шагу. Очевидно, войско сбилось с пути, надо было возвращаться. Однако те,
кто был в тылу, не могли достаточно расступиться - к узкой полосе твердой
земли, на которой они стояли, по обе стороны прилегали болота, - и
передовой отряд, повернув коней, углубился в толпу ратников. Лишь когда он
очутился в середине колонны и вокруг Болеслава образовалась толчея, как на
ярмарке, был отдан приказ повернуть всем одновременно. Войско медленно
тронулось с места - впереди ехал обоз, а рыцари оказались в тылу. Следуя в
таком порядке, снова добрались до леса. И тут на обоз посыпались стрелы,
со всех сторон начали рушиться подрубленные деревья, давя лошадей и
ратников. Это была засада пруссов. Путь к отступлению был отрезан, завален
стволами деревьев невидимый, коварный враг окружал войско Пястовичей.
В лесной чаще, на скользкой болотистой почве, лошади были только
помехой. И вот показались свирепые полунагие пруссы с огромными дубинками
в руках. Быстро и ловко они, по русскому способу, взяли в кольцо
растянувшийся в длину обоз, и началось побоище. Поляки яростно защищались,
мечи и копья мелькали в воздухе, как крылья ветряков. Но пруссов было
намного больше, наступали они сплошной стеной, храня полное молчание и
спокойствие, и пядь за пядью продвигались вперед. Всех обозных пруссы
изрубили в куски, добычу сразу же куда-то отправили и под прикрытием тучи
стрел напали на остальных.
Моросил мелкий дождь. Генрих находился в тылу, далеко от гущи сражения,
но и сюда долетали стрелы. Одна из них, пробив голубой кафтан Герхо,
вонзилась ему в плечо. Смил из Бжезя прикрывал князя своим щитом.
Небольшие группы полуголых пруссов просочились в соседние заросли,
стоявшие уже без листьев.
Князь встревожился: стук мечей и громкое ржанье, доносившиеся с того
места, где был Болеслав, все усиливались.
- Спасай князя Болеслава! - крикнул он Смилу, который держал в левой
руке щит, а правой поднял меч, оставляя открытой свою грудь. Стремена
князя и Смила спутались, они с трудом разъединили коней, едва не
вывалившись из седел.
- Ступай к князю! - решительно приказал Генрих, и Смил, вращая мечом,
пустил в галоп своего коня, который был весь в крови - его ранило
несколько стрел. За Смилом помчались Генрих и Герхо, но вскоре отстали -
под ноги их коням бросилась кучка растерявшихся поляков. Навстречу скакал
Лестко, он что-то выкрикивал. Внезапно шум и сутолока вокруг князя
Болеслава прекратились, мелькнули зады скачущих прочь лошадей и скрылись
за деревьями. Место боя было усеяно изувеченными телами.
- Поезжайте за князем Болеславом! - кричал Лестко.
Но Болеслав, Смил и те, кому удалось последовать за ними, были уже
далеко. В это мгновенье какой-то прусс копьем вышиб Лестко из седла.
Лестко упал наземь, и конь поволок его за собой. Генрих ринулся на прусса,
но тот древком копья нанес ему удар в ключицу. Князь пошатнулся в седле, и
тут дубинка прусса обрушилась на его голову - шлем треснул, куски его
врезались в лицо, потекла кровь. Герхо схватил Князева коня за узду, и они
помчались через заросли в ту сторону, где лес был реже.
Оба коня скакали рядом, почва была твердая. Вокруг свистели стрелы, но
пролетали мимо. Генрих чувствовал, что истекает кровью.
- Оставь меня, Герхо! - сказал он. - Видишь, как хлещет кровь. Спасайся
сам!
Герхо не отвечал. Генрих заметил, что его правая рука бессильно
повисла.
- Герхо, - сказал князь, - ты ранен.
- Да, и сейчас мне придет конец.
- Глупости!
- Верно говорю, князь.
Они выехали из леса на поляну, шум сражения становился все глуше.
Однако силы покидали их. Посреди поляны стояло на подмостках из хвороста
несколько стогов сена. Генрих и Герхо сползли с лошадей Генрих немного
разгреб сено, чтобы они могли сесть. Сбросив с головы остатки шлема, князь
обтер лицо прапорцем Герхо - крови было много. Потом он сел, приподнял
Герхо и положил его голову себе на колени. Стрела застряла глубоко в
правом плече когда князь ее вытащил, Герхо от боли потерял сознание, а из
раны хлынула кровь прямо на руки князя. Он расстегнул кафтан Герхо,
обнажил грудь - алая струя крови била непрерывно, слышалось даже тихое
журчанье. Герхо открыл глаза, посмотрел на князя.
- Я вытащил стрелу, - сказал Генрих. - Сейчас тебе станет лучше.
Но Герхо пристально и скорбно смотрел на него. Генриха кинуло в дрожь
от этого неподвижного взгляда.
- Чего тебе, Герхо?
- Помнишь Мелисанду? - жестко спросил Герхо.
- Помню.
- А Юдку помнишь?
- Помню.
- А Тэли помнишь?
- Помню.
- А Лестко помнишь?
- Я только что его видел.
- А Герхо помнишь?
