поблагодарил профессора за внимание. Мы условились, что я заблаговременно
буду дожидаться в своем экипаже у станции канатной дороги, чтобы вместе с
семейством Кукук проделать весь остальной путь до цирка. Можно заранее
сказать, добавил профессор, что мы будем двигаться очень медленно по
запруженным народом улицам. Я убедился в правильности его прогноза, когда
в воскресенье, боясь опоздать, уже в четверть третьего вышел из отеля. Да,
таким Лиссабона я еще не знал, хотя провел здесь уже не один воскресный
день. Видимо, только коррида и могла в такой мере взбудоражить его. Вся
необъятно широкая авенида была забита разными экипажами, повозками,
запряженными лошадьми и мулами, всадниками верхом на ослах и пешеходами; и
так на всех улицах, по которым мой экипаж пробирался шагом из-за
невероятной толчеи. Из всех переулков и закоулков, из старого города, из
предместий и окрестных деревень текла толпа сельских жителей и горожан,
празднично разряженная в уборы, сегодня только вынутые из сундуков, а
потому с несколько горделивыми, хотя и оживленными лицами, выражающими
достоинство, даже умильность; текла степенно, так мне по крайней мере
казалось, без шума и бранчливых возгласов, в направлении Кампо Пекуэно.
состраданием, благоговением и чуть меланхолической веселостью, которое
охватывает тебя при виде празднично приподнятой, торжественной и слитной
толпы народа? В нем есть что-то далекое, первозданное, пробуждающее
глубокое уважение, но и тревогу тоже.
посохов, на которые опирались идущие издалека мужчины. На них были пестрые
шарфы и шляпы с широкими полями. На женщинах - платья из накрахмаленной до
блеска бумажной материи, обшитые на лифах, рукавах и подолах золотой и
серебряной тесьмой ажурной работы. У некоторых в волосах были высокие
испанские гребни, а поверх них иногда еще ниспадающие с головы на плечи
вуали из черных или белых кружев, так называемые мантильи. То, что их
носили крестьянские женщины, меня не удивляло, но когда предо мной
предстала донна Мария-Пиа - конечно, не в накрахмаленном ситцевом платье,
а в элегантном туалете, но тоже в мантилье поверх высокого гребня, - я,
признаться, был поражен. Поскольку она не сочла нужным отметить улыбкой
такой этнографический маскарад, я тоже не улыбнулся и лишь еще
почтительнее склонился к ее руке. Мантилья чудо как шла к ней. Лучи
солнца, проникая сквозь тонкое плетенье кружева, бросали филигранные тени
на ее щеки, на ее крупное, строгое и по-южному бледное лицо.
волос, спущенные на уши, были достаточной национальной метой. Зато одета
она была даже темнее, чем мать, как для обедни; мужчины, профессор и дон
Мигель, который пришел пешком и, пока мы обменивались взаимными
приветствиями, присоединился к нам, были в строгих костюмах - черный
сюртук и цилиндр, тогда как я оставался в обычном своем синем костюме с
цветными полосками. Это оказалось несколько genant [неловко (франц.)], но
неопытность иностранца заслуживала снисхождения.
спокойнее.
них, а дон Мигель - рядом с кучером. Мы ехали молча, лишь изредка
перекидываясь словами, что было главным образом вызвано необыкновенно
важной, даже чопорной и, казалось, осуждающей всякую болтовню осанкой
сеньоры Марии. Муж ее один раз обратился ко мне с каким-то незначительным
вопросом, но я, как бы спрашивая разрешения, непроизвольно поднял глаза на
эту сурово торжественную женщину в иберийском уборе и ответил ему по
возможности кратко. Серьги с подвесками из черного янтаря покачивались в
ее ушах при легких толчках коляски.
пробирались к подъезду сквозь эту гущу. Затем нас принял огромный шатер
цирка с его перегородками, балюстрадами и все возвышающимся амфитеатром,
где лишь изредка можно было заметить пустующее место. Служители с бантами
на плече провели нас на теневую сторону, и мы уселись - не слишком высоко
- над желтым кругом арены, посыпанной опилками и песком.
места. Кукук ничуть не преувеличил, рассказывая мне о живописном величии
этого зрелища. В яркую картину цирка, казалось, была вписана вся нация,
даже высокопоставленная публика на тенистой стороне уже самым своим видом
старалась, пусть робко и стыдливо, слиться с народом, там, на солнцепеке.
и княгиня Маврокордато, щеголяли высокими гребнями и мантильями, на
других, в подражанье национальному костюму крестьянок, были платья,
обшитые золотой и серебряной тесьмой, а строгая одежда мужчин являлась как
бы знаком внимания к народу или хотя бы к народности празднества.
