Чтение 72–й страницы книги ~Колдуны и министры~

Киссуром, так как он брал ее на охоту. Киссур пускал ее в комнаты, и там
она спуталась с одной из тех плоских собачонок, которых держат в покоях
женщины. Киссур, разобидевшись, приказал утопить щенков.

Варназд взял щенков к себе; один вскоре подох, а другой жил и жевал
все кисти и кружева в государевой спальне.

В эту зиму было много поединков между варварами, и лопнул банк,
торговавший с Верхним Варнарайном, а еще два банка уцелело только потому,
что Арфарра выдал им основательную ссуду. В эту зиму несколько чиновников
сошло с ума.

Киссур стоял на вершине могущества. Он был обласкан и осыпан
милостями. Тысячи просителей обивали его порог, тысячи слуг сновали, как
челноки, туда и сюда, чтобы выполнить любую его прихоть. В окнах его
дворца сияли огромные стекла, в оранжереях зрели золотистые персики и
красные сливы, и утки с золочеными хохолками важно плавали в озерах его
садов.

И с каждым днем Киссуру казалось, что несчастье - все ближе и
неизбежней. Каждый шаг наверх напоминал, что наверху - бездна. По ночам в
душе его пробуждался древний инстинкт рода, твердивший, что за всякой
безмерной удачей следует безмерное падение, ибо боги завидуют избранникам
судьбы. Быть может, являлся ему и призрак Нана, прежнего хозяина дворца?
Несчастный министр пропал бесследно, не объявился ни у мятежника Ханалая,
нигде... По ночам Киссуру снился неприкаянный беглец, убитый лукавым
перевозчиком, или просто утонувший в трясине.

К тому же жизнь бок о бок с государем оказалась совсем не то, что он
себе воображал. Киссур мог бы заметить, что Варназд капризен, беспокоен и
ленив. По счастию, он этого просто не замечал, как не замечает влюбленный
недостатков любимой.

Зато двор... О, двор! Страшное место, где честные люди мерзли, как
рыбы в осенней воде, где негодяи плавали, сонно поводя плавниками, где
любая случайность губила человека, где любой пустяк истолковывался тысячью
удивительных способов. Где друзей приобретали, только чтоб подороже их
продать, где от каждого шага наверх хрустели черепки чьих-то раздавленных
душ, и где голос чести звучал одиноко и беспомощно, как колокольчик овцы,
заблудившейся в горах во время метели, - как писал когда-то мятежник
Андарз, оказавшись в опале.

К тому же после примирения с Арфаррой Киссур возненавидел свою жену,
Янни, дочь министра Чареники. Киссур ночевал в лагере или со второй женой,
которой тоже не мог простить измену, а то и просто в кабаках у случайных
шлюх. Янни визжала, тыча пальцем в женские волосы на кафтане, Киссур
багровел и уходил в кабинет. Последний нищий мог развестись со своей
женой, и вернуть ее отцу, а он, первый министр, любимец государя - не мог!
Арфарра каждый день твердил ему, что разрыв с Чареникой принесет гибель
стране. О, двор, садок негодяев и подлецов, перед которыми даже он,
Киссур, вынужден был заискивать!

В такие дни первый министр бывал страшен. В чиновника, раздражившего
неуместным докладом, летела папка или тушечница, почтительно склонившегося
челядинца, забывшего заплести коню хвост, Киссур сек плеткой, пока тот не
падал на землю - и первый министр с пятком варваров опять надолго исчезал
на охоту или в столичный кабак.

Киссур умел побеждать и водить войска: но он не умел править, и он
понимал это, ибо искусство править было искусством разрешать в
компромиссах то, что он привык разрешать в поединках. Поэтому он сделал
самое умное - он отдал всю власть Арфарре и, сжав зубы, выполнял на
приемах все его наставления, улыбаясь порой чуть ли не каким-то
контрабандистам из Харайна, доверенным лицам мятежника Ханалая и вдобавок
торговцам!

Киссур ни разу и не подумал, какое, в сущности, непосильное бремя
взваливает он на шестидесятилетнего, слабого здоровьем старика, который
должен выполнять все обязанности министра финансов, все обязанности
первого министра и еще при этом дрожать, как бы молодой безумец не сделал
на приеме непоправимой глупости, - всего не предусмотришь в долгих и
мучительных наставлениях.

Арфарра очень жалел, что в свое время не принял должности первого
министра, - а теперь новые перестановки выглядели бы подозрительно, да и
Арфарра бы скорее умер, чем попросил Киссура поменяться ролями.

В эту зиму Арфарра спал по четыре часа в сутки. Судьба страны висела
на волоске, и Арфарра знал, что если он будет спать по шесть часов в
сутки, волосок оборвется и мир погибнет, а если он будет спать по четыре
часа в сутки, то, может быть, мир уцелеет. И Арфарра спал по четыре часа.

Каждый день Арфарра, надушенный и благоухающий, в парадной шапке,
встречал варваров и чиновников у Синих Ворот, совершал с ними положенные
обряды и приносил установленные жертвы, обходил городские дома призрения,
кланялся мастерам в цехах и учрежденном им выборном городском совете,
давал роскошные пиры, на которых улыбался, произносил речи, приветствовал
дорогих гостей и сам почти ничего не ел.

