Чтение 72–й страницы книги ~Козел отпущения~

теперь прятаться, должен искать укрытия во мраке.

Приезд в Виллар принес странное облегчение. Дороги таили в себе угрозу:
это были нервные нити, ведущие обратно в Сен-Жиль. Виллар внушал доверие, по
освещенным улицам прохаживались люди. Я повернул в нижнюю часть города и,
проехав мимо рыночной площади, остановился у городских ворот. Посмотрел на
противоположную сторону канала: высокое окно, выходящее на балкон, было
открыто, в комнате горел свет. Бела была дома. Когда я увидел свет в ее
окне, что-то во мне дрогнуло, что-то замершее с той минуты, как мы с Жаном
де Ге обменялись одеждой. Железный заслон был между мной и замком, а не
между мной и Белой. Она не подпадала под табу. Свет в ее комнате, ласковый,
радушный, говорил о реальности, о подлинных вещах. Для меня было теперь
очень важно отличать подлинное от ложного, а я уже больше не мог сказать,
что -- что. Бела скажет мне это, Бела поймет.

Я вылез из машины и прошел по пешеходному мостику к балкону. Вошел в
комнату через застекленную дверь. В комнате было пусто, но я слышал шаги
Белы в кухоньке за коридором. Я ждал, и через минуту она была тут. Постояла
на пороге, глядя на меня, затем закрыла дверь и подошла поближе.

-- Я тебя не ждала, -- сказала она, -- но это неважно. Если бы я знала,
что ты приедешь, я бы повременила с обедом.

-- Я не голоден, -- отозвался я, -- я ничего не хочу.

-- Ты плохо выглядишь, -- добавила она. -- Садись, я принесу тебе
чего-нибудь выпить.

Я сел в глубокое кресло. Я еще не решил, что ей сказать. Бела принесла
мне коньяк и смотрела, как я его пью. Коньяк немного согрел меня, но
оцепенение не прошло. Я чувствовал под рукой подлокотник кресла, в его
прочности была безопасность.

-- Ты был в больничной часовне? -- спросила Бела.

Я уставился на нее. Понадобилось время, чтобы понять, о чем она
говорит.

-- Нет, -- ответил я. -- Нет, я был там утром. -- Я приостановился. --
Спасибо за статуэтки. Мари-Ноэль была очень довольна. Она уверена, что они
-- те самые, после починки. Ты была права, когда посоветовала так ей
сказать.

-- Да, -- отозвалась Бела, -- я думала, это будет лучше.

Она с состраданием смотрела на меня. Вероятно, я казался ей
принужденным, странным. Должно быть, она думала, что я все еще не оправился
от потрясения, вызванного смертью Франсуазы. Пожалуй, будет лучше не
разубеждать ее. Однако я колебался. Мне нужна была ее помощь.

-- Я приехал, -- начал я, -- потому что не знаю точно, когда мы снова
увидимся.

-- Естественно, -- сказала она. -- Следующие несколько дней, даже
несколько недель, будут очень тяжелыми.

Следующие дни... следующие недели... Они не существовали. Сказать это
ей было нелегко.

-- А как девочка? -- спросила Бела. -- С ней все в порядке?

-- Она держалась молодцом, -- сказал я. -- Да, с ней все в порядке.

-- А мать?

-- Мать -- тоже.

Бела все еще не спускала с меня глаз. Я увидел, что она рассматривает
мою одежду. Она не знала этого костюма. Он был из твида -- в отличие от того
черного, который я надел после смерти Франсуазы. Рубашка, галстук, носки,
туфли -- ничего этого Бела не видела раньше. Наступила неловкая пауза. Я
чувствовал, что должен оправдаться, дать ей какое-то объяснение.

-- Я хочу поблагодарить тебя, -- сказал я. -- Всю эту неделю ты
проявляла удивительное понимание. Я очень тебе благодарен.

Бела не ответила. И внезапно в ее глазах мелькнула догадка -- вспышка
интуиции, которая рождается у взрослого, слушающего признание ребенка. Через
секунду она опустилась на колени возле меня.

-- Значит, он вернулся? -- сказала она. -- Тот, другой?

Я посмотрел на нее. Она положила руки мне на плечи.

-- Мне следовало это знать, -- сказала она. -- Он увидел некролог в
газете. Это заставило его приехать обратно.

Ее слова принесли мне колоссальное облегчение, скованность и
принужденность тут же покинули меня. Так бывает, когда из раны перестает,
течь кровь, когда уходит боль, пропадает страх. Я поставил рюмку с коньяком,
как маленький, положил голову ей на плечо и закрыл глаза -- нелепей не
придумать.

