поздно устраивать скандал - и что все равно я никогда не поверю
невероятному, невероятнейшему. -
повидать ее.
назовет... но что с другой стороны... в конце концов...
был - ".
выпятив запекшиеся губы, она с легкой иронией, но не без
нежности, и как бы издавая приглушенный свист, произнесла имя,
которое проницательный читатель давно уже угадал.
о летнем дне на озере мелькнуло у меня в памяти? Я тоже давно
угадал это имя, но только подсознательно, не отдавая себе в этом
отчета. Теперь я не испытал ни боли, ни удивления. Спокойно
произошло слияние, все попало на свое место, и получился, как на
составной картине-загадке, тот узор ветвей, который я постепенно
складывал с самого начала моей повести с таким расчетом, чтобы в
нужный момент упал созревший плод; да, с определенным и порочным
расчетом (она еще говорила, но я не слушал, погруженный в
золотой покой) выразить свой золотой и чудовищный покой через то
логическое удовлетворение, которое мой самый недружелюбный
читатель должен теперь испытать.
ее свободно полившуюся речь. Он, оказывается, был единственный
мужчина, которого она безумно любила. Позволь - а Дик? Ах, Дик -
чудный, полное супружеское счастье и все такое, но она не это
имела в виду. А я - я был, конечно, не в счет?
осознав неслыханный и, пожалуй, довольно нудный, сложный и
никому не нужный факт, что сидевший рядом с ней сорокалетний,
чуждый всему, худой, нарядный, хрупкий, слабого здоровья
джентльмен в бархатном пиджаке когда-то знал и боготворил каждую
пору, каждый зачаточный волосок ее детского тела. В ее
бледно-серых глазах, за раскосыми стеклами незнакомых очков, наш
беднекький роман был на мгновение отражен, взвешен и отвергнут,
как скучный вечер в гостях, как в пасмурный день пикник, на
который явились только самые неинтересные люди, как надоевшее
упражнение, как корка засохшей грязи, приставшей к ее детству.
из радиуса действия схематического тычка - одного из ее
новоприобретенных жестов.
прошло. Признавала, что в общем я был хорошим отцом, - отдавая
мне долг хоть в этом. Продолжай, Долли Скиллер.
он даже считался давним другом семьи? Что он приезжал к своему
дяде в Рамздэль - ах, очень давно - и выступал с лекцией в клубе
у мамы, и вдруг загреб ее и потащил ее, Долли, за голую руку к
себе на колени в присутствии всех этих дам, и расцеловал ее, а
ей было всего десять лет, и она очень на него рассердилась? Знал
ли я, что он заметил меня и ее в той гостинице каких-то
охотников, где он писал ту самую пьесу - да "зачарованных", -
которую она репетировала в Бердслее два года спустя? Что он ей
говорил невозможные вещи внизу в холле? Знал ли я, что - Ах, это
было так гадко с ее стороны запутать меня и заставить поверить,
что Клэр пожилая дама - родственница его, что ли, или бывшая
подруга жизни - и, батюшки, как легко было попасться, когда
газета в Уэйсе напечатала его портрет!
очень забавно.
Если бы романист описал судьбу Долли, никто бы ему не поверил.
которую Дик и Билль ввалились в поисках пива. В открытую дверь
они увидели гостя, и Дик вошел в комнату.
голосом, показавшимся мне совершенно диким, и новым, и
радостным, и старым, и грустным, ибо молодой человек, ветеран
далекой войны, был почти совершенно глух.
подбородок. Мы обменялись рукопожатием. Дискретный Билль, -
который, видимо, гордился тем, что мог творить чудеса одной
рукой, - принес открытые им жестянки пива. Хотел отретироваться.
Преувеличенная вежливость пролетария. Его заставили остаться.
Семейная картина на рекламе пива. В сущности и я и Скиллеры
предпочитали компанию. Я пересел в нервно заходившую качалку.
