Чтение 72–й страницы книги ~Смерть в Киеве~

Мутный поток бросает их на горбы волн, зарывает в буруны. Но олени
упорно пробиваются к берегу и благополучно выбираются на противоположную
сторону реки.

За ними отправляемся и мы на плоту вместе с грузом. Хорошо, что на реке
не видно валунов. Но ниже устья Эдягу-Чайдаха Маю сжимают с двух сторон
скалы. Тут она снова уползает в теснину. Не дай бог, если нас снесет в этот
узкий проход! Напрягаем все силы. Бьемся с течением, и мы на берегу, в ста
метрах от щели.

Пока разгружаемся и ловим оленей, Улукиткан отправляется искать проход
через отрог. Груза у нас много, за один раз его не поднять. Делим пополам,
но оленей все равно не хватает, приходится часть груза брать себе на плечи.

Улукиткан вернулся мрачный. Он осмотрел вьюки, отпустил подлиннее
поводья, чтобы оленям свободно было шагать в узких проходах, и в последний
раз взглянул на отрог, заваленный обломками скал.

Старик ведет караван берегом реки, почти до скалы, потом сворачивает на
верх отрога. Дыбятся олени на крутизне. Виляет их след между камней по
карнизам, ползет разорванным пунктиром по текучей россыпи. Улукиткан, горбя
спину, взбирается на выступы и тянет за собой на длинном поводу завьюченных
животных.

Старику трудно дается подъем.

Чем выше, тем круче. Животные дышат тяжело. Из открытых ртов свисают
влажные языки. Со спин сползают вьюки. Поднимаемся все медленнее. Впереди
вдруг встает ступеньками скала. Останавливаемся. Олени падают в полном
изнеможении. Мы сообща находим щель, по которой можно подняться наверх. Но в
одном месте оленям придется прыгать с карниза на карниз, и уж если какой
сорвется, то это будет его последний прыжок.

Решаем проводить животных по одному. Улукиткан отстегивает своего
верхового, проводит первым. Учаг, поднявшись над провалом, вдруг начинает
боязливо переставлять ноги, точно ступая на острые шпили. А сам весь дрожит,
не может успокоиться. Старик уговаривает его ласковыми словами. Теперь
остается только перешагнуть щель. Улукиткан тянет за повод, но олень
упирается, ни с места. Страх овладевает им. Я кричу на него, угрожаю. Он
вдруг поворачивает ко мне голову, и я вижу, как из больших круглых глаз его
катятся слезы.

Наконец он сдается. Поставив все четыре копыта на край плиты, учаг
отталкивается и в прыжке откидывает в сторону рога, чтобы не удариться ими о
скалу. От этого движения передние ноги попадают на край карниза, а задние
виснут над обрывом. Синеют белки круглых глаз, его всего захватывает страх.
Олень какое-то мгновение еще силится удержаться передними копытами за край
карниза, но срывается. Скалы провожают учага глухим подземным гулом. Вместе
с ним в пропасть летят камни. Далеко внизу он падает спиной на острую грань
обломка и умирает, разбросав длинные ноги и запрокинув голову.

Улукиткан дождался, когда внизу стих грохот камней, уселся на выступ.

-- Пошто раньше не обрезал оленю рога? -- слышу его голос.

Я даю команду вернуться вниз, к подножью скалы. Олени, видевшие весь
ужас падения учага, буквально сбегают под скалу и продолжают пугливо
прислушиваться к наступившей тишине. Мы развьючиваем животных. Без груза они
легко преодолевают препятствия, выходя наверх. Затем я с Трофимом и
Лихановым вытаскиваю туда груз, а Улукиткан с Василием Николаевичем идут к
учагу, чтобы снять с него узду, вьюк и седло.

От скалы подъем положе, и мы без приключений выбираемся на отрог. За
ним действительно глубокая долина. Мои спутники возвращаются с оленями на
Маю, за оставшимся там грузом, а я с Бойкой иду дальше вниз -- хочу
спуститься к устью речки, протекающей по дну долины.

Спускаемся по стланику. Тут идти легче, россыпи прикрыты растительным
покровом, меньше обнаженных пород. Ниже нас встречают лиственницы, так, в их
окружении, мы и выходим на дно долины.

Пробираюсь сквозь береговую чащу, раздвигаю густой ольховник и
поражаюсь: речка должна течь вправо к Мае, а она течет в обратном
направлении. Понять не могу, в чем дело? Внимательно осматриваюсь и
окончательно убеждаюсь, что течет она действительно влево, почти на север. Я
тяжело опускаюсь на гальку.

Это Мая!

Я узнаю ее разбег, ее тревожный рокот и шальную волну. Мы опять
встретились. Чувствую, что не уйти нам от нее. Да и куда? Назад -- ни за
что! Остается только один путь -- вперед. Я даже как будто рад этой
неприятной неожиданности.

Подхожу к берегу. Река плещется меж валунов, ворчливо уползает дальше
на север. Все еще не могу понять, почему на север? Ведь от устья
Эдягу-Чайдаха она пропилила себе проход на юг. Значит, где-то здесь река
делает большую петлю и поворачивает более чем на сто пятьдесят градусов.

