -- Да, да, да! Будь я
проклят -- я спас жизнь тюремщику и убийце! " -- Слушай, Игорь, всему есть
предел. Ты сейчас в невменяемом состоянии и несешь какой-то бред! Если бы не
наши отно- шения... -- Это верно -- если бы не наши отношения! Я, к
сожалению, не могу убить, я не умею... Но ты сам убил себя в своем
будущем... Ты сожрал своего младенца... Ты замкнул в своей прорве
собственное будущее... Пройдет время, ты снова будешь сидеть вот на этом
стуле и умолять о спасении... И я, если смогу, спасу тебя снова... Чтобы ты
снова и снова пожирал свое будущее... Чтобы ты пожирал свой помет, пока не
исчезнете вы все, проклятые палачи, во веки веков... И ты все равно будешь
помнить моего брата, мальчишку, который за минутную слабость заплатил
собственной жизнью... Слышишь, палач, -- своей жизнью, своей!.. А не
чужой... Он зарыдал, забился в истерике, набежали сестры с каплями и
таблетками, с трудом уволокли его. А я в тот же день выписался из клиники.
Черт его знает: говорит, что не может убить, не умеет, а тут и уметь-то
нечего -- ширнул из шприца воздух в вену или кроху цианистого калия сыпанул
в микстуру -- и большой привет! Нет, у нас медицина бесплатная, я на такую
плату не согласен, и вообще хватит занимать в клинике нужную кому-то койку,
пора и честь знать, надо отправляться домой. Не к Верке, а к себе -- домой.
Потому что от всех этих иммунных мутаций она мне совсем опротивела, особенно
своим вечно молящим выражением лица -- лвозврати мне сыночка". Не могу! Не
хочу! Не буду! Надоели вы мне все невыносимо. Позвонил ей по телефону и
сказал: -- Не ищи меня никогда и нигде! Я умер... -- и бросил трубку. И
Зеленскому тоже позвонил, попросил спокойно выслушать: -- Твои обвинения
вздорны настолько, что ты сам легко можешь убедиться в этом. Напиши
официальный запрос в компетентные органы -- что ты, мол, вскрыл недобитого
бериевца-рю- минца и требуешь провести проверку совершенных им злодеяний. И
ты убедишься, что я никакого отношения... -- Пропади ты пропадом! -- крикнул
он и бросил трубку. Я не сомневался, что он и без моего совета напишет такое
заявление. И не сомневался в его результатах: во-первых, процесс
десталинизации, дебериезации, деГэБэзации уже прекратился, а во-вторых,
именно по делу Зеленского никаких письменных следов не осталось. Профессором
Зеленским я не занимался. Я его, собственно говоря, и в глаза не видел. Я
беседовал с его сыном, Женей Зеленским. студентом третьего курса
медицинского института. Это было недели за две три до смерти Великого
Пахана, то есть за месяц до прекращения дела врачей. По всей стране уже во
всю мощь бушевала всенародная кампания осуждения злодеяний врачей-евреев и
русских предателей, подкупленных джойнт-сионистским золотом. К нам обратился
за советом замдиректора мединститута по режиму: в их стенах продолжает учебу
сын изменника, преступника-отравителя бывшего профессора Зеленского, ныне
арестованного и изобличенного органами госбезопасности. Так вот, этот
молодой гаденыш в ответ на предложение комитета комсомола выступить на общем
собрании и гневно осудить преступления своего отца -- категорически
отказался. Что, мол, с ним делать, со змеенышем этаким? Женю Зеленского
вызвали на Лубянку, и уж не знаю почему, но говорить с ним Рюмин поручил
мне. Тоже важная птица сыскалась! Он сидел передо мной на краешке стула и
трясся от страха. Он не знал, куда деть руки, и все время охорашивал свой и
без того прекрасный зачес. Он был красивый парень -- очень похожий на
молодого Есенина: ярко-синие глаза, копна золотых волос, ровный прямой нос и
трясущиеся вялые губы слабого человека. Девки-медички, наверное, от одного
взгляда на него кончали. Я торопился куда-то, не было времени разводить с
этим сопляком цирлих-манирлих. -- Мне сообщили, что вы горячо и полностью
одобряете преступную деятельность своего отца? -- быстро спросил я. --
Почему?.. Я ничего не говорил... -- Вы ведь медик? -- Да, я учусь в
мединституте... Значит, вы не могли не догадываться, что ваш отец в течение
многих лет сознательно убивал лучших людей нашего народа? -- Что вы
говорите, товарищ полковник! -- лГражданин полковник", -- поправил я его. ЧЧ
Гражданин полковник, мой отец ~ старый врач, участник четырех войн... Он всю
свою жизнь посвятил медицине, спасению и лечению людей, он и меня с
малолетства приучал к мысли, что нет выше и прекраснее профессии... Как
же?.. Я помолчал немного и скорбно сказал: Ч- С вами, Зеленский, по-моему,
все ясно... Недалеко яблочко укатилось от яблони. Жаль только вашу мать и
мелкого братишку... Он ведь, кажется, совсем у вас малолетний? -- Да,
Игорьку пять лет, он поздний ребенок, очень слабенький... -- Вот-вот. Честно
говоря, я нарушаю свой профессиональный долг, допрашивая вас таким образом.
