своих детей за то, что они слишком верят людям. Моя старенькая ковыляет
сейчас по своей улице Вавилова, ощупывая тротуар палочкой; катаракта, а
операции боится - как-никак семьдесят девять... Сейчас-то я могу не
согласиться с ней, старость - это беззащитность... Отец учил верить людям,
и он был прав. Он прав был всегда и во всем. А как мне было трудно
отстаивать себя перед мамой, когда был маленький... "Доктор Спок, доктор
Спок" - только и слышал...
воспитывать детей, по сю пору толком не знаем, а потому что это не
призвание, а наука...
друзьям, надо стреляться. Если у него что-то не с р а б о т а л о и
случилось непоправимое - а ведь он везучий, баловень судьбы, - это может
обернуться для него жизненной катастрофой; пятьдесят шесть - это тебе не
тридцать, когда можно начать жизнь с нового листа..."
толстыми морщинами. У Бемби, когда Надя привезла ее из родильного дома,
головка была в таких же морщинках. И черный чуб на макушке. Надя потом
очень следила за волосами дочери... "Какая ерунда лезет в голову, -
одернул себя Степанов, и снова мысли его вернулись к Славину. - Ведь он
знает мой здешний телефон. Отчего не позвонит? Он же понимает, каково мне
сейчас. Нет, лучше не думай об этом, - сказал себе Степанов. - О чем
угодно думай, только не о том, что произошло. А попробуй! Сколько в твоем
мозгу миллиардов клеток? И в них заложена информация; вот ею они и живут;
теперь они твои владыки, а ты их подданный. Все. Точка.
взмолился Степанов, глядя на Кузанни, метавшегося по номеру, как
разъяренный бык на Пласа де Торос в Памплоне после того, как его
раздразнили афисионадо красными платками во время традиционной утренней
пробежки...
Хемингуэй, Степанов думал, когда висел в воздухе над Северным полюсом в
маленьком "Антоне-два". Кажется, это была дрейфующая станция четырнадцать,
а может, пятнадцать, какая разница? РП [руководитель полетов] Данилыч
получил по рации на "подскоке" [ледяное поле рядом с дрейфующей станцией]
приглашение от ученых прилететь попариться в бане: "Наш повар - он из
"Асто-рии", гений кулинарного искусства - сделал сказочные табака с
чесночным соусом! Как-никак День космонавтики! Пятнадцать минут лета,
ребята!"
один самолет с материка в ближайшие сутки не ожидался - там пурга, нет
видимости...
вырубленная во льду, обложенная оцинкованным железом и зашитая досками. В
этой бане Степанов вспомнил отца, когда тот рассказывал, как в Москву в
тридцатые годы прилетел министр иностранных дел Франции Лаваль - в ту пору
ходил в прогрессистах; прием в посольстве ошеломил роскошью;
наркоминдельцы думали, чем и как ответить французам, собрали стареньких
кулинаров, которые еще в "Яре"
сливочное, фруктовое и шоколадное мороженое, а вокруг плеснуть немного
спирта - феерия, горит мороженое! А потом он вспомнил, как отец, когда его
только-только привез домой полковник Мельников, с трудом передвигаясь,
опираясь на трость (было это двадцать девятого апреля пятьдесят четвертого
года), подошел к телефону - квартира после его ареста стала коммунальной,
поэтому соседи потребовали вынести аппарат в прихожую, - набрал номер
парткома (помнил ведь, все годы помнил!) и спросил, когда он сможет внести
взносы - платил сам себе ежемесячно по двадцать копеек из тех двадцати
рублей, которые Степанов - по крутым правилам тех лет - имел право
отправлять ему во Владимир... И слова отца навсегда врубились в память
Степанова: "Я всегда верил, что позвоню тебе, Иван Прохорович. Видишь, не
зря верил..."
часы, сказал, что пора возвращаться на "подскок", они поднялись в
безоблачное небо на "Антоше". Через минуту после того, как самолет начал
набирать высоту, с льдины неожиданно потянуло белое облако; Данилыч
недоуменно поглядел вниз: на том месте, где только что стоял самолет,
медленно расходилась дымная трещина и упругое белое облако, словно ядерный
взрыв, быстро поднималось в голубое небо, расходясь упругим грибом, закрыв
за минуту всю станцию - белым-бело, ни зги не видно...
минуту! С меня бы голову снесли: "бросил "подскок", "самоволка" и все
прочее...
И там все закрыто, и здесь!
Степанов заметил, как лоб старого пилота начал покрываться мелкой
испариной. - Выдержка и еще раз выдержка!
делать?! В торосы врежемся, кранты колеса!
выдержка!
мужественный и добрый; Хемингуэй писал человеческие э т а л о н ы, которые
потом стали общечеловеческими характерами, - вот в чем его гениальность...
напечатан огромный портрет Кулькова; заголовок сразу же бросался в глаза:
"Я больше не могу молчать об угрозе Кремля странам свободного мира! В
тайных лабораториях идет лихорадочная работа по созданию новых систем
космических ракет! Выиграть время, не дать осуществить противоспутниковую
оборону Запада - мечта московских заправил!" Чуть ниже петитом набрано:
"Сенсационное разоблачение выдающегося русского ученого, профессора
Геннадия Кулькова, возглавлявшего в России исследования в области
ракетостроения".
Кузанни; он уже с утра крепко выпил, достав из мини-бара в номере три
семидесятиграммовые бутылочки виски; потом перешел на джин, обнаружил
шкалик русской водки; глаза его покраснели, стали нездорово-лихорадочными,
пальцы то и дело сжимались и разжимались. "А ведь начнет драться, - с
тоской подумал Степанов, - ничего не понимаю; Славин не мог подставить
меня, это исключено; что-то не сработало? Что?
напишешь...
Пожалуйста, не возражай...
[джазовая программа], веселые негры самозабвенно пели старую песенку,
заново аранжированную.
снайперов?
глядя прямо в глаза Кузанни. - Видимо, готовят удар... Наверное, в
вечерних выпусках выдвинут версию о том, что преступление совершили люди,
которых тренирует и содержит София.
посмею возражать... Пойдем за проявленной пленкой, они же получили с тебя
за срочность, пойдем, пока не начались "последние известия", пленка может
оказаться такой, что ее уворуют...
не говоришь мне. В твоих словах есть логика... Действительно, отчего
молчат про пустырь? С твоим посылом можно было бы согласиться, не убей они
человека... И ты знал, что это произойдет... Ты знал... Цель оправдывает
средства? Это не по мне, Дим... Это вандализм, это инквизиция двадцатого
века... Мне очень стыдно за то, что произошло, я как обгаженный...
боли онемел затылок; последние дни он и ночевал в своей маленькой комнате
отдыха при кабинете, потому что связь с Берлином поддерживалась чуть ли не
ежеминутно, а после акции начала поступать информация из Женевы и
Вашингтона - практически беспрерывно.
рекомендовали съездить в Цхалтубо: "Сказочный курорт, навсегда забудешь об
остеохондрозе"; ладно, отвечал он, спасибо за совет, непременно поеду.
Особенно сильно ломило, когда начинались нервные перегрузки; будь рядом
жена, вмиг бы сняла массажем нудную, изнуряющую боль; как это прекрасно -
прикосновение женщины, которая любит. Он вспомнил глаза Лиды, огромные,