пошли дальше Болтона и Флексига. Ох, это очень волнующая вещь - изучать
мозг. Смотрите!
трепетал под его пальцами.
подойдут и остальные. Скажите, как у вас идет работа? Хорошо вы себя
чувствуете в институте? Нравится вам наш народ?
обижайтесь; он действительно на редкость даровитый биохимик. Холост -
отрешился от всего ради своей работы. И когда отпускает грубости, он не
думает и половины того, что говорит. Меня он не переносит, как и многих
других. Он упоминал обо мне?
рассказывать о своих похождениях на фронте, что не совсем отвечает истине.
отправившись на фронт и получив ранение. Постараюсь в другой раз не
повторить этой оплошности! Так много шуму из-за воинских подвигов, столь
скромных, как у меня! Дело было вот как: в четырнадцатом году, когда
началась война, я проживал в Англии, работал под руководством Шеррингтона.
Я выдал себя за канадца и пошел в армию врачом, а через три недели получил
свое, меня отправили домой - на том и кончилась моя блистательная
карьера!.. Кто-то пришел.
равным образом пленила миссис Холаберд, и они вернулись с обеда по-новому
очарованные.
спокойной работой и едва ли не столько же своею жизнью вне лаборатории.
потом это перешло в игру: ждать до конца месяца. По вечерам они сидели с
Леорой в небольших ресторанах и гадали.
год, которые он получал у Раунсфилда, но в иные вечера, когда Мартин
возвращался усталый, цифра падала до полутора тысяч, а однажды, распивая с
Леорой бутылку бургонского, он повысил свой оклад до трех тысяч пятисот.
Мартин не смел на него глядеть. Он понес конверт к Леоре. У себя в номере
они уставились оба на конверт так, точно он мог содержать яд. Дрожащей
рукою Мартин его распечатал; он широко раскрыл глаза и прошептал:
двадцать долларов... платят мне пять тысяч в год!
трех комнат с просторной столовой, в старом доме близ Грэмерси-Парка, и
помогла ее обставить хорошей подержанной мебелью. Когда Мартину разрешили
посмотреть, он вскричал:
круг друзей. Холаберды, доктор Билли Смит (жидкобородый биохимик,
понимавший толк в музыке и в немецком пиве), один анатом, с которым Мартин
познакомился на банкете питомцев Уиннемака, и всегда и неизменно Макс
Готлиб.
улиц коричневая квартирка, в которой пахло табаком и кожаными переплетами.
Его сын Роберт кончил Сити-колледж и пустился в дела. Мириам продолжала
заниматься музыкой и вместе с тем оберегала отца - коренастая, полная
девушка, таившая под обманчивой плотью священный огонь. Проведя с ними
вечер, Мартин, зажженный терпким сомнением Готлиба, спешил обратно в
лабораторию ставить тысячу новых опытов в поисках законов микроорганизмов.
И, пускаясь в новые исследования, он обычно начинал с кощунственного
разрушения всей недавно проделанной работы.
рявканье Уикета обусловлено отчасти искаженным, как у Клифа Клосона,
представлением о юморе, отчасти ненавистью, столь же сильной, как у
Готлиба, к ученым типа морфологов, которые наклеивают на все изящные
ярлычки, подбирают ко всему названия, меняют названия, но ничего никогда
не анализируют. Уикет часто работал ночь напролет; можно было видеть, как
он, скинув пиджак, взъерошив свои неподатливые рыжие волосы, часами сидит
перед термостатом и следит по секундомеру. Иногда угрюмая резкость Уикета
бывала даже приятна после утонченности Риплтона Холаберда, которая
требовала в ответ от Мартина той же утомительной утонченности как раз в
такое время, когда его засасывало с головой в пучину опытов.
радовался он своей работе, с ужасом ожидал, что в лабораторию войдет
торжественный Табз и зарычит: "Что вы тут делаете? Вы не Эроусмит, вы -
самозванец! Ступайте вон!"
ними опыты, выясняя, который из них наиболее активно выделяет
гемолитический, то есть разлагающий кровь, токсин. Когда он это узнает,
можно будет приступить к поискам антитоксина.
лежали расплывчатым клубком на дне пробирки; или когда красные кровяные
шарики совершенно растворялись, и мутная кирпично-красная жидкость
приобретала цвет светлого вина. Но по большей части процедуры были
неимоверно скучны: брать пробы культур каждые шесть часов, изготовлять в
маленьких пробирках соляные взвеси кровяных шариков, записывать
результаты.
говорил что-то, звучавшее как будто по-французски - быть может, и в самом
деле французское, - и высказывал неопределенное поощрение; а Готлиб
неизменно подгонял его и время от времени подбадривал, показывая свои
собственные записные книжки (испещренные цифрами и сокращенными
обозначениями, с виду глупыми, как накладные на ситец) или заводя разговор
о собственной работе на языке, варварском, как тибетская магия:
закон действия масс, но я надеюсь показать, что сочетания антител с
антигенами встречаются в стехиометрических отношениях [стехиометрия -
наука о весовых и объемных отношениях, в которых вещества вступают в
химическое взаимодействие], если известные переменные поддерживать на
постоянном уровне.
понял и четверти! О господи, только бы мне дали хоть немного времени и не
отослали бы расклеивать плакаты о дифтерии!"
получить антитоксин. Он ставил разнообразные, но безуспешные опыты. Иногда
он приходил к убеждению, что чего-то достиг, но, проверив опыт, мрачно
убеждался, что не достиг ничего. Однажды он ворвался в лабораторию
Готлиба, возглашая об антитоксине; но ласково задав ему ряд смущающих
вопросов и раскрыв перед ним коробку настоящих египетских папирос, Готлиб
ему показал, что он учел не все разведения.
без которой не существовала бы наука: неугомонное, пытливое, всюду сующее
свой нос, негордое, неромантическое любопытство, и оно гнало Мартина
вперед.
незаметной дорогой. Институт Мак-Герка под тихой поверхностью скрывал
кипучую жизнь.
тайну института и увидел, что за всей его спокойной деятельностью стоит
Капитола Мак-Герк, Великая Белая Просветительница.
(пока не узнала, что женщинам неизбежно будут предоставлены избирательные
права) и считала себя верховным судьей во всех вопросах нравственности.
Росс Мак-Герк купил институт не только во славу своего имени, но и в
расчете развлечь Капитолу и не дать ее зудливым пальчикам копаться в его
пароходных, золотопромышленных и лесопромышленных предприятиях, которым
меньше всего требовалось, чтобы их ревизовали Великие Белые
Просветительницы.
принадлежал ко второму поколению калифорнийских железнодорожных магнатов;
он кончил Йельский университет; рослый, любезный, достойной осанки
человек, веселый и не слишком щепетильный. Уже в 1908 году, когда он
основал институт, у него было слишком много домов, слишком много слуг,
слишком много пищи и вовсе не было детей, - Капитола полагала, что "такого
рода затеи вредны женщинам, несущим большую ответственность". В институте
он с каждым годом находил все больше удовлетворения, находил в нем
оправдание своей жизни.
иногда помыкал доктором Табзом; Табзу приходилось бежать на вызов к нему в
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Посняков Андрей