кажется, что вы очень хорошего общества или, по крайней мере, умеете при
случае быть и порядочным человеком.
даже с оттенком высокомерия ответил Свидригайлов, - а потому отчего же и не
побывать пошляком, когда это платье в нашем климате так удобно носить и...
и особенно если к тому и натуральную склонность имеешь, - прибавил он,
опять засмеявшись.
называется "не без связей". Зачем же вам я-то в таком случае, как не для
целей?
Свидригайлов, не отвечая на главный пункт, - я уж встречал; третий ведь
день слоняюсь; и сам узнаю, и меня, кажется, узнают. Оно конечно, одет
прилично и числюсь человеком не бедным; нас ведь и крестьянская реформа
обошла: леса да луга заливные, доход-то и не теряется; но... не пойду я
туда; и прежде надоело: хожу третий день и не признаюсь никому... А тут еще
город! То есть как это он сочинился у нас, скажите пожалуйста! Город
канцеляристов и всевозможных семинаристов! Право, я многого здесь прежде не
примечал, лет восемь-то назад, когда тут валандался... На одну только
анатомию теперь и надеюсь, ей-богу!
еще прогрессу - ну, это пусть будет без нас, - продолжал он, не заметив
опять вопроса. - Да и охота шулером-то быть?
восемь назад; проводили время; и все, знаете, люди с манерами, поэты были,
капиталисты были. Да и вообще у нас, в русском обществе, самые лучшие
манеры у тех, которые биты бывали, - заметили вы это? Это ведь я в деревне
теперь опустился. А все-таки посадили было меня тогда в тюрьму за долги,
гречонка один нежинский. Тут и подвернулась Марфа Петровна, поторговалась и
выкупила меня за тридцать тысяч сребреников. (Всего-то я семьдесят тысяч
был должен.) Сочетались мы с ней законным браком, и увезла она меня тотчас
же к себе в деревню, как какое сокровище. Она ведь старше меня пятью
годами. Очень любила. Семь лет из деревни не выезжал. И заметьте, всю-то
жизнь документ против меня, на чужое имя, в этих тридцати тысячах держала,
так что задумай я в чем-нибудь взбунтоваться, - тотчас же в капкан! И
сделала бы! У женщин ведь это все вместе уживается.
Никуда мне не хотелось, а за границу Марфа Петровна и сама меня раза два
приглашала, видя, что я скучал. Да что! За границу я прежде ездил, и всегда
мне тошно бывало. Не то чтоб, а вот заря занимается, залив Неаполитанский,
море, смотришь, и как-то грустно. Всего противнее, что ведь действительно о
чем-то грустишь! Нет, на родине лучше: тут, по крайней мере, во всем других
винишь, а себя оправдываешь. Я бы, может, теперь в экспедицию на Северный
полюс поехал, потому j'ai le vin mauvais, и пить мне противно, а кроме вина
ничего больше не остается. Пробовал. А что, говорят, Берг в воскресенье в
Юсуповом саду на огромном шаре полетит, попутчиков за известную плату
приглашает, правда?
задумавшись.
- это я сам из деревни не выезжал. Да и уж с год будет, как Марфа Петровна
в именины мои мне и документ этот возвратила, да еще вдобавок
примечательную сумму подарила. У ней ведь был капитал. "Видите, как я вам
доверяю, Аркадий Иванович", - право, так и выразилась. Вы не верите, что
так выразилась? А знаете: ведь я хозяином порядочным в деревне стал; меня в
околотке знают. Книги тоже выписывал. Марфа Петровна сперва одобряла, а
потом все боялась, что я заучусь.
какую-то странную улыбку.
час спустя после кладбища. Это было накануне моего отъезда сюда. Второй раз
третьего дня, в дороге, на рассвете, на станции Малой Вишере; а в третий
раз, два часа тому назад, на квартире, где я стою, в комнате; я был один.
дверь; всегда в дверь. Даже как будто слышно.
случается! - проговорил вдруг Раскольников и в ту же минуту удивился, что
это сказал. Он был в сильном волнении.
неужели? Ну, не сказал ли я, что между нами есть какая-то точка общая, а?
Раскольников.
закрытыми глазами лежите, а сами делаете вид, - тут же и сказал себе: "Это
тот самый и есть!"
запутавшись, пробормотал Свидригайлов.
говорит, когда приходит?
человеку: меня ведь это-то и сердит. В первый раз вошла (я, знаете, устал:
похоронная служба, со святыми упокой, потом лития, закуска, - наконец-то в
кабинете один остался, закурил сигару, задумался), вошла в дверь: "А вы,
говорит, Аркадий Иванович, сегодня за хлопотами и забыли в столовой часы
завести". А часы эти я, действительно, все семь лет, каждую неделю сам
заводил, а забуду - так всегда, бывало, напомнит. На другой день я уж еду
сюда. Вошел, на рассвете, на станцию, - за ночь вздремнул, изломан, глаза
заспаны, - взял кофею; смотрю - Марфа Петровна вдруг садится подле меня, в
руках колода карт: "Не загадать ли вам, Аркадий Иванович, на дорогу-то?" А
она мастерица гадать была. Ну, и не прощу же себе, что не загадал! Убежал,
испугавшись, а тут, правда, и колокольчик. Сижу сегодня после дряннейшего
обеда из кухмистерской, с тяжелым желудком, - сижу, курю - вдруг опять
Марфа Петровна, входит вся разодетая в новом шелковом зеленом платье, с
длиннейшим хвостом: "Здравствуйте, Аркадий Иванович! Как на ваш вкус мое