этого дурмана, лучше на саксофоне буду играть, лучше уеду с Памелой к ней в
Малибу, забуду о том, что я русский, что я яки, забуду об Острове Крым,
довольно... Вновь и вновь в памяти его вставал дряхлый дворец на окраине
Рима, отставшие от стен обои, выскакивающие при каждом шаге плитки паркета,
запах распада, неотвратимой беды... Он тряхнул головой, поймав на себе
беспокойный взгляд Памелы.
про саксофон, а ты, оказывается, и действительно немножечко умеешь.
заиграю, как он.
живот, тем более по-матерински она относилась и к мужу своему, русскому
мальчишке. -- Завтра же напишу маме в Малибу. что ошиблась, -- выходила
замуж за будущего премьера, а он оказался просто саксофонистом.
вот независимая страна, ни с какой политической падлой никогда не смешается.
вернулся из Италии другим человеком. Может быть, "красные бригадисты" тебя
запугали?
чего ездил в Италию, никому, кроме Памелы, и никому никогда не расскажет:
нечего им знать о горшках с черной рвотой, о трещинах в стенах так
называемого дворца, о последних хрипах матери, о ее глазах, замутненных
наркотиками, об одинокой его молитве, которая обернулась судорогой, никому
он не расскажет об этом, кроме Памелы, которой уже все рассказал, никому,
даже отцу, прежде всего -- никогда -- отцу. Он ничего не ответил Маета Фе и
отвел глаза. Получается, что у меня совсем нет друзей. Маета Фа -- лишь
политический союзник, он не друг, если я не могу ему рассказать? Это еще
вопрос... Впрочем, дед Арсений -- мой друг. Вот ему я расскажу все о матери,
об этом ужасном дворце, где она провела свои последние дни... Завтра же
отправимся с Пам в Коктебель...
"бригадистами" там обкакался?
рюмку коньяку и поспешно закурил.
"яки", а говно!
юношу от дома. Мусульманин не должен принимать участия в варварских забавах
гяуров. Затем и отец, богатейший плантатор, выгнал сына: иди к своим
русским! Теперь Маета Фа собирался и сам послать всех подальше: оскорбленная
душа жаждала одиночества.
удалось добиться своего: все забыли про джаз и про очарование поздней весны,
про все свои сердечные дела и про марихуану, снова бессмысленно закружилась
по столу безнадежная яки-проблема. Антон, хотя и слово себе дал не
ввязываться, через минуту уже перегибался через стол, отмахивал волосы,
стучал кулаком, безобразно, в худшем русском стиле, оппонировал другу, едва
ли не рыдал.
нас еще нации, хоть плачь, но нету! Вы же видели, как проваливались все наши
митинги, за исключением тех, где надо было кулаками работать: все наши
дискуссии оборачивались комедией, а над своим языком мы сами смеялись!
длинную руку.
мазохисты! Вас Золотая Орда триста лет употребляла, а вы только попердывали!
Вас Сталин сорок лет употреблял, а вы его отцом народов называли. Вы,
русские, сейчас весь наш Остров задницей к красным поворачиваете.
напрашиваетесь на очередную выгребку. Кончено! Катитесь вы, проклятые
русские!
прямо на мостовую. Через несколько секунд зеленая его "бахчи-мазаратти",
рявкая, отвалила от ресторана "Набоков" и исчезла.
поверку и вся наша "нация". Вы -- русские! При чем тут русские? В конце
концов почему я -- русский? Я с таким же успехом и итальянец.
своим животом, обратилась к ней Памела. Она чувствовала, куда клонит
певичка, -- при беременной жене уволочь на ночку мальчика.
проговорил Антон. Он был удручен внезапной злобной вспышкой Маета Фы. --
Друзья, -- сказал он, -- мы ссоримся по пустякам, а на самом-то деле думаем
об одном -- придут ли красные?
