Чтение 72–й страницы книги ~Любимец женщин~

Кристофа вторично приговорили к смертной казни.
Обсуждение заняло десять минут. То ли для приличия, то ли из садизма
председатель суда Поммери целый час продержал присяжных в запертой комнате
первого этажа. Ни одна из них не подала голос в защиту моего подопечного.
После оглашения приговора я разрыдалась. Кристоф наклонился ко мне,
поцеловал в волосы и прошептал:
- Я тебя люблю. Ты потрясающе держалась. Я сгораю от желания, чтобы ты
легла со мной в постель прямо в этой хламиде.
Он имел в виду мантию адвоката.
На следующий день я положила ее в портфель и отправилась в тюрьму,
захватив кое-какие бумаги, которые Кристоф должен был подписать. Он меня
утешил, обласкал и взял полуодетой.
Он быстро все подписал, но лишь для того, чтобы доставить мне
удовольствие. Ему было наплевать на апелляцию, кассационную жалобу и еще
больше на ходатайство о помиловании.
Вот что он мне сказал:
- Я помню Ковальски, этот болван не в состоянии ничего придумать, тем
более поверить в свою выдумку до такой степени, чтобы пустить слезу. Не
сомневаюсь, что двенадцать лет назад он сказал Мишу правду. Их обоих
запугали.
Когда мы заговорили о наших дальнейших планах, Кристоф вдруг попросил:
- Рыбка моя, сделай, если можешь, одно: попроси Поммери, чтобы меня
перевели этажом выше, в прежнюю камеру, где я провел шесть лет жизни.
- Зачем?
- Скажи, что я хотел бы перед смертью вспомнить молодость. Очень уж я
сентиментальный.
Когда Красавчик по своему обыкновению без стука открыл дверь, мы еще
находились друг у друга в объятиях. Я с грустью засунула в портфель черную
мантию и оделась в присутствии этого типа. Меня не очень заботило, что он
видит меня голой. Должна, однако, сказать, что Красавчик в смущении
отводил глаза, словно в нем заговорило что-то вроде жалости.
На пороге я страстно впилась в губы Кристофа - впрочем, я еще не знала,
что больше его не увижу.

МАРИ-МАРТИНА (9)

