Чтение 71–й страницы книги ~Беглый огонь~

Мужик только глазками заморгал: видно, я был похож.

- Я здесь случаем, как пришел, так и уйду.

- А чего в смирновском доме делаешь?

Ага. Вот так и доведется познакомиться посмертно: значит, фамильица
покойного - Смирнов.

- Коньячок пью. И мяском закусываю. По стаканчику примете?

Не дожидаясь их особенного согласия, налил каждому по полновесному
стакану спиртяги, слегка разбавив водичкой. Мужики косились на мои
приготовления так, будто воочию узрели привидение, причем с напрочь
съехавшей крышей.

- Не боись, отцы, травить не стану.

Развязал каждому руки, выдал по стакану. Никаких особенных сюрпризов я от
них не ждал, тем более со спутанными ногами не очень и распрыгаешься,
особенно когда обидчик, то есть я, уже доказал свою распорядительность в
обращении с колотушкой, теперь покоящейся рядом на диванчике. Ну а для пущей
убедительности и ружьишко осталось у меня под рукой. Чего им рыпаться на
пулю? Никакого резону, по правде говоря.

Плеснул себе- коньяку, поднял посудину.

- Ну что? Как говаривала проститутка в одной комедийке, за наше случайное
знакомство! - не без пафоса произнес я. И опрокинул свой коньячок.

Мужики тоже долго ломаться не стали: один за другим маханули
семидесятиградусного спиртягу влегкую, привычно, отдышались. Потом один
молвил:

- Закурить бы...

- Смолите. Меня зовут Игорь, - соврал я.

- Василий, - произнес тот, что сидел ближе. Добавил с неясным смешком,
кивая на напарника с лицом, изрытым когда-то юношескими оспинами: - А этот,
покоцаный, Колян.

Мужики повозились по карманам, задымили "примкой". Я тоже полыхнул
спичкою, закуривая, и, обозрев как бы со стороны легкую странность ситуации
хмыкнул:

- Хорошо сидим. - Помолчал, добавил: - Вот что, отцы, вы, выражаясь
по-ученому, стрелку проиграли вчистую, вам и ответ держать. Слушаю.

Хмель настиг первым Василия.

- Да какой на хер ответ! Не знаю, кто ты деду, а только сволота он. Сука
и пидор!

Кто бы спорил, но не я. А Василий уже завелся в пьяном запале:

- Ты можешь жилы из меня тянуть, а Смирнова я достану! За вышку под падлу
пойду, но достану!

- Чего так? Насолил шибко? Василий потупился: говорить не говорить... Тут
вступил Колян:

- Да чего там, - маханул он рукой. - Вчера этот потрох сучий девку вот
его, - кивнул на напарника, - снасильничал.

- Ну?!

- Вот те и "ну"! Уж не знаю, кто ты, паря, будешь, блатной или бандюган,
а тока по всем понятиям - беспредел это! На любой зоне за это старого
пердуна раком поставют: девке одиннадцать лет всего!

Папашка Василий сидел такой, что на него смотреть было жалко. А Колян
продолжал:

- Гулевал он с чегой-то: накупил в "Америке" всяко-разно, погрузил в свою
мотоциклетку... А Олька Васькина как раз с магазина шла. Вот и приманил,
старый козел, шоколадкой! Посадил в коляску и - в лесок.

- Так чего ж вы вчера не наехали? Могли бы и с милицией, раз такое
дело...

- Да Васька сам сед ни только узнал. - Колян вздохнул. - Видать, молотило
у дедка немаленький, девка болеет, за живот держится... Наська, Василия
жена, и пристала к ней седни с ранья, что и как... Ну девка и раскололась:
дескать, дед Смирнов шоколадку ей дал, а потом велел трусики снять и с
писькой его играться... А уж потом... Тьфу, сволота! - сплюнул Колян. -
Удавить такого мало! Детки, они ж до сладкого охочие, вот и польстилась на
шоколадку... А зарплату мы год не видали, а от картохи той с души воротит...

Василий слушал другана и не замечал, как слезы катятся одна за другой по
лицу. Скверно, когда мужики плачут. Совсем скверно.

- Я предлагал Ваське сразу в ментовку заяву подать, на зоне ему за эти
художества очко бы весь срок рвали! Да... - Колян махнул рукой. - Времена
нынче - то ли посадют, то ли отмажется, а девку навек ославят. Этот Смирнов
не простой дедок... Вот мы и решили сами: прийти втихаря и удавить.

- А чего не явно? Вкатили бы картечи из ружьишка...

- Да? Сидеть за старого тоже охота невелика. А так - придушили бы тишком
да дом его подпалили: поди доказывай! А еще... На дедка не очень-то рогом и
попрешь: как-то селивановские на него возбухли, так он шестерых пораскидал,
что котят, да еще кому ребро, кому руку поломал... Такого шатуна только
засадой и взять можно... - Колян осекся вдруг, глянул на меня жалко,
заопасавшись, что слегка разбавленный спиртяга сыграл с ним злую шутку:
разболтался он, а теперь этот и сдаст его Игнатьичу с потрохами...

