крыс. Первых загоняли в темный ящик с металлическим полом и пропускали через
днище электрические заряды: крысы навсегда запомнили ужас и боль, связанные
с темнотой в ящике... Когда их детей загоняли в темный ящик без всякого
электричества -- они бесновались и сходили с ума, как их родители... В их
мозгу произошла функциональная перестройка памяти под действием субстрата,
выработанного напуганным организмом их родителей, -- пептидов... А вот эта
группа -- совершенно посторонние крысы, которым ввели пептиды второго
поколения, и они реагируют на простой темный ящик точно так же, как те, что
мучились в нем. Тебе понятно? Вы воспитали наследственный ген ужаса, который
парализует людей без всяких мук и принуждения... Богдан Захарович Кобулов,
тяжело пыхтя и отдуваясь -- видно, приехал в министерство сразу же после
обильного застолья, -- сказал мне: -- Нет, не могу удовлетворить твою
просьбу... Я не могу взять тебя к себе... ты не представляешь ситуацию.
Сейчас заварится каша, какой никогда еще у нас не было. Дадим врагам такую
трепку, чтобы все запомнили ее на сто лет... Его огромный живот лежал в
специально вырезанном углублении полированного стола и казался диковинным
яйцом в футляре, и я думал, что когда однажды это удивительное яйцо лопнет,
скорее всего вылупится на свет динозавр. -- Инициатива с делом врачей пришла
к Иосифу Виссарионовичу помимо нас с Лаврентием Павловичем... Товарищ Сталин
поручил курировать дело Крутованову... Я не хочу вмешиваться: пусть все
идет, как идет... Сергей Павлович -- человек умный, но еще очень молодой...
Посмотрим... Если поживем -- то увидим... На Кобулове была шелковая кремовая
рубашка с завернуты- ми рукавами. Черные толстые мозоли на локтях
растрескались, словно пересохшая земля. -- А то, что пришел сам, -- молодец,
хвалю за сообразительность... деловой человек никогда не вложит все
состояние в одно предприятие... -- Товарищ генерал-полковник, из
соображений... -- вякнул было я. ~ Я твои прекрасные патриотические
соображения понимаю, -- перебил Кобулов и пренебрежительно махнул рукой: --
И хвалю. Живем не первый и, надеюсь, не последний день. А с этим ослом
Рюминым будь тише воды и ниже травы. Мне нужна информация только из первых
рук... От Кобулова я направился к Миньке. Меня снедали злоба на весь мир и
острая досада на собственную беспомощность. Придуманный мною спектакль лДело
врачей" вышел из-под авторского контроля и развивается совершенно независимо
от моей воли. И не в мою пользу. Я столкнул камень, вызвавший лавину, и куда
теперь докатятся обломки -- один бог весть... И еще я отчетливо видел: скоро
произойдет в нашей удивительной конторе смена вахты, которую вместе с
горючим побросают в топку. Со всех концов Москвы уже везли в наш емкий
корабль топливо. А сколько продлится вахта -- никто на свете, ни один
человек не знает. Ведь задать всем такую трепку, чтобы ее запомнили на сто
лет, -- это непростое дело. И стоит теперь передо мною задача: любой ценой
найти лазейку на трап, сыскать выход из кочегарки. Мой рывок к Кобулову и
был попыткой за- хватить место на трапе. Но Кобулов отпихнул меня от
ступенек ногой -- лты вахты, не кончив, не смеешь бросать... ". Ладно, пойду
к Рюмину. Трефняк предупредительно встал мне навстречу: -- Михаил Кузьмич
вас дожидаются, сразу велели зайти. Дожидались Михаил Кузьмич меня не в
одиночестве: они допрашивали какого-то еврея в генеральской форме. И так
искренне обрадовались моему приходу, что забыли спросить, где это я изволил
шеманатъся. -- Заходите, товарищ подполковник, -- приветливо замахал он мне
рукой. -- Вот, можете познакомиться еще с одним абрашей, который утверждает,
будто он академик Вовси. А вовсе не академик ты, пархатая морда, а изменник
и убийца... -- И, до- вольный своим каламбуром, громко захохотал. Мне
показалось, что академик смотрит на Миньку с огромным интересом. Только
синеватая бледность выдавала его волнение. Тихим, чуть-чуть дрожащим голосом
он сказал: -- Вы не имеете права со мной так разговаривать. Вы
государственный служащий, может быть, даже большевик... -- И ты, еврюга,
тоже, наверное, большевик? -- с едким сарказмом спросил Минька. -- Да, я
член ВКП(б) с 1918 года. И хочу напомнить вам, что я Главный терапевт
Советской Армии, генерал-майор медицинской службы, что я воевал всю войну.
