ветра?.. Кровный аргамак, без седока! Он будто несется по воздуху, и только
клубы пыли, катящиеся под ним, означают его путь по земле. Ноздри его горят,
как раскаленный уголь; и богатая узда, и черкасское седло, изукрашенные
золотой чеканью, и черный атлас его шерсти - все пылает огнем от лучей
солнца, и весь он огонь. Нет ему препятствий - валит, топчет, перелетает,
что ему на пути ни попадется. Народ забыл свою потеху; всех глаза несутся за
конем: кто ближе к нему, суетится только о своей безопасности. Кричат:
"Лови! лови!.. конь царевича!.. конь Аристотелев!.." Но никто и не думает
ловить: поймайте птицу на лету!.. В бешенстве аргамак несется прямо на
рогатки, что стоят у пушечного двора, и - грудью о высокие иглы их. Лишь раз
вздохнуло благородное животное и пало.
ли, сына Аристотелева?..
пылкий, он, однако ж, слушался до сих пор своего ловкого и могучего
господина. Царевич, едва не родившийся на седле, умел всегда управлять им по
своей воле. Оба азиатцы, они хорошо понимали друг друга. Что ж сделалось
ныне с несчастным животным? От криков ли народа, от суматохи ли поезда, он
вдруг взбесился, сбросил своего всадника и помчался, как будто овладел им
ужасный дух. Рассказывают, что какой-то человек, вытеснясь из первых рядов
народа, только погладил его сзади... Кто был такой, каков собою, никто не
может порядочно рассказать. Верно, колдун, чародей!..
сброшенное с своего подножья! Бледность мертвизны выступает даже из смуглого
лица его, губы побелели, голова разбита; что он жив, видно только по струям
крови, которая окрашивает пурпуром своим его земляное изголовье.
помощи. Набегают татары, продираются к умирающему, вопят, рыдают над ним.
Вслед за ними прискакивает сам царевич Даньяр. Он слезает с коня, бросается
на тело своего сына, бьет себя в грудь, рвет на себе волосы, и наконец,
почуяв жизнь в сердце своего сына, приказывает своим слугам нести его домой.
Прибегает и Антон, хочет осмотреть убитого - его не допускают.
великого князя. Он любил Даньяра, и бог знает чем бы пожертвовал, чтобы
возвратить ему сына, единственного, страстно любимого сына, последнюю ветвь
его рода. Призван Антон. Велено ему тотчас ехать во двор татарского
царевича, осмотреть больного и возвратиться к великому князю с донесением,
будет ли он жив и можно ли ему помочь. С ним вместе отправлены дворецкий и
другой боярин: они везут слово Ивана Васильевича к Даньяру, чтобы он
допустил лекаря до осмотра сына.
к одру молодого царевича. Кровь унялась, но обнаружился жар, хотя и не в
сильной степени. Лекарь не ограничился свидетельством; он преступил даже
приказ великого князя. Сделаны необходимые перевязки, а потом уж исследован
приступ болезни.
переходы.
раны и болезнь не смертельны. Если позволишь мне лечить царевича, он будет
здоров.
милости и в чести. Только смотри... поднимешь ли его?
великокняжескому сам царевич Даньяр.
на своего лекаря, - уж не умирает ли?
твердостью.
зельем, стал Каракаченька благим матом кричать, словно белены покушал.
Татары, русские, все говорят: уморит лекарь. Уморит, и я за деткой. Посол
цесарский сказал, он много народу...
по ненависти! - отвечал Антон. - Когда я пришел к больному, он лежал в
беспамятстве. От моей перевязки и лекарства очнулся: слава богу, в нем
пробудилась жизнь! Покричит и перестанет. Если же не станут его лечить или
отдадут на руки знахарям татарским или русским, так не ручаюсь, чтобы он
завтра или послезавтра не умер.
Васильевич, давая знать царевичу, чтобы он встал; потом, обратясь к лекарю,
примолвил: - Опять спрашиваю, ручаешься ли, коли ты станешь лечить, царевич
будет здоров?
слова не отступаюсь.
него свои огненные взоры.
секира, поднятая над головой. Великое "быть или не быть" Гамлета!.. С одной
стороны, неопасность болезни, в которой не обнаруживалось никаких отчаянных
признаков, честь, оскорбленная послом императорским в глазах великого князя
и всей Москвы... Надо было оставаться с именами неуча, невежи, коновала или
победить противника своим искусством, своим знанием, выиграть навсегда
доверие русского властителя и народа его, вырвать из рук невежества и
зависти венок и для науки, для пользы человечества... Не затем ли и приезжал
Антон в страну необразованную? Вот прекрасный случай для цели его!.. С
другой стороны, безделица, противная ходу болезни, одна неблагоприятная
минута, посланная свыше, и... прощай Анастасия, прощай мать, прощай все, что
еще так сильно привязывало к жизни, что жизнь эту делало такою прекрасной!
говоря: неужли ты отступишься от меня? и потом сказал вслух голосом, в
котором отзывалось сердечное содрогание:
владычно-роковым голосом, - беру господа во свидетели, коли ты уморишь
царевича, голова твоя слетит долой. Слышь? Слово мое не мимо идет. Вылечишь
- любая дочь боярская твоя, с нею любое поместье на всей Руси.
требую, чтобы все мои приказания насчет больного были исполняемы в точности,
слово в слово, не отступая ни на волос, чтобы мои лекарства давали раз в
раз, как я прикажу, чтобы меня впускали к больному царевичу во всякие часы
дня и ночи. Еще требую, чтобы один из твоих доверенных бояр, кого сам
укажешь - кроме Мамона, - наблюдал за этим строго, когда меня не будет при
больном. Вот мои условия, государь; без них и моя наука и мое усердие ничто,
без них не берусь лечить.
слово заложено за твоего сына; я за него отвечаю. Ступай к себе домой, не
слушай пустых речей и не кручинься попусту. Но коли после того не сделаешь
по моему слову, не дашь лекарю делать с сыном, что он знает, так я тебе
недруг.
слуг донес ему, что царевич уж и умер.
Мамон сыну с восторгом, которого скрыть не мог. - Слышал?..
сказал... Радуйся, сын!
Антона-лекаря. Хотя и потревожило Мамона известие, что басурмана выжил
старый воевода из своего двора, но весть о смерти царевича покуда
вознаградила его.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