Вы уже взрослый человек, и место вам -- в камере, рядом с отцом. Судя по
тому, что я слышу... Но ваше счастье в том, что вы практически ничего еще не
успели сделать, а органы госбезопасности видят свою цель не только в мести и
каре врагам, но и в поспитании тех, кто не докатился до последнего предела.
-- Чего вы хотите от меня? -- закричал он, и глаза его от подступивших слез
стали, как старая эмаль. -- В том-то и дело, что я ничего не хочу от вас, а
хочу для вас. При сложившейся ситуации вас надо сажать. А это почти наверное
-- смертная казнь вашему отцу. -- Почему? -- всхлипнул-выдохнул Женя. Ч- Суд
учитывает прямые и косвенные улики. Преступления вашего отца изобличены до
конца, с этим все ясно. Но когда на суде всплывет, что он воспитал себе
достойную смену -- сына, уже арестованного идейного врага строя, своего
последыша в будущей отравительской деятельности, боюсь, что участь его будет
решена окончательно и бесповоротно. -- Но я ничего не сделал! -- в
паническом ужасе закричал Женя. Ч- Ах, мой юный друг! Один умник сказал, что
все мы родимся подсудимыми и лишь некоторым удается оправдаться ранее
смерти. Советую вам лучше подумать о той роли, которую вы можете сыграть в
судьбе отца. Ну, и забывать не надо, конечно, о том, кто будет кормить вашу
беспомощную мать, бывшую барыню-профессоршу, и малолетнего слабенького
братана... На по- мощь папаши, как вы догадываетесь, надеяться больше не
прихо- дится... Вот так я его еще повалтузил маленько и отпустил, взяв сло-
во, что во имя собственного, семейного и отцовского блага он выступит на
общеинститутском собрании с развернутым осуждением преступной деятельности
отца. Что он и сделал. Вернулся с собрания домой, написал записку:
лПредатели не должны жить среди людей, они заражают их своей подлостью.
Простите, если сможете, я вас очень люблю, мои дорогие. Женя". И повесился в
своей комнате. А через месяц старика выпустили из тюрьмы. Сначала вернулся
звук. Как через ушные затычки приплыл едкий, злорадный голос Игоря: Ч...
если ты прав и жизнь только игра, то тебе и сокрушаться нечего. У игры есть
правила и судья. Судьба показала тебе желтую штрафную карточку. Если у тебя
нет тимуса, то скоро судья достанет красную карточку, и пошел с поля вон...
Потом возник свет, и я различил перед собой его ненавистную морду, которая
больше не двоилась, не текла, а четко зафиксировалась. И кого-то мне очень
сильно напоминала, но в мозгах клубился густой туман, и я никак не мог
припомнить: кого же? И не было сил напрячься, подтолкнуть обрюзгшую тяжелую
память, хотя похожее лицо я видел совсем недавно, может быть, вчера или
позавчера. Если бы я встречался с ним лет тридцать назад, например в
приемной Кобулова, я бы сразу вспомнил: те далекие времена и события я
помнил с удивительной ясностью. А кого, похожего на Игоря Зеленского, я
видел вчера -- хоть убей, не мог припомнить... Потряс головой, пошевелил
губами и понял, что могу говорить, возвратилась речь. Я и сказал ему: -- Это
глупо и несправедливо. Ты мстишь мне за время, в котором мы жили. --
Вре-емя-я? -- протянул Игорь. -- Время без людей -- просто пустота. Это ты и
вся ваша компания превратили время в одну сплошную кровавую рану. Это вы,
компрачикосы, изуродовали целый народ, сломали его природу! -- Целый народ
без его согласия не изуродуешь! Народ был согласен... И природу его не
сломаешь... -- Я махнул рукой. -- Еще как сломаешь! -- Он схватил меня за
плечо и потащил за собой: -- Идем, идем, я тебе покажу, какой фокус вы с
людьми проделали... Я безвольно шел за ним по коридору, хотя мне совершенно
неинтересны были его рассуждения: ведь он, ученый дурачок, ни догадаться, ни
даже в страшном сне увидеть не мог того, что я знал про манипуляции с целыми
народами. Но здесь хозяином положения был он. И я послушно пришел за ним в
виварий. Смрад, неживые блики ламп, мерзкое копошение краснохвостых крыс в
стеклянных лотках-загончиках. -- Вы перестроили память... Вот три группы