Жадно жуя, беременная Долли угощала меня алтейными лепешками,
арахисовыми орешками и картофельным хворостом. Мужчины
поглядывали на ее хрупкого, зябкого, миниатюрного,
старосветского, моложавого, но болезненного отца в бархатном
пиджаке и бежевом жилете: быть может, виконт.
несколько дней, и Дик, сильно морща лоб, что означало
напряженную работу мысли, предложил, что Долли и он могут спать
на кухне, разложив там запасной матрац. Я легонько помахал рукой
и объяснил Долли (которы передала это дальше посредством особого
раската голоса), что я просто заехал на часок по дороге в
Лектобург, где меня ожидают друзья и поклонники. Туг мы заметили
кровь на одном из немногих больших пальцев, оставшихся у Билля
(оказавшегося довольно неудачливым чудотворцем). Как было
женственно, никогда раньше мной не виданное в таком преломлении,
теневое раздвоение ее бледных грудей, наметившееся в разрезе
платья, когда она склонилась над рукой калеки! Она повела его
чиниться на кухню (ванной не было). В продолжение трех-четырех
малых вечностей, которые прямо-таки набухали от искусственного
тепла взаимных чувств, Дик и я оставались одни. Он сидел на
стуле, потирая передние конечности и продолжая морщить лоб; у
меня явилось праздное желание выжать угри на его потном носу
моими длинными блестящими когтями. Мне понравились его хорошие
грустные глаза и очень белые зубы. Менее привлекателен был его
громадный, волосатый кадык. Почему они не бреются чаще, эти
молодые ядреные парни? Он и его Долли имели безудержные половые
сношения на этом диване по крайней мере сто восемьдесят раз с
тех пор, как она зачала. А до того - как давно они знали друг
друга? Странно - никакого недоброго чувства я к нему не
испытывал; ничего, кроме страдания и отвращения. Он теперь тер
нос. Я не сомневался, что когда он наконец откроет рот, то
скажет (слегка тряся головой из стороны в сторону): "Эх,
девчонка у вас первый сорт, мистер Гейз. Это уж верно. И матерью
она тоже будет первосортной". Бедняга открыл рот - и отхлебнул
пива. Это ему придало уверенности, и он продолжал пить
маленькими глотками до пены у рта. Он был, сказала она, чудный.
Он в ладони свои заключал ее флорентийские грудки. Ногти у него
были черные и подломанные, но фаланги и суставы запястья,
сильная, изящная кисть были гораздо, гораздо благороднее, чем у
меня. Я слишком много терзал человеческих жертв моими бедными
искривленными руками, чтобы гордиться ими: французские фразы,
крупные костяшки дорсетского крестьянина, приплюснутые пальцы
австрийского портного - вот вам Гумберт Гумберт.
говоря, не мешало бы мне отдохнуть в этой притихшей, до смерти
испуганной качалке, до того как отправиться искать логовище
зверя: там оттяну крайнюю плоть пистолета и упьюсь оргазмом
спускового крючка - я всегда был верным последователем венского
шамана. Но постепенно меня стала разбирать жалость к бедному
Дику, которому, каким-то ужасным, почти гипнотическим способом я
мешал произнести единственное замечание, которое он мог
придумать ("Девчонка у вас первый сорт...").
совершенному Биллем.
Канаду", заорал я опять. "Хочу сказать - в Аляску".
ответил: "Что же, я так полагаю, что он поранил себя острым
краем. Руку-то он потерял в Италии".
сюрреалистическая рука, повисшая в их пуантилистическом кармине,
с маленькой цветочницей, нататуированной на тыльной стороне
кисти. Долли и подклеенный Билль появились снова. Я мельком
подумал, что ее двусмысленная красота, ее коричневым оттененная
бледность, вероятно, возбуждают калеку. Дик, облегченно
осклабясь, встал со стула. Он полагал, что Биллю и ему пора
вернуться к работе над проволоками. Он полагал, что у мистера
Гейза и Долли есть много о чем покалякать. Он полагал, что еще
Володихин Дмитрий
Быков Василий
Пехов Алексей
Лукин Евгений
Эриксон Стивен
Посняков Андрей