Чтение 72–й страницы книги ~Секретный фарватер~

бомбы сыпались за кормой, как яблоки с дерева в бурю.

Я подумал, что Готлибу не помогут и его четырнадцать кладбищенских
квитанций.

И все же командир ушел. Нырнул под звуконепроницаемый слой и ушел.

Он знает назубок гидрологию Балтийского, Северного, Норвежского и других
морей (гидрология, понятно, меняется от времени года).

Когда-то я объяснял тебе, что есть перепады плотности воды, через которые
не проникают звуковые волны. А под водой нас преследуют по звуку. Нырнув под
такой, как бы броневой, купол, мы можем маневрировать там или спокойно
отлеживаться на грунте. Туда не достигают даже "звонки дьявола", как мы
называем Асдик41.

Кроме того, командир то и дело сверяется с картой кораблекрушений.

Это, собственно, карта мирового океана, но она пестрит особыми значками.
Стоит взглянуть на нее, чтобы сразу же ориентироваться на обширном морском
кладбище.

Наше место - вот оно! Совсем неподалеку от нас, на такой-то глубине,
лежит "Неистовство", линейный трехдечный корабль британского флота, потоплен
французами в таком-то году. Чуть подальше, на таких-то координатах,
находится знаменитый "Титаник", который напоролся на айсберг незадолго перед
первой мировой войной. А вот прогулочная яхта "Игрушка", водоизмещением
столько-то тонн. Выбор, как видишь, велик.

Мы уже не раз играли в жмурки с врагом на морском кладбище. Гейнц в шутку
называет это осквернением могил.

Командир подводит преследователей к затонувшему кораблю, выпускает
немного соляра - для приманки, потом, круто отвернув, уходит переменными
галсами. Он не притворился мертвым, нет. Вместо себя подставил мертвеца под
удар!

На поверхность вздымаются обломки. Соляр и обломки!

Почему не доставить преследователям немного удовольствия? Назавтра в
победных реляциях появится сообщение о новой потопленной немецкой лодке. А
наша подлодка, цела-целехонька, выскакивает из воды на другом конце моря.
Игра в жмурки продолжается...

* * *

Только что я отпаивал водой Рудольфа, моего соседа по каюте.

Бедняге померещилось, что он в церкви, на заупокойной мессе.

- Неужели ты не слышишь, Венцель? - бормотал он, схватив меня за руку и
весь дрожа. - Ну вот - орган! Служка зазвонил в колокольчик! Поют девушки,
хор! Боже мой, я слышу, как рыдает моя мать!

Я поддерживал его трясущуюся голову, боясь, как бы он не откусил край
стакана.

На этот раз припадок прошел быстро. Я даже не вызывал Гейнца. Нового
ничего все равно бы не сказал. Слуховая галлюцинация! С нашим Рудольфом это
бывает.

Рудольф откинулся на подушки, рубаха на груди была мокрая - половину воды
он пролил на себя.

- Успокойся же! - сказал я. - Ты моряк, возьми себя в руки!

- Я спокоен, - пробормотал он. - Я спокоен, ты же видишь. Я спокоен, как
сельское кладбище...

Эти дни он слишком много смотрел на траурное извещение, которое висит над
его койкой. И вот - результат! Я виноват, недоглядел.

Где и когда он раздобыл эту регенсбургскую газетенку? (Регенсбург - его
родной город.) На наши базы почти не доставляют провинциальные газеты. И
представь: это оказался именно тот номер, на последней странице которого
мать Рудольфа извещает о заупокойной мессе по сыну, лейтенанту флота,
погибшему смертью героя в Варангер-фьорде, и так далее!

Рудольф вырезал из газеты извещение, аккуратно окантовал и повесил над
своей койкой.

Вначале это выглядело как шутка, мрачноватая, правда, но все же шутка.
Рудольф то и дело повторял:

"Я полно прожил свою жизнь, даже прочитал траурное извещение о самом
себе".

А потом начались эти слуховые галлюцинации...

Я один из немногих на нашей подводной лодке, кто до сих пор сохраняет
ясную голову.

* * *

Профессор Гильдебрандт всегда хвалил мою голову. Он считал, что я умею
убеждать. Порицал лишь за пристрастие к метафорам и некоторую сумбурность
изложения. И тем не менее он собирался оставить меня при кафедре.

Я читал бы лекции в Кенигсбергском университете, в тех же аудиториях, в
которых учился сам. Со временем ты стала бы госпожой профессоршей. И тогда
не надо было бы рисковать жизнью, чтобы убедить тебя в том, что я жив.

Но - помутилась ясная голова!

Все дело в том, что Кенигсберг не только город великого Канта. Это и
бывший центр комтурства Тевтонского ордена, затем оплот Второго и Третьего
райха на Востоке.

