были бы теперь в Пакс Таркасе!
что любишь меня, и ни о чем другом я не хочу слышать...
потерял терпение. - Лорана, я люблю другую... я люблю женщину из племени
людей. Ее имя - Китиара. Но это не значит, что я разлюбил тебя. Я...
отхлынула с ее лица.
жениться, потому что люблю и ее тоже. Мое сердце разделено надвое, как и
моя кровь... - Он снял с пальца кольцо, свитое из золотых листьев плюща, и
отдал ей. - Я освобождаю тебя от обещания, данного мне когда-то. И прошу
тебя освободить и меня...
умоляюще посмотрела на Таниса... и, видя на его лице лишь боль, вскрикнула
и швырнула кольцо прочь. Кольцо упало прямо к ногам Таса. Кендер тотчас
поднял его и спрятал в кошель.
хотел...
чему.
ноги:
ее домой. Она рассказала о вашем с ней разговоре... Я хотел лишь сказать
тебе, что все понимаю. Это как раз то, чего я боялся. Человеческое в тебе
рвется к другим людям. Я пытался объяснить ей и думаю, что теперь она
послушает. Спасибо тебе, Танталас. Я знаю, это было нелегко...
Гилтанас. Я люблю ее. В самом деле люблю. Просто...
можно и не быть друзьями, но уважать один другого... - Напряженное лицо
Гилтанаса было бледно в свете заходящего солнца. - Когда взойдет
серебряная луна, будет пир, а потом соберется Высший Совет. Настало время
принимать решения...
остальных.
ее умершей матери. Как и пир, тризна должна была быть праздником - ведь
как-никак Песнь Плача отныне причислялась к лику Богов. Народу, однако,
трудно было смириться со смертью прекрасной и кроткой жены вождя, и кве-шу
оплакивали ее с почти святотатственной скорбью.
племя. Скорбящий вдовец не останавливался ни перед какими затратами. Как и
здесь, в Квалиносте, там было множество яств, но лишь немногие
притронулись к ним. Кто-то пытался завести застольную беседу, но ни у кого
не было охоты болтать. Иных душевная мука и вовсе гнала из-за стола...
горло. Изысканные лакомства казались безвкусными. Речной Ветер смотрел на
нее с любовью и заботой. Его ладонь нашла под столом ее руку, и она крепко
ухватилась за нее, черпая уверенность в его силе.
Двор представлял собой ничем не ограниченную платформу из мрамора и
хрусталя, венчавшую самый высокий холм Квалиноста; с нее открывался
захватывающий вид на город, раскинувшийся внизу, и на темную чащу поодаль.
Видны были даже лиловые зубцы гор Тадаркана, вздымавшиеся над южным
горизонтом. Но зрелище этой красоты лишь добавляло муки сидевшим за
столом, ибо совсем скоро им предстояло проститься с ней навсегда...
поддерживать вежливый разговор, но, одолеваемый заботами, то и дело
смолкал.
ест, и сидела неподвижно, опустив голову так низко, что волосы совсем
закрывали лицо. Редко-редко поднимала она глаза, и взгляд, устремленный на
Таниса, шел из самой глубины ее сердца.
Он упрямо смотрел в тарелку и ел безо всякого аппетита. Стурм, сидевший
подле него, мысленно прикидывал, нельзя ли все-таки отстоять Квалинести.
эльфов. К тому же ему совсем не нравилась эльфийская пища, так что он
упорно отказывался от угощения. Рейстлин рассеянно жевал, не сводя золотых
глаз с Фисбена. Тика безумно стыдилась изящных эльфиек и не могла
проглотить ни кусочка. Что до Карамона, он уже понял, почему все эльфы
были так стройны. Они питались фруктами и овощами, приправленными
тончайшими соусами, подавали же их с хлебом, всевозможными сырами и очень
легким пряным вином. Такая ли еда нужна была Карамону, изголодавшемуся за
четыре дня в клетке!
удовольствие: Тассельхоф и Фисбен. Старый маг о чем-то увлеченно спорил с
осиной, Тассельхоф же попросту наслаждался всем происходившим. Позже он с
искренним изумлением обнаружил, что две золотые ложки, серебряный ножик и
масленка, сделанная из морской раковины, непостижимым образом перекочевали
со стола в один из его кошелей...
клонилась к закату. С появлением первых звезд Беседующий-с-Солнцами
печально кивнул сыну. Гилтанас поднялся и встал рядом с креслом отца.
мелодию. Обеими руками Гилтанас поднял над собой маленький хрустальный
светильник; свеча, горевшая внутри, озарила его точеные черты Танис,
прислушавшись к песне, закрыл глаза и уткнулся в ладони лицом.
сливались в могучий хор, исполненный беспредельной печали:
воде, распространялись они от подножия Башни по улицам и далее в лес. И с
каждым вновь зажженным светильником в хор вливался еще один голос.
Казалось, сам лес пел эту песню прощания с надеждой.