радуге над водопадом или пламени. Но, не будучи материальным, этот феномен
был чувственным до сладострастия и до отвращения, полным бесстыдства
материи, ставшей самоощущающей и воспринимающей раздражения, некоей
распутной формой бытия. Как будто в целомудренном холоде мирового целого
зашевелилось что-то тайно ощущающее, началось украдкой какое-то
любострастное и нечистоплотное всасывание пищи и ее извержение, какое-то
экскреторное выдыхание углекислоты и гадких веществ неведомого происхождения
и неведомых свойств. И вот вследствие постоянного выравнивания
неустойчивости возникло некое разрастание, которое держали в узде присущие
ему законы развития, некое развертывание и формирование чего-то набухающего,
состоящего из воды, белка, солей и жиров: мы называем это плотью, и она
достигла формы, высокого образа, красоты, хотя в ней и осталось начало
чувственности и вожделения. Ибо эта форма и эта красота не были ни плодом
духа, как в произведениях поэтических и музыкальных, ни порождением
нейтрального, снедаемого духом вещества, в своей невинности облекшего дух в
осязаемый материал, ибо таковы форма и красота в изобразительных искусствах.
Скорее эта форма и красота возникли и образовались из какой-то неведомым
образом пробудившейся для вожделения субстанции, из самой органической
материи, растленно-страстной и властной, из пахучей плоти...
И вот в эти минуты, когда молодой Ганс Касторп покоился в сбереженном
мехом и шерстью животном тепле своего тела и смотрел на поблескивающую
замерзшую долину, ему среди сумрака морозной ночи, озаренного блеском
мертвых созвездий, предстал образ самой жизни. Он парил где-то в
пространстве, далекий и все же осязаемо близкий, плоть, тело, матово-белое,
липкое, источающее запахи и испарения Ганс Касторп видел его кожу со всей
ее естественной неопрятностью и изъянами, пятнами, сосочками, трещинками и
желтизной, видел, что она местами зернистая и шелушится, местами покрыта
первичным пухом, как бы струившимся потоками и завитками. Словно вне этой
стужи неживого мира стояло оно, слегка откинувшись назад, в облаке своих
испарений: голова была увенчана чем-то холодноватым, роговым,
пигментированным - особым продуктом кожи закинув руки и прижав их к
затылку, смотрел этот образ на Ганса Касторпа из-под опущенных век, глаза
вследствие особого кожного образования казались чуть раскосыми, а губы были
приоткрыты и слегка вывернуты тело опиралось на одну ногу, так что резко
выступали очертания бедра, колено другой, слегка отставленной ноги, только
касавшейся земли пальцами, доверчиво прижималось к колену первой. Так, с
улыбкой, стояло перед ним это тело, немного боком, грациозно откинувшись
назад, выдвинув поблескивающие локти, стояло в парной симметрии своего
сложения, своих телесных особенностей: впадинам подмышек, с их резкими
испарениями, соответствовала в мистическом треугольнике ночь его лона, так
же как глазам - отверстие рта с его алым эпителием, а розовым бутонам груди
- продолговатый пупок. От воздействия центральной нервной системы и
двигательных нервов, связанных со спинным мозгом, живот и грудная клетка
поднимались и опускались, плевроперитональная область вздувалась и опадала,
воздух, согретый и увлажненный слизистой оболочкой дыхательных путей и
насыщенный выделениями, проходил между губ после того, как содержащийся в
нем кислород соединился в воздушных клетках легких с гемоглобином крови, что
было необходимо для внутреннего дыхания организма. Перед Гансом Касторпом
было живое тело с таинственной соразмерностью его членов, питаемых кровью,
пронизанных системой нервов, вен, артерий, волосяных и лимфатических
сосудов, с его костяком, состоящим из наполненных мозгом трубчатых костей, а
также из лопаточных, позвонковых и основных, которые, возникнув из первичной
опорной субстанции, из студенистой ткани, затем окрепли с помощью
известковых солей и клея, чтобы это тело носить со всеми его капсюлями,
смазанными суставными сумками, связками и хрящами, с его более чем двумя
сотнями мышц, центральными системами органов питания, дыхания, восприятия
раздражений и ответа на них, с его защитными кожными покровами, серозными
пазухами и железами, богатыми выделениями, с его сложными трубчатыми и
складчатыми внутренними поверхностями, соединявшимися с внешней средой
особыми отверстиями, и он понимал, что это "я" представляет собой жизненное
единство высокого порядка, чрезвычайно отличное от тех простейших существ,
которые дышат, питаются и даже думают всей поверхностью своего тела что это
единство построено из мириадов таких мельчайших органических систем, которые
возникли из одной и размножились путем неустанного деления, образовали
различные служебные комбинации и союзы, обособлялись, самостоятельно
развивались дальше и породили формы, обусловившие их дальнейший рост и
способствовавшие ему.
