Чтение 72–й страницы книги ~Эра Милосердия~

- Эх, тарелочку бы супу сейчас... Так хочется горяченького. Как,
Шарапов, не отказался бы от рассольника, а? С потрошками гусиными?

- Я бы лучше щей поел. И баранью отбивную на косточке. Но поскольку
"Савой" далеко, а столовая откроется только утром, придется отложить
этот вопрос. Давай с Груздевым решим.

- А что с ним решать? - легко сказал Жеглов.- Завтра с утречка
вызовешь его да отпустишь. Напишешь постановление об освобождении от
моего имени, я подпишу - и все дела. Меня сейчас больше Фокс занимает...

- А меня Груздев,- покачал головой я.- Хоть Фокс и крепкий орешек, да
куда он от нас денется? Выспимся - и возьмемся за него всерьез. Все
улики по-настоящему против него. Неужели уж ты его на таком материале не
расколешь?

И тут Жеглов очень удивил меня.

- У тебя опыта нет, Шарапов,- уныло сказал он.- Иначе ты бы знал:
такие, как Фокс, не колются. У них воровской закон сам по себе ничего не
стоит - они из материалов дела исходят: и чем больше улик, тем труднее
их заставить сознаться.

- А какая здесь логика?

- А такая, что они понимают: суд в их бумажное раскаяние не поверит,
все равно отвесит на полную катушку. Вот они и оставляют себе шанс
свалить обвинение на кого-нибудь из лагерных, кто согласится взять на
себя - бывает и такое... Так что нам его самим изобличать придется - до
фактика, до словечка, до минутки.

- Ну что ж... Не знаю, как ты, а я готов для него постараться! Я ведь
таких негодяев не только сроду не видел, даже в книжках не встречал...

- Ну и добро...- кивнул Жеглов.- Давай домой собираться, что ли?
Двадцать часов на ногах...

- А Груздев?

- Так я же сказал тебе: ночь на дворе, что мы его будем с постели
поднимать?..

- Я думаю, с той постели и среди ночи помчишься. И жена его здесь...

- Теленок ты, Володька. Им и домой-то добираться не на чем!

- Ничего, я думаю, они в крайнем случае пешком пойдут. Ну давай
закончим с этим, Глеб, и тогда уж домой.

- Да ты не понимаешь, это ведь на час бодяга...

Мне надоело с ним препираться, и я сам снял трубку, вызвал КПЗ, велел
дежурному направить к нам Груздева. Жеглов лениво проворчал:

- Ты, салага, хоть сказал бы дежурному, что с вещами. А то
возвращаться придется...

Да, об этом я не подумал. Я перезвонил дежурному - и он в самом деле
меня не понял, решив, что мы вызываем Груздева на допрос.

- А коли так, то требуется постановление,- сказал дежурный.

Я заверил его, что сейчас же принесу сам, и Жеглов милостиво
согласился продиктовать мне коротенький текст. Постановление
заканчивалось словами...

"...Изменить меру пресечения - содержание под стражей - на подписку о
невыезде из города Москвы". Тут мы опять заспорили - мне казалось
правильным написать:

"освободить в связи с невиновностью", но Жеглов сказал:

- Ну что ты, ей-богу, нудишь? Если мы так напишем, начнутся всякие
вопросы да расспросы. Без конца от дела отрывать будут, а у нас его,
дела-то, полны руки!

Если же изменение меры-пресечения - это никого не касается. Следствие
само решает, под стражей обвиняемого держать или под подпиской, понял?
Закончим с Фоксом, тогда и для Груздева подписку отменим...

Я действительно в тонкостях этих еще слабо разбирался, не представлял
себе, каково человеку жить под подпиской - это ведь значит находиться
под следствием; у меня было одно желание - как можно скорей выпустить
Груздева на свободу.

Поэтому я мирно согласился, дождался, пока Жеглов поставил на бумаге
свою знаменитую, в пятнадцать колен, подпись, и сбегал в КПЗ. Жеглов тем
временем наведался к Панкову, который успел добиться от Фокса твердого
уверения в том, что он никогда никаких преступлений не совершал, что все
наши доказательства - это чистейшая "липа номер шесть" и следствие
никоим образом не должно рассчитывать на какую-нибудь иную позицию в
этом, как выразился Фокс, жизненно важном для него вопросе.

- Значитца, так, Шарапов...- сказал мне Жеглов.- Ты тут выруливай с
Груздевым, а я пойду еще с Панковым посижу для приличия...

- А с Груздевым попрощаться не думаешь? - спросил я.

- Чего мне с ним прощаться? - холодно сказал Жеглов.- Он мне не сват,
не брат...

- Я думаю, перед ним извиниться надо,- нерешительно сказал я.

Глеб захохотал:

- Ну и даешь ты, Шарапов! Да он и так от счастья тебе руки целовать
будет!