Генрих склонился над умирающим. Глаза Герхо медленно закрылись. Генрих
поддерживал его голову, просунув руку под затылок, и чувствовал, как
вместе с теплой кровью уходят силы, уходит жизнь из этого молодого тела.
Кровь заливала одежду Генриха, его руки.
- Герхо! - шепнул князь. - Герхо!
Герхо приоткрыл глаза, снова вперил в князя неподвижный, уже
стекленеющий взгляд и вдруг сказал:
- Лучше бы я умер под Краковом.
Потом, как бы с презрением, отвернулся от князя и испустил дух.
Генрих долго сидел, держа его голову в руках и ни о чем не думая. В
таком положении нашли его люди Кунатта, прусского князька. Они повели
Генриха как пленного в свое селение, весьма многолюдное и отлично
укрепленное хитроумной системой валов, рвов и частоколов. Там, в доме
Кунатта, Генрих пролежал две недели, пока у него не зажили ссадины, порезы
и ушибы. В остальном он был как будто здоров.
Ходил за ним сам Кунатт, относившийся к Генриху с глубоким почтением.
Это был коренастый блондин с голубыми прусскими глазами, раскосыми
светлыми бровями, приплюснутым носом и широкими скулами, но все же
довольно красивый. Он побывал при многих русских дворах, знавал Елену, так
как служил начальником лучников у князя Ростислава. И в Польше он в свое
время околачивался, встречал Рожера, приближенного Петра Влостовича, - не
то дрался с ним, не то охотился, - и толковал об этом с утра до вечера.
За эти две недели в памяти Генриха прошла вся его жизнь. Перед его
мысленным взором проплывало ее начало и то, что было потом, - плавно,
неторопливо, как воды Вислы под Сандомиром. И он отчетливо видел каждый
поворот ее течения и покойников, сидящих у каждого такого поворота.
Мертвыми своими очами они глядели на свинцово-серый поток его жизни.
Но настал день, и жизнь эта ушла из него, иссякла, выскользнула из его
рук, как конец сматывающейся ленты. Он жадно ее ловил глазами, но уже
ничего не видел - впереди было пусто.
Кунатт по вечерам напивался сидя в соседней горнице, он горланил
русские песни или плакал навзрыд. Потом, грузно топая, шел в горницу
Генриха и начинал длинные, глубокомысленные рассуждения, за которыми
угадывалась горечь человека, разочаровавшегося во всем. Генрих слушал его
без отвращения, даже с интересом - при глубоком равнодушии к окружающему
он ощущал что-то общее между собой и горько пьянствующим князьком
варваров.
Больше всего удивляло его, что этот варвар весьма трезво судил о
высокой политике и на свой лад выражал Генриху полное сочувствие и
понимание.
- Ты - сокол, - все повторял он пьяным голосом. - Тебе хотелось бы
высоко летать. Да другие соколы, отцы твои и деды, уже чересчур много
награбили. Попили они кровушки вволю, а ты кровь пить не умеешь, не можешь
ты кровь пить. Какой же из тебя воин?
- Не в крови тут дело, - возражал Генрих, - есть вещи поважней...
Потом приехал Виппо. По раскисшим от осенних дождей дорогам, через
страшные мазовецкие и прусские болота привез он выкуп за князя. Растрясло
его старые кости от езды верхом, горло надорвал, браня и распекая слуг
дважды пришлось отбиваться от грабителей, и вот наконец добрался до ворот
Кунаттова двора. Как был, запыхавшийся, мокрый, грязный, ввалился Виппо в
дом и кинулся целовать князю руки. Говорил он все о каких-то пустяках.
Торопясь и нещадно коверкая польские слова, он долго рассказывал о
дорогах, о слугах, которых дал ему кастелян Грот, - всех дельных ребят
перебили пруссы, а эти, недотепы, пруссов боятся как чертей рогатых,
хватил он с ними лиха. Зато все привез: серебро, меха куньи и бобровые, и
ежели князь в добром здравии, надо собираться поскорей в путь, вот только
болота замерзнут. Лестко, как оказалось, вовсе не был убит его забрал
князь Болеслав в Краков, со всей семьей забрал и сказал, что хочет иметь
его при себе, а уж с князем Генрихом как-нибудь договорится.
- Может, оно и лучше, что Лестко не будет в Сандомире! - заключил
Виппо, презрительно махнув рукой.
При этой вести Генрих ощутил сверлящую боль в сердце, словно ковыряли
рану копьем, однако ничего не сказал. Виппо заметил, что князь побледнел,
но надо было спешить к повозкам - как бы чего-нибудь не стянули. С полудня
до вечера он вместе с Кунаттом все считали да взвешивали. Генрих лежал у
себя в горнице и слушал, как они во дворе торгуются и спорят, как бегают
взад-вперед слуги, перетаскивая серебро в подвал а порой по стене, у
которой он лежал, начинал густо барабанить осенний дождь и все заглушал.
То и дело распахивались двери, в горницу врывалась волна влажного воздуха
и запах псины из сеней, где злобно ворчали собаки. Входил Виппо, следя
грязными подошвами по полу и распространяя запах мокрой овчины и дождя он
Орловский Гай Юлий
Флинт Эрик
Конан-Дойль Артур
Никитин Юрий
Орлов Алекс
Посняков Андрей