Это представшее ему тело, это отдельное существо и живое "я"
оказывалось чудовищной множественностью дышащих и питающихся особей,
индивидов, которые вследствие своего органического строения и формы,
предназначенной для специальной цели, настолько утратили свое бытие как
существа, наделенные каким-то подобием "я", свою свободу и живую
непосредственность, до такой степени сделались всего лишь анатомическими
элементами, что назначение иных свелось только к чувствительности в
отношении света, звука, тепла, прикосновения, у иных осталась способность,
сжимаясь, менять свою форму или вырабатывать желудочный сок, иные стали
годны лишь для опоры тела, иные, в силу одностороннего развития, - лишь для
выработки секреций или для размножения. Но встречались и такие объединенные
органические множественности, предназначенные быть носителями высшего "я",
такие случаи, когда все эти низшие формы особей, образующие более высокие
единства, были только слегка и весьма ненадежно сцеплены между собой. Изучая
все это, Ганс Касторп размышлял над такими явлениями, как колонии клеток,
полуорганизмы, водоросли, отдельные клетки которых, обладающие лишь
студенистой оболочкой, часто расположены далеко друг от друга, однако
являются все же многоклеточными образованиями, но, будучи спрошены, не
смогли бы ответить, что они собой представляют - колонию или единое
существо, и вынуждены были бы при таком самоопределении удивительнейшим
образом колебаться между "я" и "мы". В этих Случаях природа создала нечто
среднее между высокосоциальными объединениями бесчисленных особей,
образующих ткани и органы некоего высшего порядка, и свободным обособленным
бытием этих простейших существ. Таким образом, многоклеточный организм
оказывался только одной из форм циклического процесса, с помощью которого
себя выражает жизнь и который представляет собой круговорот, идущий от
рождения к рождению. Акт оплодотворения, половое слияние двух клеточных тел,
лежал в основе каждой сложной особи, так же как с него начинались ряды
поколений обособленных существ, и он без конца повторялся. Этот акт
отсутствовал у множества поколений, не нуждавшихся в нем, ибо они
размножались путем непрерывного деления но наступала минута, когда потомки,
возникшие внеполовым путем, испытывали вновь побуждение к половому соитию, и
таким образом круг замыкался. Многообразное живое государство клеток,
появившееся на свет в результате слияния ядер двух родительских клеток,
объединяло в себе многие поколения клеточных особей, образовавшихся
внеполовым путем его рост состоял в их размножении и все начиналось
сначала, когда снова образовывались половые клетки - элементы, необходимые
для продолжения рода они находили путь к слиянию, возрождающему жизнь.
Поставив объемистый труд по эмбриологии на грудную клетку, молодой
исследователь мысленно наблюдал за развитием организма с той минуты, когда
семенная нить, одна из многих и в данном случае первая, подгоняя себя, точно
бичом, движениями своего жгутика, наталкивалась головкой на студенистую
оболочку яйца и проникала в зачаточный бугорок, который протоплазма яичной
коры открывала при его приближении. Невозможно было придумать более
причудливых гримас и фарсов, спокойно допускаемых природой при отклонениях
от обычной формы этого процесса. Существовали животные, у которых самец
паразитировал в кишечнике самки у других самец запускал нечто вроде руки
через гортань самки внутрь ее тела, чтобы там оставить свое семя, после чего
самка откусывала и выплевывала ее, а рука самостоятельно убегала прочь на
пальцах, одурачивая науку, которая, давая ей греко-латинские названия, долго
полагала, что ее надо считать самостоятельным живым существом. Ганс Касторп
внимал спорам овистов и анималькулистов{388}. Одни утверждали, что яйцо -
это уже вполне сложившийся лягушонок, щенок или ребенок, и семя служит
всего-навсего для того, чтобы пробудить в нем способность роста другие -
что семенная нить - это готовый прообраз живого существа, с головой, руками
и ногами, а яйцо является для него только питательной средой наконец они
согласились признать и за клеткой яйца и за клеткой семени, возникших
первоначально из одинаковых эмбриональных клеток, одинаковые заслуги. Он
видел, как постепенно одноклеточный организм оплодотворенного яйца
превращается в многоклеточный, сморщивается и делится, видел, как клетки,
сливаясь, образуют тонкую слизистую оболочку, как зародышевый пузырь
вдавливается, становится полым и принимает форму кубка, а тот начинает
служить для всасывания и переваривания пищи. Так возникал зачаток кишечника,
праживотное, гаструла, изначальная форма всякой животной жизни, изначальная
форма всякой выражаемой плотью красоты. Оба эпителия, внешний и внутренний,
эктодерма и энтодерма, оказывались примитивными органами, из которых потом
возникали, путем втягивания и выпячивания, железы, ткани, органы чувств,
придатки. Полоска внешнего зародышевого листа утолщалась, свертывалась, как
бы образуя желоб, потом ее края смыкались, возникала нервопроводящая трубка
и становилась позвоночником, головным мозгом. И когда зародышевая слизь
уплотнялась, превращаясь в волокнистую ткань, и отвердевала хрящами,
вследствие того что студенистые клетки вместо муцина вырабатывали
клейковину, он видел, как в определенных местах клетки соединительной ткани
притягивают к себе из омывающих их соков известковые соли и жиры и
претворяют их в костное вещество. И вот человеческий зародыш, скрючившись,
покоился в чреве матери, хвостатый, решительно ничем не отличаясь от
зародыша свиньи, у него была огромная кишка, бесформенные, подобные обрубкам
конечности, зародыш зачатком лица склонялся к пупку и наука, чьи
представления о человеке были суровы и отнюдь для него не лестны, изображала
его развитие как беглое повторение истории целого зоологического периода. У
него временно были жабры, как у ската. На основе тех стадий развития, через
которые он проходил, было дозволено, даже необходимо воссоздать не слишком
человеческий образ зрелого человека доисторических времен. Кожа его была
Белоусов Валерий
Флинт Эрик
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Белов Вольф
Андреев Николай