Чтение 72–й страницы книги ~Последний поклон~

Зимовал, бывало, и на Крайнем Севере, да судно мое все одно пар в сроки
пущало, хотя ни затону, ни притону там нету. Гайки к рукам зимою примерзали,
когда судно к навигации готовили. А ты -- "кушай!!!"

Вот как мы понимали ничего вроде бы не значащие слова дяди Филиппа.
Бабушка даже слезу выжимала, оценивши их глубину и смысл.

-- Работал бы на берегу, отчаянная ты головушка! -- не раз советовала
бабушка крестнику. -- Порешишься либо утонешь. Шутка ли: утесы кругом, быки
да каменья. Страсть -- наш Енисей-то! Не река, а Господь его ведает что.

-- Х-хэ! -- усмехался дядя Филипп и подмигивал мне -- единственному
мужчине за столом, кивая в сторону бабушки: дескать, занятная у тебя
старуха, но в нашем деле ни черта не понимает. Я ему тоже подмигивал: не
обращай ты, дядя Филипп, внимания. Я тоже, когда вырасту, в речники подамся,
зуб, хоть один, да вставлю и "капусту" попрошу. Возьмешь меня к себе?
"Знамо, возьму. Куда тебя девать-то?" -- отвечал мне взглядом дядя Филипп и
опрокидывал рюмку. Но тетка Дуня раз от раза становилась смелее и
строптивее:

-- Филипп, хватит! Хочешь как братец? Спиться хочешь?

Выведенный из терпения, дядя Филипп выразительно шмыгал носищем и
смахивал со скамейки тетку Дуню.

-- Э-э, крестничек! -- грозила пальцем бабушка большено- сому человеку
в черном картузе. -- Гляди у меня! Рукам волю не давай!

Дядя Филипп подхватывал тетку Дуню и шмякал рядом с собой. Он тут же
выплескивал в себя рюмку водки, но уж как-то досадливо, без удовольствия, и
не занюхивал даже хлебом.

-- Вот так и живу, так и мыкаюсь я, тетенька Катя, -- принималась
жаловаться и причитать тетка Дуня. -- Изгаляется он надо мною дни и
ноченьки. Ушла бы я от него, утопилась бы, дак пропадет ведь, краснорожий,
пропьется до картуза...

Дядя Филипп втягивал воздух так протестующе, что нос его загибался к
уху, но говорить ничего не говорил. И за эту гордость и невозмутимость
уважал я его трепетно, благоговел, можно сказать, перед ним. Вот это мужик!
Сила!

Бабушка выручала из незавидного положения дядю Филиппа, урезонивала
никак не унимающуюся тетку Дуню:

-- Ну уж, так уж и ушла бы... Какие вы ноне проворные! Эку волю вам
дали! Я вон век отвековала, но таких речей не только сказывать, думать не
смела. "Ушла бы!" Пробросаешься, милая! Ноне мужик-то какой пошел? То-то,
девонька! Твоему ить картуз-то такой не зря даден. На картузе золото, под
картузом золотое того. А ты -- "ушла бы"...

-- Вот-вот. Это ты в точку, крестная. Я выпиваю, конечно. Нехорошо,
конешно. Но я... -- дядя Филипп сжимал кулачище и потрясал им под потолком.
Мы все замирали, боясь за висячую лампу с абажуром. -- Но я кординат не
тер-р-ряю!

-- Как же, как же не теряешь? А в Подтесове не терял будто? --
вскидывалась тетка Дуня все еще обидчиво, но уже с нотками примирения.

-- В Подтесове? -- дядя Филипп бессильно ронял кулак. Был грех, терял,
видно, дядя Филипп "кординат" в Подтесове. -- Так мы ж там на ремонте, не в
рейсе ж...

-- А в Дудинке? -- наступала тетка Дуня, понимая, что дядя Филипп
наполовину уже сражен и самое время его добивать.

-- В Дудинке? -- дядя Филипп краснел до самых бровей. -- В Дудинке?
Тьфу, трепло! -- плевался он и уходил из избы, большой, сгорбившийся, ни
чуточки не колеблющийся, в лихо сдвинутом на бровь картузе, со своим
загадочным "кординатом", который мне казался чем-то вроде золотой капусты,
но был спрятан где-то в нагрудном кармане, и если его потеряешь, то уж все
-- не человек ты...

Тетка Дуня подробно поведала, как потерял "кординат" в Дудинке дядя
Филипп. Работал он тогда первый год на катере с дизельным пускачом. И
набрался на берегу до того, что ни тяти, ни мамы сказать не мог. А тут от
причала гонят. Причал понадобился. Шумит начальство порта, штрафом грозится.
Дядя же Филипп не только мозгами, но и пальцем единым не владеет. Чего
только с ним ни делали: и нашатырным спиртом терли, и водой обливали, и уши
почти напрочь оторвали -- не берет. Тогда капитан катера приказал волочь
механика в машинное отделение и притиснуть его к дизелю.

Приволокли, притиснули. Капитан гаркнул: "Филипп, заводи!" Дядя Филипп
раз-раз -- покрутил рычажки, колесики, ручки, и дизель завелся. Тогда
капитан громче: "Филипп, переводи на мотор!" И дядя Филипп выполнил команду
точка в точку, не открывая глаз. А когда его отпустили, пал тут же, так и не
проснувшись.

-- А я что толкую? -- подняла палец бабушка, выслушав этот рассказ.--
Золотая голова!

