Чтение 72–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

Оставшись один, Бестужев заперся в кабинете и долго пил, не пьянея.
Хотел подумать--так думай, светлая голова! При чем здесь вся эта трескотня
фразой -- во имя чести, справедливости и прочая! Дело есть дело. А суть его
в том, как следствие пойдет. Государству не справедливость нужна, а логика
поступка! Если необ-ходимо для логики следствия, чтобы Белов был виновен,
то, стало быть, так оно и будет. И нечего слезы крокодиловы лить, у нас,
слава Всевышнему, времена мягкие, головы людям не секут, а ссылка только
остудит горячую кровь. Но ведь не отвяжется Черкасский-то, вот в чем тоска!

В кровать Алексея Петровича слуга отнес на руках: это понимать надо,
барин не бездонная бочка, объял-таки его хмель.

На следующий день Бестужев ознакомился с опросными листами по делу
Белова и был немало удивлен. Или следователь плут, или такова воля
провидения, но как-то все сходилось, что Белов в деле заговора был совсем
без надобности.

Иначе как душевной гибкостью и мудростью нельзя назвать ред-кую
способность канцлера ладить с самим собой. Он в миг и совер-шенно искренне
поверил, что решение освободить Белова навязано ему не Черкасским, а той
самой логикой поступка, о которой он толковал с собой давеча. Не было
никакого заговора, все это миф! Может, Лесток и заигрывал с молодым двором,
и с их величеством Екатериной шептался, и письмами обменивался, и интриганка
герцо-гиня Цербстская сучила ножками от нетерпения, когда же ее дочень-ка
приблизится к трону, все это есть, но реальной опасности здесь с гулькин
нос. А Петр Федорович... Мало того, что неумен и необразо-ван, инфантилен до
неприличия, так ведь еще и трус! В настоящую борьбу за трон, так чтобы
опасности в глаза посмотреть, он никогда не пойдет,

Судя по опросным листам Белова, следователь все эти мысли канцлеровы
предчувствовал. Умный, видно, человек трудился на доп-росе, Бестужев
всмотрелся в подпись: Шуриков. Знает он этого Шурикова, очень толковый
человек... А чтобы Шувалов не шустрил, требуя объяснений, следует этого
проходимца Белова вкупе с женой запихнуть куда-нибудь подальше, в
дипломатический корпус в Анг-лию или Порту.

Именно в стенах Тайной канцелярии, хоть он и не желал этого, началась
Сашина дипломатическая карьера.

Еще один листок привлек внимание Бестужева. Он вначале не понял, почему
показания поручика Бурина пришпилены к делу Бе-лова. Сомнения разъяснились с
первых же строк: найден убийца Гольденберга- И как ловко, каналья, излагает!
Честная дуэль. Ножом в бок человека пырнул и смеет что-то о чести лопотать!
Так тебе и надо, Яков Пахомыч, что угодил под арест. Однако откуда он знает
это имя? И связано оно с какой-то дрянью, с чем-то до крайности
неприятным... Стоп! Вспомнил, Яков Пахомыч Бурин, где тебя видел. В
Антошиной комнате, черный, в углу стоял-- Друг его, значит.

Алексей Петрович почувствовал вдруг, как отяжелилась, словно свинцом
налилась голова. Он подпер ее рукой и подумал с грустью, что и сам Антоша, и
знакомцы его принесут еще в жизни многие неприятности.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Ни одно сердце при дворе, даже самое великодушное, не пожале-ло об
отлучении бывшей фаворитки Ягужинской. Всем вдруг стало ясно, что никак
нельзя ей было находиться при государыне, если та ее матери язык отрезала. А
до этого словно и не замечали. Исчезла Ягужинская, и о ней забыли в тот же
день.

Елизавета вспомнила об Анастасии, когда между депеш, прислан-ных ей
Бестужевым, она нашла негодную, черновую писульку с упо-минанием имени
Белова и опять пришла в негодование.

Тогда в Гостилицах из-за шума и плача, связанного с крушением катальной
горки, ей недосуг было объясняться с негодницей статс-дамой. Сейчас, видно,
пришел срок. Нет, она не отдаст строптивую Тайной канцелярии, она сама будет
вершить над ней суд и разобьет по всем пунктам.

-- Чтоб завтра с утра была здесь Ягужинская!-- приказала Ели-завета
Шмидше.

"Ты скажи мне, милая,-- так мысленно начала разговор Елиза-вета,-- как
посмела ты бежать с католиком, презрев веру право-славную? Как дерзнула ты
писать матери своей, государевой пре-ступнице, да еще просить у нее
благословения на неугодный нам брак? И как ты. чертовка окаянная, дошла до
такой низости, чтоб в обход государыни твоей сноситься тайно с молодым
двором? Не отпирайся, дрянь, Шмидша слышала, как ты с Екатериной
шепта-лась!" Далее должна была последовать жестокая сентенция: брак с
Беловым разъять, а с мужем твоим, мерзавцем, пусть Тайная кан-целярия
разбирается!

Если бы этот разговор состоялся, то не миновать Анастасии монастыря или
крепости. Однако дела благочестия оторвали госуда-рыню от намеченного плана,
потом арест Лестока, и следствие над ним отняли все душевные силы. А ведь
жизнь есть жизнь, нельзя все время хмуриться и смотреть волком, завтра
охота, послезавтра прием послов, через три дня бал... Где уж тут думать о
неприятном?