Как только взятый напрокат скутер пришвартовали в порту Сен-Жюльена, я
вскочила в свою машину и помчалась в Рошфор. К судье.
Его не было дома. Изабель, секретарша, сказала, что он встал спозаранок
и отправился на охоту в Солонь. Она приложила немало усилий, чтобы
связаться с ним по телефону Только тут я поняла, какой у меня извращенный
ум - напрасно приняла ее за любовницу хозяина. Она оказалась его дочерью,
Изабель Поммери, девятнадцати лет, - она так часто проваливалась на
экзаменах, что ей пришлось оставить учебу на юридическом.
Изабель из кожи лезла, чтобы выказать мне симпатию. Я рассказала о
желании своего несчастного клиента вернуться в прежнюю камеру. Изабель
проводила меня до машины, пообещав, что еще засветло дозвонится до отца.
Она шла рядом, молча склонив голову, как глубоко задумавшийся ребенок. Под
длинными белокурыми волосами розовели ее щеки. Изабель была высокой, даже
в босоножках выше меня на добрых несколько сантиметров.
Я села за руль, а она все смотрела на меня большими, наивно-голубыми
глазами. Я высунулась, чтобы поцеловать ее на прощание. Изабель
наклонилась, подставила щеку и убежала.
Я вернулась в "Великий Ришелье". У портье меня ждало письмо генерала
Котиньяка. Убийца Полины сухо напоминал мне, что по окончании процесса мой
пропуск уже не действителен, поэтому впредь мне нет смысла являться в
крепость.
Это меня добило Теперь Кристоф погиб. Я осознала вдруг, что это он
служил мне до сих пор поддержкой. Я позвонила генералу, но он отказался со
мной разговаривать. Потом спустилась в бар. Пить не хотелось, и я пошла на
пляж. Я поклялась себе утопиться, если мой любовник умрет.
Вот, кстати, доказательство, что я не путаю ни года, ни времени суток.
В газете, которую я мельком просмотрела в гостинице, когда не знала, чем
заняться, шла речь о воздушной катастрофе, случившейся накануне на линии
Копенгаген-Париж. Двадцать один человек погиб. Кроме того, в этот день
произошла еще одна катастрофа - при взлете разбился самолет, следовавший
рейсом Париж-Лондон. На этот раз погибло двадцать человек. Это произошло 3
и 4 сентября. Можно проверить.
Я приняла снотворное и погрузилась в сон без сновидений. Когда я
открыла глаза, день уже был в полном разгаре. Чувствовала я себя лучше -
во всяком случае, появилось желание побороться. Я снова позвонила
Скотиньяку. Он распорядился передать, что его нет. Я знала, что он живет в
большой вилле на другом конце полуострова, и решила туда отправиться.
Когда я была в ванной, зазвонил телефон, и я подумала, что это он. Но
это оказалась Изабель Поммери. Она дважды пыталась дозвониться до меня
ночью, но никто не брал трубку. По ее печальному голосу я сразу
догадалась, что она сейчас скажет.
- Отец не хочет.
- Вы с ним говорили?
- Больше двадцати минут. Он не хочет. Генерал уже посетовал на то, что
к вам относятся с излишней снисходительностью. Отец полагает, что посягать
на власть генерала во вверенной ему крепости - это уж слишком. И потом, он
не видит разумных причин для перевода вашего клиента в другую камеру.
- Когда ваш отец возвращается?
Изабель надолго умолкла. Было слышно, как она дышит в трубку. Наконец
она сказала:
- Он не передумает, но мне наплевать.
- Не понимаю.
- Приказ уже подписан.
- Какой приказ?
Поколебавшись, Изабель проговорила:
- Боюсь, нас подслушивают.
Так или иначе до меня дошло. Наверно, кое-кто удивится, но у меня не
вырвалось ни единого слова, чтобы помешать дочери предать отца. Ничтоже
сумняшеся я инстинктивно сыграла на ее самой чувствительной струнке, пусть
возмущаются. Как и Изабель, в эту минуту мне было наплевать. Кристофу для
побега необходимо попасть в старую камеру. Ко всему остальному я
оставалась глуха и если не знала теперь жалости, то лишь потому, что
любовь - сама по себе преступница и любящему не бывает стыдно.
Я сказала:
- Приходи ко мне. Я буду ждать.
Через час я увидела с балкона, как она подъезжает на черном "матфорде"
довоенного образца, наверняка принадлежащем судье. В расклешенной бежевой
юбке и белой блузке, причесанная как взрослая дама, Изабель поднялась ко
мне в комнату.
Я не совсем представляла, как мне себя с ней вести. Побледневшая, она
стояла передо мной молча, опустив глаза. За всю свою жизнь я лишь раз,
играя в фанты, целовала женщину, свою соученицу. Сейчас я поцеловала
Изабель, и ее нежные губы затрепетали. Я сказала, что только раз целовала
женщину, свою соученицу, и все такое. Изабель покраснела.
- Садись, я быстренько причешусь, и мы пойдем пообедаем.
Она была слишком простодушна, чтобы скрыть свое разочарование.
- В гостиничном ресторане, тут, внизу.
Едва пробило двенадцать, и зала была пуста. Я посадила Изабель против
себя за столом, за которым обычно ела сама. Мы немного поговорили,
склонившись над большим блюдом ракушек. Изабель выпила стакан совиньона и
рассказала, что отправила Котиньяку письмо с посыльным и что она уже не в
первый раз подделывает подпись отца. Разумеется, в прежних случаях не без
его ведома. Изабель это делала, чтобы не терять времени и еще забавы ради.
В сумочке она принесла мне письменное согласие отца.
Я была готова побиться об заклад, что Котиньяк не удовлетворится
письмом и позвонит судье.
- Но попадет на меня, - ответила Изабель. - Генерал знает, что я в
курсе всех дел. Не беспокойтесь. Я вообще считаю, что гадко отказывать
приговоренному к смерти в такой ерунде. Когда отец узнает, что я
действовала через его голову, он, конечно, признает мою правоту.
Я слушала ее с болью в сердце, поэтому перевела разговор на другую
тему, стала расспрашивать Изабель об учебе, о ее матери, вышедшей вторым
браком за художника, о дружках.
- У меня их нет. И никогда не было, - ответила Изабель.
В общем, она изо всех сил помогала мне выпутаться из затруднительного
положения, брала огонь на себя. Когда с пляжа потянулись первые обитатели
гостиницы, я уже не боялась подняться к себе в комнату. Изабель так и не
узнала, почему мне сперва приспичило выходить, - она решила, что я просто
проголодалась.
При тусклом свете, пробивавшемся сквозь закрытые ставни, я ее раздела,
распустила ей волосы и притянула на кровать. Я дала ей то, чего она
никогда не получала ни от мужчины, ни от женщины. Я ласкала и целовала
Изабель, как меня научил Кристоф. Думаю, Изабель вскоре забыла, где она,
кто она, в самом конце она уже не уступала мне в смелости, и я тоже
распалилась, вошла в раж.
Короче.
Позже, много позже, приведя себя в пристойный вид, одевшись,
причесавшись, уже на выходе мы обнялись, и я вырвала у нее обещание
никогда больше не стремиться к встрече со мной. Она несколько раз молча
кивнула, не в силах напоследок улыбнуться. Потом посмотрела на меня,
выдохнула:
- Я тебя люблю.