сегодня одевается мраком... Камешек, один камешек выпал из свода - и
свод рушится! Небытие поглощает все, оно не знает пределов. Если одно
малое "я" - ничто, то и всякое "я" теряет значение. Если того, что я лю-
бил, больше нет, то и я, любивший, тоже превратился в ничто, ибо я су-
ществую лишь в том, что люблю... И с его смертью внезапно обнаруживается
нереальность всего, что живет и дышит вокруг нас. И все приходят к это-
му, но каждый по-своему: кто инстинктом, кто разумом, кто смотрит этому
прямо в лицо, кто трусливо отводит глаза в сторону.
ви продолжали расти и давать побеги. Но из четырех три росли искалечен-
ными.
больно было смотреть, он напоминал загнанную и свалившуюся лошадь, у ко-
торой тяжело поднимаются грудь и бока. Но прошло две недели - и он уже
был снова поглощен своими делами, властные жизненные потребности взяли
верх над горем, он работал, ел за двоих, разъезжал - и забывал.
Она была безутешна. Чем больше стирался в окружающей жизни след погибшей
девочки, тем ее скорбь становилась острее. Одетта была ее ребенком
больше, чем ребенком Сильвии. Эта дочь, не созданная ею из своей плоти,
но избранница ее души, на которую она изливала весь свой запас нежности,
была ей ближе родного сына. Теперь она корила себя за то, что недоста-
точно сильно любила Одетту, что скупилась на ласки, которые были так
нужны этому ненасытному сердечку. Она внушала себе, что должна хранить
память о девочке, потому что другие понемногу забывают ее.
Говорила громко, пересыпала утомительный поток слов остротами и фри-
вольными замечаниями, которые ее народец в мастерской встречал взрывами
хохота, а Марк ловил на лету и тайно смаковал. Он тоже отбился от рук.
Стал хуже учиться, слонялся без дела, повесничал, не упускал случая по-
дурачиться: это была реакция души, защищавшейся от овладевшего ею ужаса.
Но кто из окружающих мог угадать это? Ведь каждый из нас для других -
закрытая книга. Тебя считают равнодушным, а между тем ты жаждешь отк-
рыться - и не можешь... "Нет общности страданий..."
них эгоистов, которые всячески цепляются за жизнь, столкнув воспоминания
на дно души, и сердилась на них за это.
спортивные состязания, Аннета, придя к Сильвии, нашла входную дверь отк-
рытой. Из прихожей она слышала тяжкий долгий стон. Это Сильвия, сидя в
своей комнате, говорила сама с собой и плакала. Аннета на цыпочках вышла
опять на лестницу, закрыла входную дверь и позвонила. Сильвия ей отвори-
ла. У нее были красные глаза. Она пояснила, что это от насморка, и тот-
час принялась болтать с шумной и грубоватой веселостью. Начала рассказы-
вать один из скабрезных анекдотов, которых у нее всегда было в запасе
множество. У Аннеты щемило сердце. Значит, все это только притворство?
Но это было притворство лишь наполовину. Сильвия прежде всего старалась
обмануть себя. Отчаяние, глубокое, беспросветное, безысходное, довело ее
до какого-то шутовского, наигранного презрения к жизни. У нее оставался
один выход: забыть и носить маску беспечного цинизма, которая в конце
концов подменила ее истинное лицо. "Все на свете - трын-трава и выеден-
ного яйца не стоит. Честность, благородство - пустые слова!.. Не надо
ничего принимать всерьез. Нет! Пользоваться жизнью и смеяться над нею!
Одно необходимо - труд, потому что он потребность и потому что без него
не проживешь..."
были сильнее разума. И хотя она как будто отметала все, Аннета и сын Ан-
неты крепко пустили корни в ее сердце. Они все трое были как бы слиты в
одно существо. Впрочем, эта инстинктивная, почти животная любовь отлично
уживалась в Сильвии с недобрыми чувствами. Сильвия, безжалостная к себе,
была безжалостна и к Аннете. Она разговаривала с ней резко и насмешливо,
потому что серьезность и нравственная требовательность Аннеты, ее без-
молвная печаль, полная воспоминаний, раздражали Сильвию, как немой укор.
чтобы щадить сестру. Правда, она видела, что Сильвия бежит от горя, как
дичь от собаки, и жалела ее. Она сетовала на слабость человеческую и в
то же время презирала людей за то, что они, ради исцеления от горя,
жертвуют самым дорогим и всегда готовы изменить своим священнейшим
чувствам, чтобы усыпить жестокую неотвязную боль. Это так сильно уязвля-
ло Аннету еще потому, что в ней самой громко говорила малодушная жажда
жизни, и она осуждала себя за это.
ле несчастья, ее нетерпимость, пессимистическая и надменная, под которой
она скрывала рану сердца...