-- Почему -- ты? -- спросил я. -- Почему ты и никто другой? Не мать, не
дочка?

Я чувствовал ее ласковые ладони у себя на голове, они утешали,
успокаивали меня. Это была капитуляция, это был мир.

-- Вероятно, не так легко было всех провести? -- спросила Бела. --
Сперва и я ничего не подозревала... ни по виду, ни по манере говорить ничего
нельзя было сказать. Узнала я потом.

-- Как? Что я не так сделал? -- спросил я.

Бела рассмеялась. Ни насмешки -- а ведь было над чем, -- ни обидной
снисходительности, ни злорадства: в ее смехе была теплота, в нем было
понимание.

-- Вопрос не в том, что и как ты сделал, а в том, какой ты сам. Только
совсем глупая женщина не отличит одного мужчину от другого в постели.

Ответ прозвучал резко, но мне было все равно, лишь бы Бела не отходила
от меня.

-- У тебя есть нечто, -- сказала она, -- чем он не обладает. Вот почему
я догадалась.

-- Что это такое, то, что у меня есть? -- спросил я.

-- Можешь назвать это tendresse\footnote{Нежность \textit{Фр.)}.}, --
сказала Бела, -- я не знаю другого слова.

Затем неожиданно спросила, как меня зовут.

-- Джон, -- ответил я. -- Даже имя у нас общее. Рассказать тебе, как
все это случилось?

-- Если хочешь, -- ответила она. -- О многом я догадываюсь. С прошлым
покончено для вас обоих. Сейчас надо думать о будущем.

-- Да, -- сказал я, -- но не о моем -- об их будущем.

И когда я это произнес, во мне внезапно вспыхнула твердая уверенность,
что так оно именно и есть, я не погрешил против истины. Мое старое из
Ле-Мана было мертво. Тень Жана де Ге тоже исчезла. На их месте возникло
нечто новое, не имеющее субстанции, не облеченное еще в плоть и кровь,
рожденное чувством, которое пребудет вечно, -- пламя внутри телесной
оболочки.

-- Я люблю их, -- сказал я. -- Я навечно стал их частицей. Я хочу,
чтобы ты это поняла. Я никогда больше их не увижу, но благодаря им я живу.

-- Я понимаю, -- сказала Бела. -- Это в равной мере относится к ним.
Они тоже живут благодаря тебе.

-- Если бы я мог тебе поверить, -- сказал я, -- остальное не имело бы
значения. Тогда все в порядке. Но к ним вернулся он. Все будет по-прежнему.
Все начнется сначала: равнодушие, уныние, страдания, боль. Если это их ждет
впереди, мне лучше пойти и повеситься на ближайшем дереве. Даже сейчас...

Я посмотрел через ее плечо на мрак за окном, и мне вдруг почудилось,
что железный заслон стал прозрачным, что я стою рядом с \textit{ним} в
замке, вижу, как \textit{он} улыбается, вижу, как смотрят на него маман, и
Мари-Ноэль, и Бланш, и Поль, и Рене, и Жюли тоже, и ее сын Андре.

-- Я желаю им счастья, -- сказал я, -- но не так, как видит это он. Я
хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в
груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет,
чтобы его освободили.

Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.

-- Он -- дьявол, -- сказал я, -- а они снова в его руках.

-- Нет, -- сказала Бела, -- тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он
человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. -- Она поднялась, задернула
занавеси и вернулась ко мне. -- Не забывай, -- сказала она, -- я знаю его,
знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки.
Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно
рассталась бы с ним.

Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать
наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла -- тоже
ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине
прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных
кусочков. Кое-что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась.
Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге,
осуждаю его тень -- человека, который двигался, разговаривал, действовал
вместо него.

-- Бесполезно, -- сказал я наконец. -- Тот, кого я описываю, не похож
на того, кого ты знаешь.

-- Нет, похож, -- сказала Бела, -- но в то же время он похож на тебя.

Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер?
Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там
никакого отражения.

-- Бела, -- сказал я. -- Держи меня. Назови мне мое имя.

-- Ты -- Джон, -- сказала она, -- ты Джон, который поменялся местами с
Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот
дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно
реально? Это помогает стать самим собой?

Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук -- в ней не было ни
крупицы фальши, никакого обмана.

-- Ты дал что-то каждому из нас, -- сказала Бела, -- мне, его матери,
его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни
называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В
будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, -- Бела улыбнулась и
положила руки мне на плечи. -- Тебе не приходило в голову, что я ничего про
тебя не знаю? -- сказала она. -- Я не знаю, откуда ты появился, куда