остались бы духовно неразвитыми, нечуткими по отношению к своим друзьям,
неласковыми, с плохим вкусом, являются их любовницы, а такого рода связи -
единственной школой нравственности, где они приобщаются к высшей культуре,
где они учатся ценить бескорыстные знакомства. Даже в простой среде (своею
грубостью так часто напоминающей высший свет) женщина, более восприимчивая,
более чуткая, менее занятая, тянется к изяществу, чтит красоту душевную,
красоту в искусстве, и хотя бы даже она этого не понимала, все же она ставит
это выше того, что для мужчины составляет предел желаний - выше денег, выше
положения в обществе. Так вот, молодой клубмен, вроде Сен-Лу, или молодой
рабочий (например, электротехники в наши дни находятся в рядах истинного
Рыцарства) до того упоен своей возлюбленной и так ее уважает, что не может
не упиваться тем же, чем и она, и не уважать того же, что и она; шкала
ценностей для него опрокинута. Возлюбленная - существо слабое по одному
тому, что она - женщина, у нее бывают необъяснимые нервные расстройства, и
если бы так разыгрались нервы у мужчины или даже у какой-нибудь другой
женщины, у его тетки или двоюродной сестры, то это вызвало бы улыбку у
здорового молодого человека. Но он не может спокойно смотреть на страдания
любимой женщины. Юноша из благородной семьи, у которого, как у Сен-Лу, есть
любовница, привык, идя с ней обедать в ресторан, брать с собой валериановые
капли, потому что они могут ей понадобиться, требует - настойчиво и
совершенно серьезно, - чтобы официант бесшумно закрывал двери и не ставил на
стол влажный мох, так как у его спутницы может быть от этого дурнота, ни
разу им не испытанная, представляющая для него таинственный мир, в
реальность которого научила его верить она, и эта дурнота, вызывающая в нем
чувство жалости, хотя он не представляет себе, что это такое, будет теперь
вызывать у него жалость, даже если станет дурно не ей, а кому-нибудь еще.
Любовница Сен-Лу, подобно первым монахам средних веков, учившим христиан,
научила его жалеть животных, потому что сама питала к ним пристрастие и
никуда не уезжала без собаки, канареек и попугаев; Сен-Лу относился к ним с
материнской заботливостью, а про тех, кто плохо обращался с животными,
говорил, что это грубые натуры. Кроме того, "актерка", или так называемая
"актерка", жившая с ним, - не знаю, была она умна или нет, - влияла на него
таким образом, что в обществе светских женщин он скучал и смотрел на
посещение вечеров как на отбывание повинности, - так она предохранила его от
снобизма и исцелила от ветрености. Благодаря ей светские знакомства стали
занимать в жизни юного ее возлюбленного меньше места, чем если б он был
обыкновенным салонным шаркуном, в основе дружеских отношений которого,
отмеченных печатью грубости, лежат честолюбие и своекорыстие, - любовница
приучила его облагораживать их и одухотворять. Повинуясь своему женскому
инстинкту, она ценила в мужчинах такие душевные качества, которые Сен-Лу без
нее, может быть, и не разглядел бы, а то и посмеялся бы над ними; среди
приятелей Сен-Лу она быстро отличала того, кто был к нему по-настоящему
привязан, и отдавала ему предпочтение. Она умела внушить Сен-Лу чувство
благодарности к нему, заставляла его выражать ее, замечать, что доставляет
его другу удовольствие, а что огорчает. И скоро Сен-Лу перестал нуждаться в
ее наставлениях, и в Бальбеке, где ее не было, ради меня, - а она никогда
меня не видела, и Сен-Лу вряд ли успел написать ей обо мне, - без всякой
моей просьбы закрывал окно в нашей карете, уносил цветы, от запаха которых
мне становилось нехорошо, а когда, перед отъездом, ему предстояло прощание с
несколькими знакомыми, он постарался поскорей от них отделаться, чтобы
напоследок побыть вдвоем со мной, чтобы подчеркнуть разницу в отношении,
чтобы я увидел, что он меня выделяет. Любовница открыла ему глаза на
невидимое, внесла возвышенное начало в его жизнь, утончила его душу. Но
всего этого не желала замечать его семья, твердившая в слезах: "Эта
негодяйка в конце концов погубит его, а пока что бросает тень на его доброе
имя". Правда, он уже взял от нее все хорошее, что она могла ему дать, и
теперь она была для него лишь источником бесконечных страданий, - она
разлюбила его и только мучила. В один прекрасный день она нашла, что он глуп
и смешон, - в этом ее уверили друзья, молодые писатели и артисты, и она
повторяла это за ними с той горячностью и несдержанностью, какую мы
обнаруживаем после того, как кому-нибудь удалось привить нам взгляды или
привычки, до тех пор глубоко нам чуждые. Как и этим лицедеям, ей нравилось
разглагольствовать о том, что между нею и Сен-Лу - пропасть, потому что они
разной породы: она - интеллигентка, а он, - что бы он ни доказывал, - от
рождения ненавистник интеллигентности. Она считала, что она глубоко права, и
искала доказательств своей правоты в незначащих словах своего любовника, в
ничтожных его поступках. Но когда эти же друзья убедили ее еще и в том, что
она подавала большие надежды, а что в совершенно неподходящем для нее
обществе ее талант увянет, что любовник в конце концов засушит ее, что, живя