настроение, даже на солнечной стороне оно заметно отличалось от обычного
настроения черни, чувствующей себя как дома на "мирских" стадионах и
спортивных трибунах. Нетерпеливое возбуждение, которое я разделял со всею
массой зрителей, уставившихся на пустой еще круг арены, - желтый ее покров
вскоре должен был задымиться алыми лужами крови, - явно сдерживалось
сознанием предстоящего священнодействия. Музыка на мгновение смолкла, и
вместо какой-то концертной вещицы мавритано-испанского характера оркестр
заиграл гимн, едва только принц, сухопарый мужчина со звездой на сюртуке и
хризантемой в петлице, и его супруга, с мантильей на волосах, показались в
ложе. Все встали с мест и зааплодировали. То же самое произошло и
несколько позднее в честь совсем другого человека.
начали бить, большие средние ворота растворились, под непрекращающуюся
музыку пропуская процессию актеров - впереди три меченосца с аксельбантами
на коротких болеро, в расшитых узких штанах, доходивших до половины икр, в
белых чулках и туфлях с пряжками. За ними - бандерильеры, держащие в руках
остроконечные, украшенные пестрыми лентами бандерильи, и столь же нарядно
одетые капеадоры с узкими черными галстуками, струящимися по рубашке, и
пунцовыми плащами, перекинутыми через руку. За бандерильерами показалась
кавалькада пикадоров, вооруженных пиками, в шляпах с развевающимися
лентами, на лошадях, стеганые попоны которых, наподобие матрацев, свисали
на грудь и бока, и, наконец, упряжка разубранных цветами и лентами мулов,
замыкающая процессию, которая двигалась по желтой арене прямо к ложе
принца, где она и распалась, после того как каждый ее участник отвесил
почтительный поклон. Я заметил, что некоторые тореадоры, направляясь к
защитным барьерам, осеняли себя крестом.
одинокий и пронзительный звук трубы. Тишина вокруг была немая. И тут из
распахнувшихся низких ворот, которых я раньше не заметил, выскакивает и
мчится - я перешел здесь на настоящее время, потому что опять словно
воочию вижу все это, - мчится нечто стихийное - бык, черный, тяжелый,
могучий с виду, - непреодолимое скопище родящей и умерщвляющей силы, в
котором древние, ранние народы видели бы богозверя, зверебога; грозно
вращаются его глаза, рога изогнуты наподобие тех, из которых пили наши
предки, но они крепко вросли в его широкий лоб и на торчащих, загнутых
кверху концах несут неотвратимую смерть. Он рвется вперед,
останавливается, упершись передними ногами, с яростью смотрит на красный
плащ, который один из пикадоров, угодливо согнувшись, волочит по песку
арены, бросается на это красное пятно, сверлит его рогами, зарывает в
песок, и в тот миг, когда, склонив голову набок, он собирается еще раз
ударить рогами красную тряпку, маленький человек отдергивает ее и одним
прыжком оказывается позади быка. В ту же самую секунду два бандерильера
втыкают пестрые бандерильи в жировую прослойку на его затылке. Бандерильи
ушли в нее; они, видимо, снабжены крючками и держатся крепко, так как
покачиваются и косо торчат из его тела до самого конца игры. Третий
бандерильер всадил ему точно в холку короткую оперенную бандерилью, и это
украшение, похожее на распростертые крылья голубя, тоже остается на нем в
продолжение всей его дальнейшей смертоубийственной борьбы со смертью.
наклонялся ко мне и шепотом комментировал происходящее. От него я узнал
названия различных участников этой боевой игры. Он же рассказал мне, что
бык до сегодняшнего дня вел счастливую жизнь на вольном пастбище,
избалованный заботой и учтивым обхождением. Моя величавая соседка справа
хранила молчание. Она отводила глаза от бога рожденья и смерти там внизу,
на арене, только затем, чтобы укоризненно взглянуть на мужа, когда он
говорил. Ее суровое бледное лицо в тени мантильи было неподвижно, но грудь
быстро вздымалась и опускалась; уверенный, что она ничего не замечает, я
больше смотрел на эту грудь, вздымающуюся от необоренного волнения, чем на
проткнутое бандерильями с комично маленькими крылышками, залитое кровью
жертвенное животное.
почувствовать охватившей вся и всех накаленной и в то же время священно
радостной атмосферы, окружавшей это ни с чем не сравнимое смешение
веселости, крови и благоговения, это пришедшее наружу первобытно-народное
начало, это почерпнутое из глуби веков древнее празднество смерти. Позднее
в экипаже профессор Кукук, уже получивший право говорить, стал
распространяться о том же самом, но моему и без того тонкому, теперь же
особенно обострившемуся чутью его ученые домыслы ничего существенно нового
не сказали. Веселье и ярость разразились бешеным взрывом, когда бык чуть
позднее, осененный внезапной догадкой, что эта неравная игра силы и разума
добром не кончится, повернул к воротам, через которые выбежал на арену, и
с вонзенными в его жир и мускулы нарядными остриями вознамерился уйти
обратно в свое стойло.
солнечной стороне, но и на нашей зрители повскакали с мест, свистя, крича,
бранясь и отплевываясь. Моя пава тоже вскочила на ноги, свистнула что было
силы, показала трусу длинный нос и - "хо-хо-хо!" - пронесся по цирку ее
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Гуревич Георгий
Шилова Юлия
Березин Федор