-- А награды имеешь? -- хитро спросил Минька. -- У меня двадцать две
правительственные награды... -- И все -- медали лНе допустим фашистского
гада до ворот Ашхабада"! -- счастливо захохотал Минька, так ловко уевши
хвастуна, еврейского вояку, наверняка прятавшегося всю войну по тылам. --
Слушай ты, храбрый портняжка, жидос несчастный, есть вопрос... Ч
отсмеявшись, начал Минька. -- Вот скажи мне, чего ваша бражка собиралась
делать после того, как вам, допустим, все-таки удалось бы умертвить товарища
Сталина? -- Я считаю этот вопрос политической провокацией и отка- зываюсь
его обсуждать, -- по-прежнему тихо ответил Вовси. На Миньку уже оказывал
наркотическое действие соленый запах близкой крови, и он, встав из-за стола,
медленно направился к сжавшемуся на стуле академику. Одной рукой он держал
витую рукоятку своего замечательного кнута, а другой не спеша сматывал
вязаное ремнище. В голове у него тонко высвистыпсша торичеллиева пусгои.
~Одну минуточку, товарищ полковник. -- остановил я его: -- Мне хотелось бы
задать арестованному вопрос... -- Задай, задай, -- согласился Минька. -- И
если он не отве- тит Ч- так дам по темечку, что в жопе завоет! -- Скажите,
пожалуйста, вам знакомо имя известного буржуазного националиста, изменника
Родины и сионистского шпиона Соломона Михоэлса? -- Да, -- вяло кивнул Вовси.
-- Позвольте полюбопытствовать -- -- в какой связи? -- Это мой брат. Минька
от удовольствия даже не ударил его, а только ширнул кнутовищем под ребра. --
Вам ведь известно, Мирон Семеныч, как строго нам пришлось поступить с вашим
братом? Скорчившись от боли и плавно затоплявшего его страха, Вовси шепотом
сказал: -- Я знаю -- вы убили его. В Минске. Вы били его ломом по голове...
-- Ну, я в такие подробности не посвящен, но в принципе мы с вами ситуацию
расцениваем правильно. Поэтому обращаюсь к вашему здравому смыслу: чтобы
свести потери к минимуму, постарайтесь всемерно помочь следствию. -- А чего
вы хотите от меня? Я протянул ему список врачей, которых сегодня загрузят в
трюмы. -- Нужно, чтобы вы чистосердечно и обстоятельно рассказали, как в
сговоре с этими лицами вы замыслили, организовали заговор с целью
умерщвления товарища Сталина и его соратников и как приступили к его
осуществлению. Вовси взял список, очень внимательно прочел его до конца,
прошел по нему глазами еще раз и со вздохом положил бумагу на стол. -- Здесь
цвет советской врачебной мысли, -- сказал он печально. -- Это вершины нашей
медицинской науки... -- И хорошо! -- гаркнул Минька. -- Компания подходящая,
а жид за компанию шилом подавится! Вовси посмотрел ему прямо в глаза и
проговорил: -- Теперь я не сомневаюсь, что заговор против жизни Иосисифа
Виссарионовича есть. И созрел он именно здесь. Заявляю как врач: Сталин-
пожилой больной человек, и, если все люди из этого списка будут уничтожены,
он навсегда лишится квалифицированной медицинской помощи, а без врачебного
надзора и разумного лечения скоро умрет. Вы намерились убить его!.. Свистнул
пронзительно кнут, и ремень змеей обвил спину Вовси. Давя в горле хрип, он
закричал фальцетом: -- Не бейте меня!.. Пусть будет... Я подпишу все, что
вам надо... Закрыл лицо руками и еле слышно сказал: -- Мир рухнул! Никого