с ним, она ставит крест на своем артистическом будущем, она, прежде только
презиравшая Сен-Лу, теперь возненавидела его так, словно он старался во что
бы то ни стало заразить ее смертельной болезнью. Она избегала встреч с ним,
оттягивая, однако, момент окончательного разрыва, который мне лично казался
весьма мало вероятным. Сен-Лу шел ради нее на огромные жертвы, и, хотя она
была прелестна (Сен-Лу не показал мне ее карточку; он говорил: "Во-первых,
она не красавица, а во-вторых, она плохо выходит на карточках, это
моментальные фотографии, ее снимал я, у вас создался бы искаженный "ее
образ"), все-таки вряд ли нашла бы она человека, который проявил бы такое
самопожертвование. Мне казалось, что если женщина помешана на том, чтобы при
отсутствии таланта составить себе имя, и как бы она ни считалась с чьим-либо
мнением (впрочем, любовница Сен-Лу могла быть совсем иным человеком), то
даже для третьеразрядной кокотки все это должно меркнуть рядом с блаженством
высасывать из любовника деньги. Сен-Лу, хотя лишь смутно догадывался, что
происходит в душе его любовницы, и считал, что она не вполне искренна, когда
бросает ему незаслуженные упреки и когда клянется в вечной любви, все же
временами чувствовал, что она порвала бы с ним, если б могла, - вот почему,
руководимый, по всей вероятности, инстинктом сохранения своей любви, быть
может более дальновидным, нежели сам Сен-Лу, выказав практическую сметку,
уживавшуюся в нем с самыми высокими и самыми безоглядными душевными
порывами, он отказался перевести на ее имя капитал; он занял огромные
деньги, чтобы она ни в чем не нуждалась, но выдавал их ей только на день
вперед. И если она в самом деле решила бросить его, то, вернее всего,
спокойно ждала, когда "сколотится капитал", а для этого, если принять во
внимание, какие суммы давал ей Сен-Лу, требовался срок, вне всякого
сомнения, очень небольшой, но все-таки дававший моему новому другу
возможность длить свое счастье - или несчастье.
особенно мучительной для Сен-Лу остроты, оттого что любовница велела ему
уехать из Парижа - так он ее раздражал, - и провести отпуск в Бальбеке,
недалеко от его воинской части, - начался с вечера у тетки Сен-Лу, давшей
согласие на то, чтоб его подруга пришла к ней и для многочисленных гостей
исполнила отрывки из символистской пьесы, в которой она однажды играла на
сцене новаторского театра, заразив Сен-Лу своим увлечением этой пьесой.
скопированном с Ancilla Domini, предварительно внушив Роберу, что это
настоящее "художественное открытие", сборище клубных завсегдатаев и
герцогинь встретило ее усмешками, но монотонное чтение, необычность
некоторых слов и частое их повторение вызвали у собравшихся уже не усмешки,
а дикий хохот, сначала придушенный, потом - неудержимый, так что бедной
исполнительнице пришлось прекратить чтение. На следующий день тетку Сен-Лу
все единогласно осудили за то, что она в своем доме позволила выступить
такой ужасной артистке. Некий герцог, пользовавшийся; большой известностью,
прямо сказал тетке Сен-Лу, что! она сама виновата.
еще у нее был талант, но таланта у нее никогда не было и не будет. Нет,
Париж, прах его побери, не так глуп, как принято думать. Общество состоит не
только из болванов. Эта милая барышня думала, должно быть, удивить Париж. Но
Париж не так-то просто удивить, - есть вещи, которые никакая сила не
заставит нас принять.
меня привел? Я уж тебе все скажу: там не было ни одного мужчины, который бы
мне не подмигнул, не толкнул ногой, - я на их заигрыванья не ответила, вот
они мне и отомстили.
болезненное отвращение, и внушали ему такое чувство как раз те, кто меньше
всего это заслуживал: искренне любящие родственники, уполномоченные семьей
уговорить подругу Сен-Лу порвать с ним, она же доказывала ему, что их
подвинула на эти переговоры влюбленность в нее. Робер перестал у них бывать,
но когда он, как, например, в настоящее время, находился вдали от своей
подруги, ему все думалось, что они или же еще кто-нибудь пользуются его
отсутствием, чтобы добиться своего, и, чего доброго, имеют успех. И когда он
говорил о прожигателях жизни, обманывающих друзей, старающихся развратить
женщин, затащить их в дом свиданий, лицо его принимало страдальческое,
злобное выражение.
мере, милое, преданное, верное. По ним плачет гильотина больше, чем по
горемыкам, которых толкнули на преступление, во-первых, нищета, а во-вторых,
бессердечие богачей.
Когда она запрещала ему приехать в Париж и на расстоянии изыскивала предлог
для того, чтобы поссориться с ним, я каждый раз угадывал это по его
расстроенному лицу. Любовница никогда ни в чем его не упрекала, а Сен-Лу,
подозревая, что, может быть, она сама не знает, что поставить ему в вину, и
что он просто-напросто надоел ей, все-таки ждал от нее объяснений и писал
ей: "Скажи, что я сделал. Я готов признать мою вину", - душевная боль
убеждала его, что он, наверное, как-то не так себя вел.
было понять. Вот почему Сен-Лу был почти всегда хмурый, и очень часто он без
толку ходил на почту, - из всего отеля только он да Франсуаза сами относили
Орловский Гай Юлий
Влодавец Леонид
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Жюль Верн
Орловский Гай Юлий