что ее недостаточно оценили.
Теперь, глядя на тетю Аню образца шестьдесят шестого года, Сигизмунд увидел на
ее лице трагический отсвет блокады. Тогда это не бросалось в глаза. Удивительно
- со времени войны прошло двадцать лет, а этот трагизм в складке губ, в росчерке
бровей так и остался. Сгладился только совсем недавно.
Вспомнил крепкие духи тети Ани и солдатскую шутку деда по этому поводу. Дед
мелькнул в кадре лишь на мгновение. Видно было, что оператор - похоже, снимал
отец - старался деда не снимать.
Заново переживая этот день и видя его глазами взрослого человека, Сигизмунд
вдруг понял, что тетя Аня была в семье посмешищем. Почему - непонятно.
Отец томительно и скучно подолгу задерживал камеру то на бутылках, то на
поднятых рюмках. Рюмки эти Сигизмунд сразу же вспомнил. Хрустальные
"тюльпанчики" шестидесятых. Они потом все разбились, один за другим. Отец по
этому поводу шутил, что мать, мол, стеклянную посуду не бьет - только
хрустальную.
Очень много снимали мать. Теперь Сигизмунд мог оценить, что мать была в
молодости красива. На этой записи мать была моложе его теперешнего лет на семь.
Затем отец попытался заснять на пленку Сигизмунда. "Для истории, Гошка! Давай,
улыбнись!" Сигизмунд сидел рядом с Аспидом, всей кожей ощущая его презрение к
суетливой деятельности подвыпившего отца, и мотал опущенной головой. Потом
поднял лицо - тут-то его и засняли. Тогда он вывалил язык, стал кривляться и
говорить гадости. Отец потом смеялся, говорил, что кино немое и гадости не
записались.
Сигизмунд пытался вспомнить, что именно он говорил, надеясь шокировать
назойливого оператора, но так и не смог. Ушло.
Мать потом Сигизмунда ругала. Говорила, что ей было стыдно перед гостями.
Сигизмунду и самому было стыдно.
Просматривая день рождения матери, Сигизмунд вдруг понял, что единственный
человек из всей семьи, который его по-настоящему интересует, - это Аспид. Но как
раз Аспида на записи практически не было. Возможно, кстати, неприязнь отца тут
не при чем. Не исключено, что сработала квалификация конспиратора, умевшего
непринужденно избегать любых съемок.
Завершалась пленка осенней прогулкой по Елагину острову. Оператор пустился в
изыски, снимал то дрожащие на ветру листья, то плавающие в лужах веточки, то
желуди, то лебедей. Немного - Ангелину, задумчиво прогуливающуюся по аллеям. И
совсем чуток - десятилетнего Сигизмунда. Он забрался на дерево и наотрез
отказался делать что-либо еще.
Выключив видеомагнитофон, Сигизмунд посидел некоторое время в задумчивости. Ему
было грустно - до ломоты в груди. Он вдруг остро ощутил, как распалась его
семья. Еще в начале семидесятых семья была - большая, сплоченная. Пусть каждый
жил своей жизнью, пусть отношения между членами этой семьи были сложными, но
семья БЫЛА. Потом дед умер, Сигизмунд уехал от родителей, все развалилось.
А жаль.
* * *
Однако долго сожалеть о распаде семьи Сигизмунду не пришлось. Шестнадцатого мая
одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года в двадцать часов ноль шесть минут
по Московскому времени - свершилось: к валяющемуся на диване Сигизмунду
заглянула Аська и мрачно сказала:
- Морж, идем. Там тебя этот старый хрен зовет.
- На что я ему сдался?
- Вот ты его и спроси.
Сигизмунд с кряхтением поднялся. Аська с подозрением покосилась на него.
- Хоть ты, Морж, на ходу не рассыпайся. А то уже тошнит от хворых.
- На себя полюбуйся, - огрызнулся Сигизмунд.
Достало. Все достало. В собственном доме по вызову хожу. Какой-то старый
дегенерат аудиенцию назначает. Гнать, всех гнать! Измыслить, как - и к едрене
фене.
Нарочно шаркая шлепанцами, Сигизмунд проник в "светелку". "Старый дегенерат"
развалился на тахте. Рядом вила гнездо заметно растолстевшая Лантхильда. Тут же
верхом на стуле сидел Вамба. Что-то замысловатое плел из тонких ремешков.
Сплетет - расплетет... Сплетет - расплетет...
Едва Сигизмунд вошел, в него уперся хмурый взор из-под кустистых бровей.
Изуродованная шрамами физиономия старого вандала обратилась к "зятьку".
Старец источал какой-то свой особенный запах. Плюс корвалоловая вонь.
- Чего? - буркнул Сигизмунд. - Звали?
Старый вандал некоторое время пялился на Сигизмунда молча, мрачнея с каждой
секундой. Затем, брызгая слюной и разъяряясь все больше, заговорил. В исполнении
папаши Валамира вандальская речь звучала песьим брехом. Гав! Гав!
Хватило даже скудных познаний Сигизмунда, чтобы понять: старец ярился, требовал,
обличал... Все крутилось вокруг имени "Сегерих". Мол, вынь да положь Сегериха!
Сигизмунду тестюшка и слова вставить не давал. Наконец выдохся и заткнулся.
Снова мрачным взором сверлить принялся.
Сигизмунд перевел взгляд на Вамбу. Вамба выглядел озабоченным.
- Йаа, Сигисмундс, - закивал Вамба, - Сегерих! Сегерих - хвор ист?
