кают-компанию, оттуда, как грозное предупреждение, стремительно вылетел Н.,
с ног до головы залитый супом из свежих овощей. Иссиня-черная борода
пострадавшего была изысканно украшена зеленым горошком, а в зубах торчала
недоглоданная кость. Проревев что-то нечленораздельное, Н. скрылся в
туалете. Я всетаки вошел и, нарушая правила поведения в кают-компании, с
недопустимой фамильярностью бросился в объятия капитану Купри. Эдуард
Иосифович невозмутимо заметил, что мы, кажется, сегодня уже виделись, и,
ухмыльнувшись, пожелал приятного аппетита. Я поблагодарил, мертвой хваткой
вцепился в дежурного, извинился и кое-как уселся на свое место.
Сакунову, что шторм пустяковый, говорить не о чем. Гера, опытный метеоролог,
соглашался с тем, что говорить о шторме не обязательно, но ставил проливу
Дрейка за поведение одиннадцать баллов.
Разве при одиннадцати я мог бы так стоять не шелохнувшись?
соседнем с нами читальном салоне. Оттуда сначала донесся грохот сбиваемой
мебели, а потом гортанный голос нашего недавнего собеседника:
баллов!
кувалдами. По слухам, крен временами превышал тридцать пять градусов, но,
когда нас швыряло от одной стенки к другой, нам казалось, что эта цифра явно
преуменьшена. По коридорам лунатиками шастали страдальцы, мутным взором
отыскивая туалет. Томные лица этих мучеников вызывали глубокое сочувствие.
Пассажиру, как лицу без определенных занятий, в такую качку рекомендуется
либо крепко заснуть, либо попытаться отвлечься интересной беседой. Я выбрал
второе и полез наверх, в рулевую рубку.
что у меня от качки начались галлюцинации. Нет, в самом деле: гигантские
волны перехлестывают через бак, докатываясь до рубки и заливая окна, а
капитан и оба его помощника, первый и старший, настроены отнюдь не минорно.
Выяснилось, что шторм здесь ни при чем. Ничего особенно страшного в этом
шторме нет, хотя он и действительно одиннадцатибалльный. "Обь" выносила и не
такие. Просто Сергей Алексеевич рассказывал, как его молодая жена приступала
к педагогической деятельности. Вернувшись после первого дня домой, она
заявила, что из школы уходит и учительницей больше не будет. Почему? А
потому, что ученики ее спросили: "Можно, мы будем вас называть просто Галя?"
Алексеевич выразил сожаление, что ему не довелось поиграть. И тогда Эдуард
Иосифович рассказал такую историю.
и капитаны, одним из которых был Купри, решили провести товарищескую встречу
по футболу. И нужно же было случиться такому редкостному совпадению: в ходе
матча оба старпома вывихнули себе ноги! Капитаны немедленно отправились на
почту, заказали по телефону Москву и доложили начальству о чрезвычайном
положении. Сначала о своем старпоме рассказал коллега капитана Куари.
Начальство разозлилось, выругало капитана и велело назначить на должность
пострадавшего второго помощника. Потом трубку взял Купрв и доложил о своем
незадачливом старпоме. Начальство решило, что ослышалось, и недовольно
проворчало, что указания уже даны. Когда же Купри пояснил, что речь идет о
вывихнутой ноге совсем другого старпома, начальство совершенно рассвирепело
и в ярости воскликнуло: "Отныне категорически запрещаю всем старпомам играть
в футбол!"
Сергей Алексеевич.
отменил!
упрямо шла вперед, каждым оборотом винта отдаляя нас от Антарктиды. Все реже
попадались айсберги; пройдет еще день-другой, и мы махнем рукой последнему.
И вдруг я увидел на мачте белую птичку с большим вытянутым клювом, вроде
утиного. На Ватерлоо этих птиц называли футляроносами; не знаю, насколько
это название точно, но одна такая пичужка почему-то предпочла твердой земле
негостеприимную мачту корабля. Укрывшись за выступом, глупышка пережидала
бурю, не подозревая, что, когда шторм кончится, мы будем далеко от ее дома.
И мне стало жаль ее, жаль своего скомканного прощания с Антарктидой, и, будь
это в моей власти, я бы, кажется, вернулся хоть на денек обратно, чтобы еще
раз поклониться острову Ватерлоо, всему ставшему мне родным ледовому
континенту и людям, которые его обживают.
Мы!
свитеры. А на следующее утро, выйдя на палубу, увидели, что она залита
щедрым южным солнцем.
улыбки пятнадцать рейсов подряд.