И вот стали бить барабаны, и зарычали трубы, и от ветра, который они
подняли, разлетелись мои аккуратные конспекты по философии.

Вероятно, в жизни каждого человека (а также, я думаю, и народа) есть
роковая поворотная дата. Совершена ошибка - непоправимая, - и все идет под
уклон, в тартарары!

Для меня такой датой был 1934 год. Фюрер провозгласил могущество Германии
на море, и я, распростившись с Гильдебрандтом, пошел в училище подводного
плавания.

А когда вся Германия перешагнула роковую дату?..

В первую мировую войну - я помню цифры - погибло два миллиона немцев,
столько же, сколько населения во всей Дании. Сейчас, наверно, погибло втрое
больше, то есть население Швеции.

Лоттхен, пойми! Мне гораздо труднее, чем остальным: Рудольфу, Готлибу,
Францу, Курту! Я больше думаю, чем они. Это - кадровые офицеры флота Великой
Германской империи. Их учили только одному - убивать. А я умею не только
это. Все-таки я закончил университет...

Иногда я жалею, что закончил его...

* * *

Может ли возникнуть миролюбивая Германия - вот в чем вопрос!

Нет ли фатальной неизбежности, исторического предопределения во всем
случившемся? Семя военных катастроф - не заложено ли оно, это семя, в самых
глубинах немецкого духа?

Я хотел бы побеседовать сейчас с профессором Гильдебрандтом.

По-моему, на вопрос о миролюбивой Германии он ответил бы утвердительно. И
в самом деле: почему бы Германии не быть миролюбивой? Есть же в нашем
национальном характере, кроме воинственности, и прославленная аккуратность,
и точность, и трудолюбие, и, наконец, мечтательность! Кто еще умеет так
мечтать, как мы, немцы? Фауст не только погубил бедную Гретхен. Он занялся
созидательным трудом на благо людей. Он строил плотины, отвоевывал землю у
моря.

Мною иногда овладевает иллюзия. Это не слуховая галлюцинация, как у
Рудольфа. Просто даю волю воображению, тому самому, за которое меня порицал
профессор Гильдебрандт...

Вижу и ощущаю себя в просторном светлом кабинете. Окно - до пола -
распахнуто настежь. Вдали, за деревьями, видна церковь, в притворе которой
погребен великий Кант.

Я не капитан-лейтенант Ранке, я доктор философии Ранке.

Однако одновременно вижу и этого злосчастного капитан-лейтенанта. Он
горбится над столиком у своей койки. Вот пугливо оглянулся, прикрыл картой
маленький исписанный листок. Иллюминаторов в каюте нет. Лампочка горит
вполнакала.

Но ведь это совершенно чужой для меня человек! Он вызывает во мне страх и
отвращение.

Проходит несколько минут, и видение высокого кабинета исчезает. В каюте
тесно, душно. Я - снова я, и устало распрямляюсь над этим бесконечным
письмом к тебе.

"Две души - увы! - в душе моей!" Как прав был наш великий Г"те, сказав
это!

Но если миролюбивая Германия возможна, то это конец для меня, для таких,
как я! Нет и не может быть места нам в миролюбивой Германии! Мы слишком
много грешили.

Ты скажешь, что, оставшись при кафедре, я был бы мобилизован и направлен
на фронт? Да. Но тут есть разница. Обер-лейтенант или капитан пехоты,
обыкновенный офицер вермахта, - это совсем не то, что штурман нашей
подводной лодки. Все дело в нашей подводной лодке...

* * *

Вчера Курт перехватил по радио сообщение английской станции. Якобы
несколько "Фау", выпущенных на Лондон,сбились с курса.

Они покружились в воздухе и, вернувшись, взорвались во Франции,
неподалеку от командного пункта фельдмаршала Рундштедта. Фюрер в это время
проводил там совещание.

Англичане вне себя от радости. Еще бы! Немецкие "Фау" возвращаются и бьют
по своим! Но они именно не бьют по своим! Ведь желанная для англичан встреча
"Фау" с фюрером не состоялась. Бог простер свою могучую десницу над фронтом
и отвел снаряды "Фау" от ставки Рундштедта. Фюрер был спасен!

Разве не видно в этом предзнаменования? Фюреру - даже в случае крайних
неудач на фронте - предназначена величественная роль в будущем. Бог за
фюрера!

А если уж и бог отступится от него, то ведь есть еще "Летучий Голландец".
Мы станем судьбой фюрера!

Но тес! Молчок, силенциум42!

* * *

Быть может, судьба потому и хранит меня, что с некоторых пор жизнь моя и
моих товарищей неразрывно связана с жизнью фюрера?