Дня еще остается много. Я выбираю место для табора, делаю заломки и
ухожу вверх по реке. Надо узнать, что там в петле: пороги, шиверы или
тиховодина. И заодно посмотреть, где поблизости есть сухостойный лес для
плота.

Однако моя попытка осмотреть первую большую петлю Маи не имеет успеха.
У всех поворотов реку оберегают крутогрудые скалы, то голубоватые, как небо
ранним утром, то серые, как пепел старого огнища, то ржавые. Они
неприступны. Ни с чем пришлось вернуться назад.

На стоянку прихожу поздно. За пологими отрогами пылает небо. Близится
ночь. По прогалинам в холодеющем ночном сумраке бродят, как призраки,
уставшие олени. Ветерок наносит дым только что разожженного костра.

Я разыскиваю в куче багажа свою постель, достаю мыло и полотенце.
Василий Николаевич льет мне на руки воду, а на пухлых губах улыбка.

-- Чему радуешься? Реку узнал? -- спрашиваю я.

-- Узнал. Эко змея, обманула! Кто бы подумал, что она тут так
извернется!.. Что же делать будем? -- не терпится ему.

-- Поплывем дальше, не возвращаться же назад.

-- Мы тоже так распланировали и лес уже свалили на плот. Старики хотят
идти с нами берегом.

-- Да, да, вместе пойдем, так лучше, -- слышу я голос Улукиткана.

-- А если не пройдете?

-- Вы сразу нас на ту сторону плавьте, если не пройдем, будем
пробираться горами, на устье Маи встретимся.

Итак, все решено. Завтра в путь. Знакомое чувство тревоги опять
врывается в нашу жизнь.

Кто-то бросает на рубиновую россыпь углей пучок сушника. Вспыхивает
пламя, и знакомый шелест огня будит лагерь. Улукиткан остается отобрать себе
продовольствие, а все остальные уходят на берег. Дружно стучат топоры,
перекликается эхо, и как-то странно слышать здесь, в дикой теснине гор,
человеческий говор.

Выяснилось, что ниже нашей стоянки Мая, наткнувшись на скалу, круто
поворачивает назад и ложится на юг, образуя узкую стрелку. Улукиткан не
хочет идти здесь берегом, следом за плотом, просит переправить его на правый
берег, и они с оленями дождутся нас на противоположной стороне стрелки.

В полдень плот был загружен. Мы перегнали через реку оленей,
перебросили стариков, помогли им поймать животных, и они ушли налегке, не
захватив с собою ни вещей, ни продуктов.

На корме Трофим. Он клонит голову, прислушивается к наплывающему реву.
Справа на гранитном выступе торчит разбитая грозой старая лиственница с
поднятыми к небу обломанными сучьями, как бы предупреждая нас об опасности.

Мы проплываем обрыв. Близко перекат. Все настороже. Наваливаемся на
весла. Глаза не успевают замечать проход. Тут, кажется, река готовит нам
сюрприз.

Сильным толчком плот подбросило высоко, посадило на что-то острое, а
нос заклинило глубоко под камень. Собак смыло. Все перебираемся на корму,
пытаемся осадить ее, но безуспешно. Мы налетели на корягу, замытую водою...

Буруны с гулом разбиваются о плот, окатывая нас ледяной водою. Одежда
на всех мокрая. Напрасны наши усилия сняться с коряги при помощи шестов. Что
только ни придумывали! Приходится лезть в воду. Страшновато, но ничего не
поделаешь. Привязываемся веревками. Мы с Трофимом подбираемся под корму, а
Василий Николаевич пытается высвободить нос из-под обломка. Тужимся изо всех
сил и тоже безрезультатно.

Выбираемся на плот. Полчаса прогреваемся. Еще раз лезем в воду...

Остается последнее: разрубить плот пополам. Развязываем груз,
раскладываем его на две части. Трофим рассекает кормовую ронжу. Василий
спускается к обломку, машет топором, наугад нащупывает острием под водою
бревно, а сам синий, трясется.

Вдруг треск. Суденышко раскололось. Меня на семи бревнах отбросило
вправо, вынесло за шиверу. Впереди скала. Слева на берегу вижу собак. Их
надо взять. Нажимаю на шест, бьюсь с течением. Рядом со мною причаливают к
берегу и Трофим с Василием.

Мы вне опасности. Теперь бы скорее к старикам! Они ведь ждут. Но прежде
надо сколотить плот, обогреться. Василия все еще трясет.

Переодеться не во что, груз весь мокрый. Разжигаем костер. Мы с
Трофимом, немного отогревшись, принимаемся за плот. Василий все еще не может
прийти в себя.

Уже вечереет. Почти пять часов отняла у нас эта проклятая шивера.
Теперь мы снова готовы покинуть берег, выйти на струю.

-- Вставай, Василий, пора, -- предлагаю я. -- Старики заждались.

Он поднимает голову, смотрит на меня грустными, как у раненого оленя,
глазами.

-- Что с тобой?

Василий с трудом открывает рот:

-- Ноги отнялись, -- говорит он с ужасающей безнадежностью.

Я и Трофим соскакиваем с плота. Раздеваем его, растираем ноги,
отогреваем их у костра. Они действительно омертвели.

Этого еще нам недоставало!

Но мы не должны задерживаться. Переносим больного на плот, укладываем
его на спальные мешки. Отталкиваемся от берега, и нас подхватывает Мая.