обитатели твиндека устлали ее матрасами, ковриками, завесили тентами из
простынь и гамаками. Через час на палубе не осталось свободным и квадратного
дециметра "жилой площади". Горе тому, кто проспал! Долго он будет ходить и
канючить, судьбу свою кляня. Помни одиннадцатую заповедь -- не зевай!
дачу ИЛ-14, обеспечив себя и солнцем, и свежим воздухом, и надежным укрытием
на случай дождя.
плескайся сколько хочешь.
взывали: "Остерегайтесь ожогов! Лучше жить белыми, как сметана, чем откинуть
копыта шоколадными!", а потом не выдержали искушения и целыми часами
преступно поджаривались, бормоча про себя клятву Гиппократа.
занятие, из которого никто не извлекает столько самозабвенной радости, как
полярник. Полгода он вообще не видит солнца; затем на долгие месяцы солнце
повисает над ним, словно огромная электрическая лампочка. Конечно, и в
Антарктиде отдельные отчаянные ребята загорают, но в этом больше "игры на
публику", вроде нашего ныряния в прорубь (даю голову на отсечение, что ни
один "морж" не сунется в ледяную воду, если на него в это время никто не
будет смотреть). Загорать же на палубе, когда корабль входит в тропики,--
первое настоящее удовольствие отзимовавшего полярника, увертюра перед
подъемом занавеса, скрывающего за собой настоящую, полноценную жизнь,
солнцу. Полгода назад, когда "Визе" пересекал тропики, я ухитрился впитать в
себя столько ультрафиолетовых лучей, что несколько дней не мог ни сидеть, ни
лежать. Помня тогдашние муки, я на сей раз не лез на солнцепек и
передвигался по палубе вместе с тенью, принимая главным образом воздушные
ванны.
общество радистов: Николай Ильич Мосалов, Петр Иванович Матюхов и Олег
Левандовский, мастера высокого класса, работающие на ключе, как говорят
радисты, "со скоростью поросячьего визга". Затем к нам поднялся радиотехник
Сева Сахаров, и разговор пошел о детях. Невысокий, но непомерно широкий и
могучий Сева вздыхал по трем своим девчонкам, которые растут так быстро
("тьфу-тьфу, не сглазить!"), что только успевай их наряжать. Когда Сева
излил душу, попросил внимания Петр Иванович, чтобы рассказать занятную
историю рождения своей дочки.
начал он. -- Галя зимовала на Диксоне, а я на Челюскине. Каждую вахту мы
встречались и разговаривали морзянкой. Точка-тире, точка-тире, и завязалась
дружба. С цветами на Челюскине, сами понимаете, были перебои, так что я
посылал ей с оказией шоколад. Встречи мы ждали с нетерпением, но увидеться
довелось только через два года. Приехал я на Диксон, познакомился с Галей
очно, сыграли мы свадьбу и стали работать на Челюскине вместе... И там
родилась у нас Леночка. Когда дочке исполнилось десять месяцев, Галя повезла
ее домой, в Москву, регистрировать. В загсе пришли в ужас: "Как так? Вы
нарушили закон! Почему не зарегистрировали при рождении? За такое
предусмотрено..." И так далее. Галя испугалась -- все-таки впервые в жизни
стала преступницей, и объяснила, что на Челюскине нет загса. Кают-компания
есть, радиостанция и метеоплощадка тоже имеются, и медведей вокруг
тьматьмущая, а вот с загсом получилась неувязка. Как-то забыли предусмотреть
на Челюскине постройку загса. "Не может такого быть! -- возмутились. --
Пусть местные власти подтвердят, что дочь ваша!" Выслал я заверенную
начальником станции радиограмму, что так, мол, и так, извините, что родили
человека в неположенном месте. Не верят! Не может быть, чтобы в населенном
пункте не было загса! Решили поставить вопрос о Лене на райсовете. И приняли
постановление: в порядке исключения зарегистрировать, но местом рождения
указать не пресловутый Челюскин, не имеющий даже загса, а Москву, Так и
сделали, к всеобщему удовлетворению...
пришел в составе санно-гусеничного поезда. Мы тогда разговорились, и я
узнал, что Петр Иванович, как и Василий Коваленко, тонул на торпедированной
фашистами "Марине Расковой", вместе с двадцатый шестью товарищами спасался
на кунгасе -- небольшой неуправляемой барже -- и через сутки их подобрал
тральщик.
удовольствием рассказывает, как приручил в Мирном пингвина. Как правило,
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Роллинс Джеймс
Флинт Эрик
Суворов Виктор
Сапковский Анджей