Ладно, мужики - не бойцы, но хоть попытались! А что до Ольки этой, так не
задержись дед с ней, не выпутаться бы мне из тонкой капроновой паутины!

- Вот что, мужики. С дедом вам расчеты больше чинить не надо.

- Да? Это по-каковскому же решению?

- Кончил я деда.

- Как - кончил? Убил?

- Можно и так сказать. В ментовку не заложите?

- Да чего нам... Да мы...

- Ну тогда подите гляньте: в сарае, под дерюжкой. - Я кинул мужикам
ножик, они мигом освободили ноги. Вышли, покачиваясь, из дома, посеменили к
сараю, сняв указанный мною ключ с крючка. Долго возились с замком, скрылись,
появились через минуту, озадаченные, притихшие: одно дело - по куражу на
дело идти, другое - воочию готового жмурика узреть.

- Остыл уже, - произнес Василий, уточнил: - Холодный.

- Сдох, собака, - произнес Колян. Посмотрел на меня по-новому, с большей
даже опаской: - Ты извини... уважаемый... Могли бы угрохать тебя вместо
деда.

- Вот это вряд ли, - хмыкнул я.

- Так ты нас это... отпускаешь или как?.. - спросил Колян, продолжая
поглядывать на ружьецо.

- Да идите с миром. Только... Вы уж не закладывайте меня, такого
хорошего, а?

- Да что мы, басурманы? Ты ж эту суку старую завалил, а мы тебя -
заложим? Чай, русские люди, здешние.

- Вот потому и прошу душевно, что здешние, - вздохнул я.

Пора было отрываться. Куда? Мысль об этом была неуместной, ибо бодрости
не прибавляла. Зато другая была как нельзя кстати: уверенности, что мужички
не проболтаются где случаем, по хвастовству или пьянке, - никакой. Только
одно чувство надежно замыкает рот замком - страх. Ну а раз так - выступлю-ка
змеем-искусителем. Да и добру - не пропадать.

- Да... Вы вот что, мужики. У Смирнова этого денюжки немалые заныканы в
доме. Вы бы пошуровали, глядишь, отыщете.

Оба смотрели на меня странно, по-бараньи, не то чтобы недоверчиво, а
скорее просто тупо: с чего, мол, щедрый такой?

Наконец Колян, он был посмелее и посметливей, спросил:

- А самому чего? Карман жмут?

- Недосуг. Идти мне надо. Времени у вас немного, рассвело совсем, не
ровен час, заглянет кто. А там у деда - тыщи! Долларов!

Азарт и алчность подстегнули мужиков, как плеткой. Лишь опять тот же
Колян на крыльце обернулся, долго и вдумчиво смотрел мне в глаза: не учиню
ли чего смертного? - уверился, что не учиню, и - скрылся в доме. Василий
тоже запнулся на пороге, чуть помедлил, спросил:

- А ты все ж кто будешь-то?

Кто я? Самому бы узнать, да не у кого.

- Странник.

Зашел в сараюху. Глянул на труп, на убранство сарая. Закурил, бросил
спичку на кучу пропитанной соляром ветоши, ногой опрокинул канистру с
бензином. Не дожидаясь, пока занявшийся огонек добежит до первой бензиновой
лужицы, быстро вышел, миновал ворота и направился к лесу. Уже у опушки
услыхал тяжкий взрыв: ухнула канистра, разметав огонь, и сарай занялся
сразу. Я усмехнулся невесело: ломать - не строить. Успели мужички казну
найти - их счастье, не успели - впору ноги уносить. Сгорела хата - гори и
забор!

Глава 48

Лес казался бесконечным. Я брел по нему уже который час, ориентируясь по
солнышку. Береженого Бог бережет: мне нужно было уйти как можно дальше от
мест, где я нарушил все законы и статьи УК, какие только возможно. Мне нужно
было где-то отсидеться. Еще лучше - отлежаться. Хотя бы затем, чтобы
подумать, что происходит и что мне должно делать. Такое место я знаю, и не
одно. Во-первых, Шпицберген. Во-вторых, Каймановы острова. Но ни там, ни там
меня, к сожалению, никто не ждет. Как и на всей круглой земле. Прямо как в
песне: "Когда я пришел на эту землю - никто меня не ожидал".

Не знаю, сколько я прошел по бездорожью. Лес обступал кругом, лаская
красками осени. Небо заволокли тучи и пошел мелкий противный дождь. У меня
заломило виски, потом и весь затылок; кое-как нагреб груду опавших листьев,
прилег. И провалился в тяжелый удушливый сон.

Проснулся от холода. Вечерело. От нудного моросящего дождя ватник
отсырел; сыростью, казалось, пропиталось все вокруг. Попытался привстать, но
меня мотнуло в сторону: видимо, температура разыгралась нешуточная. Голова
кружилась, во рту было сухо, как в пустыне, губы спеклись, дыхание стало
прерывистым и хриплым, и сердце притом колотилось как бешеное, глаза
застилал липкий ознобный пот.

Я решил идти. То, что это было плохое решение, я понял скоро, но
упорствовал в своих заблуждениях. Пока не запнулся о какой-то корень и не
слетел по какому-то косогору вниз, царапая руки и лицо о кусты.