Еще раз она вспомнила о Ягужинской, воротясь во дворец после допроса
Лестока, и хоть раздражена была до крайности, мысли ее приняли неожиданный
оборот. Какой приговор она вынесла Анаста-сии? Пусть сама выбирает --
монастырь или крепость. Семь лет на-зад эти же самые слова произнес Лесток,
призывая Елизавету немедленно в ночи идти занимать русский трон. "Что ждет
вас? -- спросил он тогда с горечью.-- Либо монастырь, либо крепость, другого
пути нет!" Сцена представилась ей во всех подробностях, и как молилась она в
Преображенских казармах, и как снег шел, и как несли ее ко дворцу на руках
гвардейцы. Крикнула Шмидшу. Старая чухонка явилась немедленно, зорко ощупала
госу-дарыню взглядом, здорова ли, не гневлива ли, каково душевное
само-чувствие.

-- Ягужинскую, то бишь Белову, больше ко мне не звать!-- сказала
Елизавета и добавила тихо:-- Бог с ней,

Но всего этого не знала Анастасия и потому не могла понять, что
нежелание государыни говорить с ней есть как раз милость, а не опала. После
ареста Саши она затосковала больше прежнего.

Никогда раньше в этом доме не было домашней божницы, а те-перь она
велела собрать по дому самые дорогие и старые иконы и повесить их в малой
гостиной, той, что в одно окно. Здесь и проводила она большую часть дня, а
иногда и ночи.

Анастасия ни о чем не просила Бога, не славила, а, стоя на коленях,
сбивчиво и страстно рассказывала святым ликам разнооб-разные события своей
жизни и все пыталась объяснить, как она права и как другие не правы.

Иногда ее отвлекала черепичная крыша соседнего дома: шер-шавый скат ее
был то мокрым от дождя, то облит закатным солнцем. У слухового окна грелась
на солнце молодая черная кошка. У нее была изгибистая шея, круглая, с
маленькими ушками морда, глян-цевая, стройная фигурка ее напоминала
египетскую статуэтку. Анастасии казалось, что кошка сидит здесь неспроста,
что она послана в назидание, недаром они встречались с ней взглядом. Если б
пожелал Господь, он непременно послал бы на крышу белых голубей, сколько их
тут раньше кружило... Но нет, опять появилась на крыше мерзкая тварь и
мурлычет, и чистит о черепицу свои перламутровые коготки.

Анастасия велела повесить на окно плотную штору. Теперь она и днем
молилась при свече, и опять рассказывала Богу, как неспра-ведлива к ней
императрица. Потом Елизавета исчезла из ее рас-сказов, место государыни
занял Саша.

Как-то встала она утром, до завтрака прошла в молельню, отодви-нула
тяжелую штору. Было очень рано. Над городом висел туман. Через час высоко
поднимется солнце и растопит это влажное об-лако, а сейчас силуэты домов,
шпилей, луковиц на церквах раз-мыты, все они словно плывут...

"Что я все себя жалею,--подумала вдруг Анастасия.--Горькая моя доля,
мать в ссылке, муж в крепости, но ведь надобно и их пожа-леть, им-то еще
горше..." Это простая мысль принесла ей| облег-чение.

А на следующий день из тюрьмы вдруг вернулся Саша. Он явился к вечеру,
не сказав никому ни слова, прошел в кабинет, сел за стол и замер с закрытыми
глазами, вслушиваясь в звуки родного дома. Вначале шепот, шорох невнятный,
потом беготня по лестницам и наконец громкий, навзрыд, крик Анастасии:

-- Где он? Голубчик мой ясный, где он?

Она вбежала в кабинет, и здесь силы ее совершенно оставили. По инерции
она еще сделала три неверных шага, потом колени подломились, и она
непременно рухнула бы, если б не подхватили ее сильные руки мужа.

Пора кончать нашу историю, в которой все разъяснилось, а если у
читателя остались какие-то пробелы, если он в чем-то увидел
недоговоренность, то автор может заверить: причина недоговоренно-сти не в
забывчивости и не в отсутствии желания рассказать, а в незнании.

Например, я не знаю, кончилась ли любовь Марии и Никиты вен-цом, или
осталась на всю жизнь приятнейшим и нежнейшим воспо-минанием для обоих.
Пусть читатель по своему усмотрению допишет их любовь. Мне же, чтоб сказать
об этом наверняка, опять надо с головой нырнуть в XVIII век, чтобы в
архивах, документах и книгах искать продолжение этой истории. Если будут
место, время и бумага, я непременно это сделаю.

Беловы тихо и незаметно отбыли в Лондон. За Алексея Корсака тоже не
стоит волноваться, у него, как теперь говорят, все в порядке: через два года
офицер, через пять капитан. Жаль только, что по-плывет он к дальним
обетованным землям много позднее, то есть не в двадцать, как мечталось, а в
сорок. Но не будем гневить Бога. В каком бы возрасте ни осуществилась твоя
мечта, это всегда счастье.

В судьбу Лядащева наша история внесла серьезные изменения. Активный, не
стесненный служебными рамками сыск пришелся ему настолько по вкусу, что он
стал подумывать, а не организовать ли ему что-то вроде лавки или конторы,
которая занималась бы распу-тыванием сложных узлов, в которые завязывает
жизнь человеческие судьбы. Если это лавка, то за распутывание и деньги можно
брать, а можно и не брать... Когда работа в удовольствие, то это дороже
любого рубля и дуката.