уже ничем не спасешь... И ничем не погубишь... Всю ночь везли к нам на
корабль людей -- из списка, составленного Минькой. И назавтра их везли с
утра до вечера. И весь следующий день. Всю неделю. Все последующие месяцы,
потому что список неукротимо рос, разбухал, он заполнял десятки страниц:
арестованные могли молчать или орать от боли и страха, держаться неделями
или еще в машине рассказывать о том, о чем даже не спрашивали, но все они в
конце концов называли новые имена, и эпидемия террора, вырвавшись из здания
МГБ в этот бледный, запуганный мир, парализованно взиравший на нас, уже
бушевала по всей стране. -- Вы воспитали наследственный ген ужаса! -- кричал
Игорь Зеленский... Полоумный! Может, он и прав, но никак из его правды не
следует, что меня надлежит так строго наказывать. Ведь сегодня каждому
зрячему видно, что время просто обнажило вечную идею: жизнь вовсе не поприще
отдельных личностей, жизнь есть игра, бесконечный театр, и всякий человек
только исполняет отведенную ему роль. Роль. Маску. Придуманную для него
программу. -- И это все, что ты можешь мне сказать? -- спросил я Игоря. -- А
что я тебе должен сказать? Мы заключили с тобой договор, и я свое
обязательство буду выполнять с отвращением и надеждой. Я буду тебя спасать,
уничтожая твое семя на земле. -- Игорь склонился ко мне и прошипел прямо в
ухо: -- Я надеюсь похоронить в тебе твое будущее!.. И тут -- как внезапный
ожог, как полное и окончательное пробуждение -- пришло воспоминание, и муки
борьбы с усталой памятью сменились ужасом. Я понял, что сам себя заманил в
ловушку. Я вспомнил, чье лицо так больно, с таким отвращением и страхом
вспоминал. С ненавистью и злорадством смотрел мне в глаза Истопник.
ГЛАВА 19. ДОМ МАЛЮТКИ СКУРАТОВА
сумрачно-сизый, захлебывающийся в грязи мартовского предвечерья. И не
снилось мне ничего, и не отдыхал, и не дышал -- просто не было меня, не жил.
Нет, только молодой и очень здоровый кретин может поверить, будто мир есть
объективная реальность, не зависящая от нашего сознания. Когда человек
бессилен и болен, он скатывается в низость антинаучной идеалистической
истины -- мир умирает вместе с наступлением беспамятства. А если не умирает,
то на кой хрен он нужен -- этот испакощенный весенней слякотью мир? Нет,
наверное, все-таки умирает. Во всяком случае, я на это надеюсь. Должна же
быть какая-то целесообразность в этом чумном бардаке под названием лжизнь".
А жизнь после меня, без меня -- какой это может быть сообразно цели? Не для
Магнуста же сооружалось мироздание! И не для Марины! Сидит подруга, спутница
жизни, в кресле подле моей кровати, глазками нежными, кровеналитыми,
ненавидящими на меня лупает. А башка -- поперек морды -- шарфом шерстяным
замотана. Может быть, надеется, что я ее не узнаю? Господи, как болит
голова! А вдруг это Марина на меня порчу наводит? Пока сплю, колдует надо
мной, мозги туманит, фасольку в груди ворожбой взращивает? А-а? Ты как,
любимка моя лазоревая, по части шаманства и камлания? Всмотрелся в глазки
кроличье-розовые и -- плюнул! Слабо тебе, неразлучная с моим имуществом,
возлюбленная моя вдова. Кишка тонка, в мозгах темна, бездуховное мое