интонацией, да-да, определенно, кто-то советский высказался. В конце стола
на углу бочком сидел маленький, заросший бороденкой по глаза молодой человек
в солдатской рубашке, расшитой лилиями, -- мода советских хиппи.
друзьям и продолжил свою мысль.
процесс формирования новой нации. Надо перенести семя яки через поколение.
Нужно организовать многонациональные земледельческие коммуны, работать над
языком, над новой культурой... -- Говоря это, он чувствовал на себе
усмешливый взгляд малыша. Резко повернул голову -- так и есть: смеется. --
Какого черта вы смеетесь?
АССР, -- сказал малыш. -- У вас никто до конца не понимает большевизма. Даже
вы, "яки", противники воссоединения. Даже вы, ребята, не понимаете, что вас
очень быстро тут всех раскассируют...
эмигрант? Они сюда не едут...
откуда угодно и куда угодно.
амбиции сказал малыш. -- Мое имя Бенджамен Иванов, или Бен-Иван, как зовут
меня друзья. Я эзотерический человек. С каждым годом обнаруживаю в себе все
новые и новые признаки свободы. Вы можете спросить, Тони, у вашего отца.
Прошлым летом мы пересекли с ним вместе советско-финскую границу. Мне
удалось тогда "вырубить" целую заставу, на солидном расстоянии спутать
показания локатора.
веранды клуба "Набоков" и вдруг исчез в подступающих вплотную к веранде
ветвях платана.
ему улыбался.
потанцуем, секси-бой?
каким образом услышавшая эту даже и не произнесенную фразу. -- А вы, детка,
-- обратилась она вполне, впрочем, миролюбиво к Заире, -- были бы очень
любезны, если бы спели еще раз "Сентиментальное путешествие".
дороге она подцепила вновь прибывшего эзотерического человека. Тот оказался
к тому же с тромбоном и очень профессионально солировал поочередно с Заирой
и улыбался ей вполне по-свойски и даже иногда притрагивался своим твердым
передком к ее пружинистому задку. Все танцевали на веранде, и все улыбались
друг другу. Антон прижимал к себе огромный живот жены, и ему казалось, что
сердцебиение плода совпадает с его собственным пульсом. Он видел вокруг лица
друзей, несостоявшуюся новую нацию Острова Крым, такие красивые яки -- "Хей,
челло, где вы еще найдете такую красивую молодежь? " Все танцевали под
мелодию четвертьвековой давности, и все улыбались. Сладкое облачко марихуаны
витало над верандой. В небе растворялось закатное золото и висел для красоты
рой безобидной майской мошкары. За хрустальным стеклом виден был внутренний
зал ресторана "Набоков". Еще недавно там чуть ли не каждый вечер проходили
приемы в честь очередного заезжего эмигранта. Теперь элегантная публика
передвигалась с бокальчиками мартини вполне бессмысленно. Кое-где были видны
хохочущие рты, кое-где насупленные брови пророков, кривые рты пьянчуг,
подержанные дамочки проносили высоко поднятые и на всякий случай чуть-чуть
оскорбленные подбородки, а с дубовых панелей взирали на толпу портреты
Тургенева, Мережковского, Бунина, Ахматовой, Бродского, Вознесенского,
Ахмадулиной и множества других. "Писатели -- верные помощники партии", --
вспомнил Антон поразивший его лозунг в московском клубе ЦДЛ. Сейчас все
казалось призрачным, все подернуто дымкой. Слабый привычный наркотик на этот
раз будто бы отодвинул куда-то вглубь весь клуб "Набоков" и веранду с
танцующей молодежью и придал всему какой-то смутный несмысл. Впрочем,
ощущение это было мимолетным, оно пропало так же, как и появилось, --
внезапно, и в это время поворот танца открыл перед ним прореху в шеренге
платанов и в прорехе той -- огромное золотое небо крымской ночи, панораму
Симфи с ее кубами, шпилями, шарами, квадратами и уступами, россыпь огней на
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Свержин Владимир
Сапковский Анджей