та бродила по Парижу. Небо было ярко, воздух недвижим. Погруженная в
свое горе, Аннета слушала унылый перезвон колоколов. Звуки сплетались в
звенящую сеть, оплетали ее душу, увлекали из потока беспечных лет на
песчаный берег, где лежал распростертый мертвый бог. Она вошла в цер-
ковь. И с первой же минуты почувствовала, что ее душат слезы. Долго
сдерживаемые, они хлынули теперь ручьями. Она дала им волю. Никогда еще
ей не был так понятен трагический смысл этого дня Пасхи. Стоя на коленях
в углу придела, низко опустив голову, она слушала орган, слушала пение,
гимны радости... Ах, эта радость!.. Вот так же Сильвия смеется, а сердце
плачет там, в глубине... Да, теперь она твердо знала: страдалец Христос
мертв, он не воскрес! А скорбная любовь всех его близких, любовь сотен
поколений тщетно стремится отрицать его смертность... Но насколько го-
рестная правда выше мифа о воскресении, насколько больше в ней подлинной
религиозности! Ах, этот вечный печальный самообман страстно любящего
сердца, которое не может примириться с утратой любимого!..
наедине с маленькой умершей, она спасала ее от второй и более страшной
смерти: забвения. Она была тверда в этой борьбе с самой собой и с други-
ми. А так как всякая попытка насильственного воздействия на чужие мысли
вызывает противодействие, то люди, которых осуждала Аннета, чувствуя се-
бя задетыми, суровее, чем следует, порицали ее. И отчуждение между ними
и ею росло.
дил от Аннеты. Разлад этот назревал уже давно. Но до последнего времени
мальчик скрывал свое отношение, был сдержан и осторожен. Все то долгое
время, которое он прожил вдвоем с Аннетой, он остерегался спорить с нею:
силы были неравны, а он прежде всего хотел, чтобы его оставили в покое.
И он покорно давал матери высказываться. Таким образом, она постепенно
обнаруживала перед ним все свои слабости, а он не выдавал своих. Теперь,
найдя союзницу в тетке, Марк уже не боялся раскрыть карты. Сколько раз,
бывало, мать, сердясь на него за то, что при малейшей попытке узнать его
мысли он, как улитка, уходит в свою раковину, говорила ему:
Или ты не умеешь говорить?
перь он говорил... Лучше бы он молчал, как прежде!.. Что это был за уп-
рямый спорщик! Он больше не боялся противоречить матери. Нет, он приди-
рался к каждому ее слову. И каким дерзким тоном он возражал ей!
ла Сильвия, коварно поощрявшая бунт племянника. Но была и более глубокая
причина поведения Марка. Перемена в нем объяснялась приближением половой
зрелости. Мальчик за несколько месяцев словно переродился: у него обна-
ружился совсем другой характер, капризные, резкие манеры. Прежняя молча-
ливость находила на него только приступами, и это было уже не миролюби-
вое, вежливое, немного лукавое молчание ребенка, желающего нравиться, -
теперь в нем чувствовались враждебность и строптивость. Его невежли-
вость, доходившая до грубости, резкий тон, необъяснимая жестокость, ка-
кой он отвечал на материнскую нежность Аннеты, больно ранили ее сердце.
Достаточно вооруженная против света, она была безоружна против тех, кого
любила. Каждое грубое слово сына расстраивало ее до слез. Она этого не
показывала, но Марк все отлично понимал. Все-таки он не изменил своего
поведения: казалось, он старался делать матери назло.
была ему не чужая. Он был связан с нею, и еще как! Как живой плод, кото-
рый, когда придет время, выходит из материнского чрева. Он создан из ее
плоти, и, когда эта плоть становится его плотью, он разрывает ее.
как это ни странно, не они были причиной разлада между ним и ею, а имен-
но те черты, которые были у них общими. Ревнивая жажда независимости у
Марка не была еще результатом ярко выраженной индивидуальности. В малей-
шем сходстве с матерью ему чудилось опасное посягательство. Защищаясь от
него, он старался во всем отличаться от Аннеты. Что бы она ни говорила,
что бы она ни делала, он говорил и делал все наоборот. Она была нежна -
он разыгрывал бесчувственного, она была откровенна - он уходил в себя.
Ее горячности он противопоставлял холодность и резкость. И то, с чем Ан-
нета боролась, то, что ее отталкивало (ах, как хорошо он знал ее нату-
ру!), - все это его привлекало, и он спешил сообщить ей об этом. Так как
мать стояла за нравственность, этот сопляк щеголял аморальностью перед
самим собой, а главное - перед другими.
влиянию Сильвии, которой нравилось вносить сумятицу в мозг этого юнца,
так разумно воспитанного матерью. Бац - и горсть диких семян брошена на
грядку, и разворошены тщательно выскобленные дорожки!.. Сильвия находила
достаточно доводов, чтобы убедить себя, что она действует в интересах
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Куликов Роман
Распопов Дмитрий