почали грабить! Увечные есь, есь и убиенные! Мать, не могу больше!
Подожгу, убью! Кметей сбираю тотчас!
принеси! Холодной! Вишь, в жару весь! Сама! Холопку не посылай!
заперт в материном спальном покое вместе с Машею, что терпеливо
поглаживала его по кудрям, с немою жалостью глядя на большое, разметанное
ничью тело брата, рыдающего сквозь сжатые зубы от бессилия и злой обиды. А
Настасья, устремившаяся было на половину деверя, где наткнулась на
холопское: <Не велено пущать!> - сейчас в ярости ходила взад-вперед по
столовой палате, как львица, у которой воруют ее щенков, готовая грызть и
кусать и также бессильная перед наглым самоуправством Костянтина...
должон дати нам правый суд!
Михайловичей, разве не чуешь сам!
тать! - гневно отвечал Всеволод.
Андрейкой. Ульяна жалась у бока матери, пряча лицо в складках синего
атласа. Мария сидела в стороне, в сумерках плохо освещенной горницы белея
лицом, мертвая, в мертвенном своем монашьем наряде. Из слуг одна лишь
старая полуглухая нянька была допущена на этот ночной семейный совет (и
слуги могли быть подкуплены Костянтином).
Орде! Думашь, без Семена обошлось? Он-от и был в те поры в Сарае!
Толковали, Федя перемолвить хотел с им, да князь Семен не принял Федю, в
дом не пустил. Так-то, сын! Не баяла тебе того, не хотела, а - знай! Надо
терпеть.
поры и сын подрастет еговый! Нам коли на Холм ехати, тверского стола боле
и не видать!
горящей свечи только и слышны были глухие рыданья Настасьи да неровное
потрескиванье свечного пламени.
раздалось спокойное, твердое, словно бы и не девушкою, не княжной
произнесенное - так чеканны и холодны были отчетистые слова:
темноте с серыми губами и черными провалами глаз. Только в недоуменно
повернувшиеся к ней лица брата и матери повторила с тою же холодною
чеканной отчетистостью:
заспешила тревожными движеньями рук, суетою голоса, приговаривая:
Семен-от Иваныч...
поклонился сестре.
дружиною. Ехали верные Настасье кмети, ехали обиженные Костянтином бояре,
везли грамоты с исчислением поборов и грабежей, везли, как водится, дары и
подношения князю и московским думцам - Вельяминову, Бяконтовым, Акинфичам
и иным многим. Ехали в упрямой надежде на правду и правый суд, ибо терпеть
долее неможно стало совсем.
срядился, забрав серебро и дружину, и тоже поспешал - токмо не в Москву, а
прямо в Сарай, к хану Золотой Орды.
Тверского поступали не по чести, и это знали все, и к этому чуть ли не
каждый из московских думцев приложил руку. Надо было обессилить старого
врага, и посему поддерживали Василия Кашинского, и потому мирволили
ничтожному Константину как менее опасному сопернику, тем паче что
Константин всю жизнь так-таки и не выходил из московской воли. И потому
были хитрые посылы, увертки и подходы, и потому Константину дали волю
утеснять вдову брата, и... Всем все было понятно, но истица, как и бывает
при таком неправосудном деянии, всячески прикрывалась шелухою слов и
умолчаний, всячески пряталась от чужих да и от своих глаз.
паутину, прямо и ясно потребовал истины, прибыл как младший князь к
набольшему своему, к великому князю владимирскому, требуя суда и исправы,
на Москве переполошились все. Не знали, куда поместить юного тверского
князя, как баять с ним, куда девать доведенных до отчаяния бояр покойного
Александра, которые упрямо не хотели покинуть семью господина своего и
тоже требовали справедливости и правого суда.
неправоты редко решаются цинично изъяснить истину, а чаще начинают вилять,
мямлить и прятаться друг за друга. Хотя - чего проще? Скажи: делаю то-то и
потому-то и иначе делать не буду и не хочу! Нет, нельзя... Где-то там,
промежду четырех глаз, в малой своей шайке, еще возмогут сказать да и
посмеять над иным правдецом, а в лицо, прилюдно - тут и набольший подлец
вспоминает вдруг, что есть же на земле законы чести и высшая правда,
утвержденная авторитетами многими, и ежели не здесь, то где-то будет и
воздаяние за сотворенное зло.
другому, поили, кормили, тянули-растягивали, не решаясь сказать ни да ни
нет.
четвертый день, и то в присутствии бояр нарочитых, на торжественном приеме
во дворце, где ему и много говорить даже не позволили, велев исписать все
на грамоту (а поданные грамоты тотчас запрятали, словно запретное
сокровище какое) и ждать... невестимо чего.
старого знакомого, Андрей Кобыла. Добродушный великан старался поить и
кормить гостя на убой, а о деле - лишь тяжко вздыхал, разводя руками:
проклятый, да Новгород, то, се... Сам должон понимать! Ето, што Костянтин
творит, пакость, конешно, дак не войной же на ево идтить в нонешнюю-то
пору!
же Лександру-батюшке! Хоша и отбыл, переметнулси, а все от княгини
Настасьи никоторого худа не видывал!
пробормотать, отводя глаза:
так-то нехорошо - тово!
согласил на встречу с сыном старого ворога отцова:
многие, и Симеон освободился уже к самому сну. Все же велел подать коня и,
не сказываясь никому, с немногими кметями поскакал к Андрею.
встретиться вовсе с братом Марии, как когда-то с покойным Федором, не
может. Сам себе того не простит. Хотя и то знал, что поступает сейчас
вопреки советам Алексия и мнению всей думы.
удалить всех, оставив его со Всеволодом с глазу на глаз. Андрей понял и
тут же, вызвав старших сыновей, Семку Жеребца и Сашка Елку, велел отвести
Семену Иванычу особный покой и проводить туда отай Всеволода Лексаныча.
Сороки, на хвосте разнесут!
палату. Причем разоставляли блюда, чаши и кубки на столе, как понял Семен,
не кто бы то из слуг, а, в знак уважения к князю, третий и четвертый
сыновья Кобылы, Вася Пантей с Гавшею, и, накрыв и разоставив все, возжегши
свечи в стоянцах, скоро и молча удалились.
одного князя, пробормотал приветствие и замер, не зная, сесть ли ему
самому.
скамью. С минуту оба молчали. Потом Всеволод начал говорить, торопливо и
сбивчиво, краснея и бледнея попеременно. Семен остановил его движением
руки:
тарель с зажаренным в сметане рябцом. Всеволод, глядючи на великого князя,
тоже стал есть, торопливо и беспокойно, то и дело взглядывая на Симеона.
Когда великий князь потянулся было к кувшину с медом, Всеволод схватил
кувшин и, наливая хозяину, от поспешности облил скатерть и смутился, весь
покраснев едва не до слез. Семен, нарочито не заметив оплошности гостя,
протянул тарель, знаком попросив положить кусок холодной севрюжины. Ели в
молчании.
Василенко Иван
Лукин Евгений
Перумов Ник
Конюшевский Владислав
Лукин Евгений
Сертаков Виталий