- А мне почем знать?
- Посем? - Вамба повторил знакомое слово. Потер пальцы понятным жестом, будто
купюры слюнил. - Нии "посем"! Хвор?
Старый пень снова ожил. Завопил с удвоенной силой. Сегерих! Чтоб был! Здесь!
Немедленно! Ну? Что стоишь? Где Сегерих-то? Ну-ка быстро, ноги в руки - искать!
Лантхильда тихонечко кивала Сигизмунду с умильным видом. Мол, Сигизмундушка, ну
что ты, право. Видишь - батюшка Сегериха просит? Что тебе стоит, коли так уж
приспичило старому человеку! Сходи, уважь. Поищи.
Постепенно наливаясь "свинцовой мерзостью бытия" по самые уши, Сигизмунд
медленно повернулся и молча вышел из "светелки".
Аська сидела на кухне, покуривала. Завидев Сигизмунда, встрепенулась.
- Чайку хочешь, Морж? Слушай, меня он тоже достал. Во как достал! Все говорит,
говорит, поучает... За мальчика принял, сиськи щупал, чтобы проверить, потом
хохотал, по спине меня хлопал - чуть душу наружу не выбил... А знаешь, я ему
понравилась. Он считает - это отменная шутка волосы срезать и так ходить. Вамба
рассказал ему про меня и Вавилу...
- А что - ты и Вавила? - удивился Сигизмунд.
- А ты не знал?
- Откуда мне знать? Я над тобой со свечкой не стою.
- Да мы уж давно. Его кольцо в пупе прикололо. Ну и пошло... А меня - хайры. Ну
и другое тоже. У него шрам на животе, только не от аппендицита. Папочка Валамир
говорит, мы с Вавилой друг другу идеально подходим. Мол, два раздолбая.
- Да это он просто радуется, что Вамба на тебя не позарился. Вавила старой
сволочи - никто, а Вамба все-таки сынок.
- Да ну тебя в задницу. С тобой как с человеком разговариваешь... Или ты
ревнуешь, Моржик? Так я ведь тебя тоже люблю... А чего ему от тебя надо было?
- Какого-то Сегериха.
- А где он?
- Кто?
- Сегерих.
- Да хер его знает, этого Сегериха! Я его в гробу видал!
Аська неожиданно сказала, давя окурок:
- В самом деле, Морж, что ты кобенишься. Сходил бы, поискал этого Сегериха. Сам
видишь, волнуется дед. Еще копыта отбросит от переживаний.
- Будет вам сейчас Сегерих! - заорал Сигизмунд. Вскочил.
- Ты хоть чай-то допей! - в спину ему крикнула Аська.
* * *
Сигизмунд шел в Анахрон, грохоча заграждениями и яростно бормоча себе под нос:
- Будет вам сейчас Сегерих! Будет вам Сегерих!
На полдороге обнаружил, что впопыхах не переоделся. Так и выбежал в хорошей
куртке. Да и фиг с ней. Отомщу! За все отомщу!
Но спустившись и остановившись перед заветными кирпичами, открывающими подземный
ход, Сигизмунд вдруг задумался. Он пережил здесь столько ужаса, видел столько
страшного и неприглядного... И там, в темноте, в черном зеве колодца, ждало
что-то... какой-то неведомый провал.
И все же раз за разом он находил в себе силы идти в Анахрон, заглядывать в
приемную камеру, осматривать "предбанник". Ни отвращение к бесчеловечному
порождению жестокой эпохи, ни стерегущий за каждым поворотом страх, - ничто не
могло остановить его.
Почему? Ведь не ярость же, в самом деле, погнала его из кухни в Анахрон! И всяко
не тревога за судьбу какого-то там Сегериха! И меньше всего - желание потакать
капризам старого вандала, оккупировавшего "светелку" и тиранящего оттуда всю
тусовку.
Нет, совсем не в этом дело. Совсем не в этом.
А в том, что Анахрон неудержимо притягивал к себе. Звал. И это было сильнее
любого страха.
Сигизмунд вошел в тоннель и закрыл за собой потайную дверь. Впереди тянулся
темный ход. Но и мрак, и одиночество, и страх - все это казалось малой платой за
наслаждение оставить в недосягаемой дали бессмыслицу "верхней" жизни.
Здесь, под землей, в недрищах Анахрона, имелась своя алогичность. Но - другая.
Может быть, более высокого порядка. Волюнтаризм акта Творения. Бессмысленность
претворения биомассы в разумное существо. Нелогичность Создателя.
Жрец Анахрона, блин!
И ведь снова побежишь отсюда, умирая от ужаса! И снова будешь возвращаться.
Опять вспомнились кадры семейной "хроники": Аспид, презрительно глядящий и на
застолье, и на любительские кинопотуги отца... Еще бы тебе, дед, не кривиться!
Ты играл в куда более захватывающие бирюльки.
Неожиданно, будто въяве, увиделась и кинокамера. Она называлась "Спорт-2" и
являла собою толстостенную железную коробку, из которой пипкой торчал крохотный
объектив. И помещалась она в очень жестком футляре. Почти таком же большом и
твердом, как деревянная кобура от маузера, которую дед хранил как реликвию
германской войны.
Анахрон был сегодня чрезвычайно активен. Сигизмунд ощущал, как пульсирует
пространственно-временная ткань. А может, это была игра воспаленного
воображения.
К приемной камере Сигизмунд приближался с опаской. Если Сегерих - или, скажем,
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Глуховский Дмитрий
Лукин Евгений
Перумов Ник