-- Ой, где же Филипп-то? Уж не к братцу ли ушел? -- спохватилась тетка
Дуня. -- Ой, матушки мои! Сойдутся -- не растащить. А та тетеря-то
недосмотрит... -- И помчалась тетка Дуня искать дядю Филиппа, уверенная в
том, что он без нее ни прожить, ни обойтись не может и что тетке Васене
одной с братьями не совладать.

Но в тот последний приезд тетка Дуня не накрывала рюмку дяди Филиппа,
не оговаривала человека, не притесняла, только все взглядывала на него,
длинно вздыхала и украдкой плакала. Дядя Филипп держался разухабисто,
выкрикивал одну и ту же фразу из песни: "И н-на Тии-ихи-им океани-и свой
зако-ончили по-ход!"

-- Дунька! Ты кого оплакиваешь? Меня? Ха-ха! Да я этих самураишек во!
-- Он зажимал кулачище так, будто самураи были муравьями и он их давил в
горсти.

Я потихоньку вылез из застолья и убрел на улицу, и варенье как-то не
всласть елось, потому что бабушка не стерегла его, на меня не обращала
внимания.

Дядя Филипп с теткой Дуней ушли "по родне" и появились у нас снова дня
через три, усталые, осунувшиеся. Они отсыпались в широкой и чистой постели.
Бабушка отпаивала дядю Филиппа огуречным рассолом, отводила душеньку, ругая
его каким-то новым словом -- "некрут".

-- Ну, чЕ, нагулялся, некрут? Наколобродил? Дядя Филипп кряхтел тяжко,
горестно морщился.

-- Когда вы с Левонтием все вино это клятое выжрете? И когда вы, язвило
бы вас, захвораете чем-нибудь, чтоб пить нельзя, чтоб на сторону воротило?..

-- И так воротит, крестная...

-- Воротит? Как не поворотит? С ведро выхлестал?

-- Два наберется.

-- Два! -- ужаснулась бабушка. -- А та, пигалица-то, -- напу- стилась
бабушка на тетку Дуню, таящуюся за спиной дяди Филиппа, -- та кикимора-то,
нет чтоб мужика окоротить, норму ему определить, сама, холера, туда же! Ведь
на чужу сторону человек уезжат... Совет да беседу бы мужу с женой
провести...

Отпоив дядю Филиппа рассолом, бабушка послала его в баню, потом
опохмелила, угощала стряпней. Полный мешок набила печенюшками, калачами,
шаньгами, со слезами провожала супругов к лодке, на берегу крестила
новобранца при всем народе, и он смиренно стоял под благословением, большой,
сконфуженный, покорный.

Дядя Левонтий, непроспавшийся, с початой бутылкой в кармане, гремел:

-- Филипка, держи кординат! Круши врагов на море и на суше! -- и лез к
брату обниматься.

-- Да сокрушит, сокрушит! Не подавай только ему больше, -- остепеняла
Левонтия тетка Дуня.

Дядю Филиппа и тетку Дуню выплавили на проходящий мимо села пароход.
Пароход сбавил пар, взял супругов на борт. Дядя Левонтий плакал, бежал по
берегу следом за пароходом, повторяя слова, которые забыл сказать:

-- Филипка! Филиппушка! Братан!..

Высыпавший на берег деревенский люд почтительно говорил меж собою:
"Шишка Филипп-то наш! Гляди, пароход застопорили. Выплыви бы кто из нас, так
хоть заорись -- не возьмет. Такой человек и в армии не затеряется. Его и в
армии чином не обнесут..."

После я узнал -- дядя Филипп оттого так рано нынче был в гостях, что
разразился "дальневосточный конфликт" и его "нибилизовали" крушить
"самураев". Приходило нам от него несколько обстоятельных писем с пожеланием
всем родным здоровья, а друзьям приветы с Дальнего Востока, затем из
Финляндии.

Погиб дядя Филипп в сорок втором под Москвой, где командовал ротой
сибирских лыжников. Тетку Дуню я как-то встретил на Красноярском речном
вокзале. Стоял в очереди за билетом на пароход, ко мне кинулась маленькая
старушонка, распихивая народ, и поцеловала шершавыми, точно груздок, губами.

-- Я гляжу со щеки-то -- вылитая тетенька Катя!.. Слезы катились по
усохшему лицу тетки Дуни, вся она сделалась, как птичка, совсем махонькая,
носик у нее заострился.

-- В Скиту живу, голубь, в Скиту, -- рассказывала она о себе. --
По-нонешнему-то в Дивном горске. Ну, это приезжие так, а мы, здешние,
по-старому... Сошлась с одним ссыльным уж лет десять как. Электриком
состоит. -- Она скорбно смолкла и отвернулась. -- Жить надо. Не дождалась я
Филиппушку с позиций. Помнишь ли ты его?

Я сказал, что помню. Тетка Дуня пальцем убрала со щеки слезу и уже
буднично продолжала:

-- Крутонравный, покойничек, был, и пообидит, бывало, меня, а вот дня
не проходит, чтоб не вспомнила я об нем. -- Она еще помолчала, глаза ее
остановились на каком-то далеком воспоминании. -- Нонешний хозяин слова
вкось не скажет, не то чтоб пальцем тронуть. А Филипп все одно с ума не
идет. Так уж, видно, до гробовой доски и носить мне тоску-кручину в
сердце...

Я еще раз вспомнил войну, еще раз подивился вековечной загадке --