непросто, а может быть, и невозможно, и теперь, оставшись один, задумался.
Труднота, сугубая труднота заключалась еще и в том, что Вельяминов был
по-своему прав. Покойный князь Семен Иваныч никогда бы не вручил тысяцкое
Алексею Петровичу Хвосту. И еще напомнилось константинопольское дело
злодея Апокавка, коего Кантакузин пощадил на горе себе и империи.
дела совсем, а тем часом заняться важнейшим из того, что предстояло ныне:
разрешением спора тверских князей, коих Алексий особою грамотою вызывал на
владычный суд, тем паче что, только урядив с Тверью, совокупными силами
двух княжеств можно было пытаться воротить Ржеву, захваченную Литвой.
выехал во Владимир.
внезапную отсрочку, после которой, и неизвестно когда, его все равно
казнят. Его никто не схватывал и не ковал в железа, о нем, казалось,
забыли. И потому сами ноги в конце концов повели его туда, куда он не чаял
больше зайти никогда в жизни - в терем Вельяминова.
что говорят в Москве. Дела дружинные переложил на Матвея, сам же
безразлично отстаивал свои часы в стороже, а после, ежели не шатался по
Кремнику, заваливал на полати спать. Ратные не трогали Никиту, молчаливо и
уважительно понимая, в коликой трудноте находится их старшой. (О том, что
Никиту вызывал к себе Алексий, конечно, узнали назавтра же, но поскольку
из ратников не тягали боле никоторого, стало и без слов понятно, что
старшой всех их спас, принявши вину на одни свои плечи.)
и что Вельяминова с тестем уже открыто обвиняли в убийстве едва не все.
Споры и ссоры велись токмо вокруг того, прав или не прав был Вельяминов,
разделавшись с супротивником.
Василичу приехал тесть Михайло Александрович (у которого до сих пор не
пропали дедовы родовые села на Рязани, взятые было на себя Олегом, но
отданные, по миру, назад) и предложил спешно, пока путь, бежать на Рязань.
Переславля-Рязанского, примут! Обласкают ищо! Там отсидимся, гляди, и
утихнет колгота, а тут и на Болото угодить ныне мочно!
ждал нятья и суда, разом подкосило волю. Торопливо и суматошно он начал
собирать добро, поднял жену, собрал всех сыновей и теперь с ближниками и
слугами тайно готовил побег.
бегают захлопотанные слуги, и сначала решил было, что кто-то помер (сердце
захолонуло: не Василь Василич ли?). Но тотчас, по неосторожно брошенному
слову сенной девки, и выяснилось, что суета - отъездная.
горниц и впервые в жизни отворил двери той светелки, где помещалась она.
Натальи Никитишны не было. Он велел, негромко, но строго, кинувшейся
встречь девке разыскать госпожу, а сам, присев на край лавки, начал
разглядывать с неясным самому себе чувством умиленного удивления вдовий
покой со светлым, бухарской голубой зендяни пологом кровати, с резною
прялкою и рукоделием, оставленным у окна на небольшом столике с пузатыми
смешными ножками, рассматривал расписные поставцы, окованный морозным
железом большой сундук и умилительные здесь, в боярских хоромах,
деревенской работы половички на чисто - добела - выскобленном полу.
Приметил и кожаный переплет книги (верно, сборника Житий) на полице среди
расписной ордынской глазури, и берестяной туесок, верно, с моченой
брусникой, и даже горшок с крышкою, выглядывающий из-под полога кровати,
от коего он поскорее, стыдясь, отвел взор. От натопленной изразчатой печи
(топили оттуда, со сеней) струило теплом, и на всем лежала нерушимая
тишина опрятного женского, почти монашеского одиночества.
Вгляделась, кинулась на шею, крепко зажмурясь, произнесши единое только
слово: <Жив!> Пробормотала, пока Никита потерянно тискал ее плечи:
Василь Василичу и с минуты на минуту в горницу вступит боярин, а там...
Дальше воображение вовсе отказывало Никите, и он, изо всех сил стараясь не
думать ни о чем, просто сидел и ждал.
рту. Наталья Никитишна вошла с прямою складкою меж бровей, недоступная и
прямая. За нею, нагнув голову, вступил в горницу, разом содеяв ее
маленькою, Василь Василич. За ним медведем влез Михайло Александрыч. С
отдышкою, светлыми старческими глазами нашаривши Никиту, вопросил: <Етот?>
И на миг почуялось Никите, что его попросту убьют, вытащат труп и зароют
где-нито в саду. (<Ну и пусть!> - решил он сам о себе.)
Никиту не как даже и на человека - на место пустое в тереме, испачканное
нехорошим чем.
Рязань!> - жестко про себя подумал Никита, бледнея от горечи и злобы.)
вымолвила глубоким, непохожим голосом:
подступил к Михайле. Тот воззрился недоуменно, выдохнул:
глядя в оплывающее лицо старика, булатный нож. Лязгнула сталь - Вельяминов
тоже обнажил оружие.
Василичу, - и вовсе в стыд на меня оружие подымать!
отступили и спрятали оружие.
уже голосом и словом иным вымолвил:
какого? Ить она мне племянница, чуешь? Сам уступи, ну?
речи, что промеж вас велись в тереме этом! Ведаю, что сами хотели убить
Алексея Хвоста. Ведаю! - гордо и бешено выкрикнула она в лицо Вельяминову.
- Никита Федоров вас обоих, может, от плахи спас, а вы! Стыд! Мне, бабе,
за вас обоих стыдно! Не девка я! Вдова! Воля моя: хочу - в монастырь уйду!
Не воспретите мне никоторый! Единого ты верного слугу своего, единого!..
Он ведь на смерть, на плаху шел, и теперича невесть ищо, казнят али нет!
Ему, может, и веку уже не осталось, а вы... Звери! - выдохнула она,
закрывши лицо ладонями, и зарыдала.
Михайло молча развел руками: мол, не знаю сам, как тут и быть теперя!
кметем моим перемолвить!
остановился прямь Натальи:
вон.
возлюбленником князя Ивана Дмитрича Переславского. Ведаешь, что и грамоту
на Переслав московскому князю он отвозил. Был и на ратях многих, и самим
князем Данилою почтен. И прадед наш Михалко был ратным мужем, из Великого
Нова Города самого. Дядя - келарем в Даниловском монастыре. Отец у
Богоявленья самим Алексием принят, а до того век был старшим и Кремник
рубил. Роду мы не худого! И чести своей не уступим никому! Не для-ради
Натальи Никитишны поднял я руку на Хвоста, и не для-ради награды боярской
голову свою обрек плахе и топору! В одном ты прав, боярин! Со мною днесь
Наталье Никитишне зазорно судьбу свою вязать, да и очень возможет она, -
договорил он, горько усмехаясь, - опять остаться вдовою, теперь уже
простого ратника Никиты Федорова... Прощай, боярин!
и утопится). Наталья метнулась было к нему раненой лебедью. Но Василь
Василич негромко и властно окликнул Никиту:
Коломною. Я тебе жалую деревню в Селецкой волости, рядом с митрополичьими
угодьями. Съездишь, коли мочно будет тебе, поглядишь. Мельницу надо
поправить тамо, а земля не худа. С данями, с выходом, со всем! Счас и
грамоту подпишу! Хватит того вам обоим на безбедное житие! Нынче в ночь
уезжаю я, Федоров, проще сказать - бегу, а сейчас станьте на колена передо
мною оба!
колени, зажмурился. Василь Василич снял с полки икону, обнес трижды головы
молодых, велел приложиться к образу.
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Буркатовский Сергей
Посняков Андрей
Прозоров Александр