Мне это не показалось таким смешным - не за что было, по-моему,
Груздеву нам руки целовать.

- Мы же невиновного человека засадили, Глеб,- сказал я.- Мы его без
вины так наказали...

- Нет, это ты не понимаешь,- сказал Глеб уверенно.- Наказания без
вины не бывает. Надо было ему думать, с кем дело имеет. И с бабами
своими поосмотрительнее разворачиваться. И пистолет не разбрасывать где
попало...- И повторил еще раз, веско, безоговорочно:- Наказания без вины
не бывает!

Не понравилось мне это рассуждение, такое чувство у меня было, что
все-то он ухитряется наизнанку вывернуть, поставить с ног на голову. И я
продолжал упрямо:

- Ты мне мозги не пудри! Я просто по-человечески разбираюсь.
Заставили человека страдать? Заставили. Не виноват? Извинитесь: не по
своей ведь прихоти сажали, так уж, мол, обстоятельства сложились. Будьте
здоровы и не поминайте нас лихом.

Это, по-моему, будет по-людски.

Жеглов снова засмеялся:

- Да пойми ты, чудак, что ему наше "извините" нужно не больше, чем
зайцу стоп-сигнал. Не в словах суть, а в делах. Вот ты его сейчас
отпустишь - это есть для него главная суть. А слова что? Ерунда!
Помнишь, я как-то начал тебе свои правила перечислять?

- Ну?

- Нас перебило тогда что-то. Но сейчас я закончу: вот тебе еще два
правила Глеба Жеглова, запомни их - никогда не будешь сам себе дураком
казаться!... Первое:

даже "здравствуй" можно сказать так, чтобы смертельно оскорбить
человека. И второе: даже "сволочь" можно сказать так, что человек
растает от удовольствия.

Понял? Действуй!- Он весело хлопнул меня по плечу и направился к
двери.

Опять он верх взял, опять я в дураках остался, и такая меня, сам не
знаю почему, злость взяла, что крикнул я ему вслед:

- Я еще одно правило слышал - можно делать любые подлости, подставляя
человеку стул. Но мягкий... К остальным его присоедини, подойдет, ты
слышишь, Жеглов?!

Но он даже не обернулся, до меня донесся лишь скрип его сапог и
песня:

"...Первым делом, первым делом самолеты..." Я посидел немного без
всякого дела - просто чтобы успокоиться. Часы показывали пять. Хотя в
голове плавал какой-то туман, спать уже не хотелось, да к тому же
саднили порезы от витрины "Савоя", особенно на лбу. Вдруг я вспомнил,
что сейчас должны привести Груздева, а Желтовская сидит в коридоре. Я
торопливо выглянул из двери и позвал ее к себе в кабинет: мне вовсе не
хотелось, чтобы она видела, как конвой поведет - руки назад - ее мужа.

Она вошла, отупевшая от переживаний, от бессонной ночи, по-прежнему
не зная, что ее ждет: ведь Фокс до сих пор оставался в ее глазах
поселковым водопроводчиком, и она наверняка не могла взять в толк, какое
он имеет отношение ко всем этим делам. Я усадил ее, предложил воды из
графина, она покорно отпила несколько глотков, потом подняла на меня
покрасневшие глаза, ожидая вопросов. Но я молчал, и тогда, набравшись
храбрости, спросила она:

- Скажите, ради бога, скажите, что же это происходит? Ведь Илья
Сергеевич ни в чем не виноват...

- Я знаю...- начал я и услышал шаги в коридоре, ровный солдатский
топот конвоя и не в такт шаркающую неровную поступь арестованного.

Я замолчал, посмотрел на дверь, и в этот момент шаги приблизились,
затихли. В дверь постучали:

- Разрешите? - И конвоир заглянул в кабинет.

Я кивнул, и он ввел Груздева, всклокоченного, в измятой одежде, в
которой он спал на нарах - постели тогда не полагалось. Даже сквозь
недельную щетину было видно, что лицо его отечно, бледно характерной
землистой серостью заключенного, веки припухли, почти закрывали красные
измученные глаза. Груздев глянул на меня, и тут же его взгляд метнулся к
женщине - в ней был главный интерес арестованного: кого привели к нему
на допрос, что ждать ему от свидетеля?!

И в тот же миг он узнал Желтовскую и бросился к ней. Она поднялась
Груздеву навстречу, но он остановился на полпути, с мольбой посмотрел на
меня - уже сказалась привычка жить не по своей воле. Я кивнул ему, а
конвоиру знаком показал: "Свободен!" - и он ушел. Груздев обнял
Желтовскую, на какое-то мгновение они замерли, потом послышались
всхлипывания и голос Груздева:

- Не надо. Галочка, нельзя... не надо.