А вечером через его кабинет шли чиновники, просители, тайные послы,
соглядатаи, прожектеры. Большая часть его секретарей были помощниками
Нана, и большую часть того, что он делал, он находил в планах Нана, - но
Нану не приходилось иметь дела ни с варварами, ни с отложившимися
провинциями, ни с финансовой катастрофой, последовавшей за великим
биржевым крахом, который разразился сначала из-за революции, а потом -
из-за того, что рынок испугался гражданской войны. Ну кто, в самом деле,
станет покупать акции кассанданских копей, если эти чертовы копи зальет
водой во время военных действий?

Арфарра, министр финансов, мучительно сознавал, что финансы за эти
двадцать пять лет стали совсем другие. Чареника и Нан, плававшие в этом,
как рыбы в воде, напридумывали самых удивительных вещей, так что раньше
казна была деньги, а теперь казна стала - кредит.

Чтобы покрыть дефицит, Арфарра сделал то, что хотел сделать Нан: он
стал продавать государственные земли в частную собственность. Это была
одна победа, и вскоре за ней последовала другая: мятежник Ханалай отправил
к нему послов. Те самые богачи, которые толкнули его на мятеж, видя
скромную политику Арфарры, застеснялись своего неразумия, и теперь между
Арфаррой и Ханалаем ходили гонцы, ряженые контрабандистами.

Арфарра не забыл страшного урока, который преподал империи покойник
Андарз, подложив под дворцовую стену порох для фейерверков: он и сам
четверть века назад выкидывал похожие штуки. У Нана был целый выводок
молодых чиновников, сведущих в насилии над природой: под присмотром
Арфарры они продолжали мастерить всякую утварь для убийства. Некоторые из
ученых, собранных Арфаррой, имели доступ к материалам экспедиции,
давным-давно побывавшей на Западных островах. Арфарра также пытался
разузнать о событиях, связанных с мятежом Харсомы: множество людей было
арестовано, но с мягкостью, вошедшей у Арфарры в обычай, выпущено на
свободу.

Перед церемонией Плача о Хризантемах в столицу приехал некто Ханнак,
управляющий Айцара и доверенное лицо Ханалая. Он очень благодарил Арфарру
за разрешение привезти синюю землю из Чахара, потому что без синей земли
не получается хорошего фарфора, и его маленький заводик совсем от этого
зачах. Ханнак сказал:

- Поистине, наместник Ханалай не виноват в этом недоразумении! Вся
смута началась из-за этого проповедника, яшмового аравана! Когда этот
человек услышал, что вы стали первым министром, он испугался и подбил
народ на восстание! Что мог сделать наместник? Если бы он сопротивлялся,
его бы убили, как Фрасака: он решил примкнуть к мятежникам из одной только
надежды сорвать их планы!

Они поговорили еще немного, и сочинили набросок договора, согласно
которому Ханалай, в награду за верность государю, назначался единоличным
главой провинции; а колдун и самозванец, яшмовый араван, выдавался в
столицу для казни.

Вот они поговорили обо всем об этом, и Арфарра позвал чиновника
переписать документ. Это был славный чиновник, один из секретарей Нана, и
никаких иных провинностей, кроме того, что он ночами плакал о Нане, за ним
не водилось. Но Арфарра это дозволял, и даже построил в память Нана
часовню. Арфарра принял от этого чиновника переписанный документ и спросил
его:

- Как ты думаешь, подпишет Киссур эту бумагу или нет?

- Нет, - ответил чиновник, господин министр эту бумагу не подпишет.

- Что же он скажет?

- Он скажет: нечестное это дело, казнить невинного и щадить
виновного.

- А что он подумает?

- Он подумает: Арфарра все равно собирается воевать с Ханалаем, но
только не моими войсками, а своими инженерами. Пусть господин Арфарра
решает дела мира: а дела войны буду решать я.

И как маленький секретарь сказал, так оно и вышло.

Да, раны революции и мятежа понемногу зарастали, - и никто, кроме
самых доверенных лиц, не знал, чего это стоило Арфарре, и что скрывалось
за его неизменной улыбкой и неизменной работоспособностью.

Только ближайшие секретари знали, что среди ночи Арфарра иногда ронял
из рук бумаги и начинал биться в нервном припадке. Тогда бежали за врачом,
заворачивали министра в мокрые простыни, насильно укладывали в постель и
отворяли в душной, благовонной комнате окна.

Молодой секретарь садился рядом, министр постепенно успокаивался и
засыпал. Ему снился один и тот же сон: он играл с Клайдом Ванвейленом в
сто полей, и они никогда не могли доиграть до конца, потому что Арфарра
приказывал арестовать Ванвейлена слишком рано. Тут Арфарра начинал кричать
и метаться, и один секретарь держал его голову, а другой - поил полынным
отваром. Старик плакал и засыпал вновь. В такие минуты обоим секретарям
казалось, что старика окружают души тех, кого он казнил или убил, - сотни
и сотни душ. Но, как мы уже сказали, секретари ошибались. Люди, убитые