пространства... Леонардо искал не тело, а жизнь... Правильно, Максим, -
похвалил он себя, - продолжай хитрить, думай про то, о чем тебе интересно
думать, ты ведь все эти годы был лишен права слова, ты обязан был не
просто молчать, это бы полбеды, тебе здесь приходилось говорить, и ты
должен был говорить то, во что ты не верил, ты обязан был повторять такие
слова, которые ненавидел, порою тебе хотелось закричать от ярости, но ты
умел сдерживать себя, потому что любой поступок обязан быть
целесообразным, иначе это каприз, никакой пользы делу, невыдержанность,
неумение ждать, веруя... Ну вот, снова ты пришел к этому треклятому слову
"ж д а т ь"... А что я могу поделать, если оно сейчас клокочет во мне? Я
же человек, понятие "предел" присуще мне, как и всем людям, что я, лучше
других?"
коридору - длинному, п у т а н о м у, как и во всех старых берлинских
квартирах, мимо дверей, обитых красной кожей, Штирлиц слышал голоса людей,
которые быстро, перебивая друг друга, диктовали машинисткам, и из этой
путаницы он явственно выделил знакомый голос штурмбанфюрера Гешке из
личной референтуры Мюллера:
как жертва так называемого нацизма, - р у б и л Гешке, вкладывая в
интонацию свое отношение к тексту, - следует учитывать, что его секретарь,
весьма близкая ему Мадлен Кузо, была завербована вторым отделом абвера и
давала не только весьма ценную информацию о связях ряда членов семьи
арестованного министра, но и выполняла оперативные поручения;
следовательно, мы имеем возможность в будущем подойти к ней, заставив...
открою французам ваши тайны?
русские расстреливают тех, кто начал на нас работать... Станешь, как
бездомный песик, ластиться к ноге нового хозяина...
то место в подкладке, где постоянно хранил кусочек лезвия золингенской
бритвы, сжал ее большим и указательным пальцами, ощутив звенящую
податливость металла, и спросил себя: "Ну что, Максим, пора? Говорят,
кровь сойдет через пять минут, в голове будет шуметь, и начнется тихая,
блаженная слабость, а потом не станет ни Мюллера, ни Ойгена, ни Вилли, ни
всех этих мерзавцев, которые в тихих комнатах, несмотря на то что им
пришел конец, затевают отвратительную гнусность, впрок готовят кадры
изменников... Или просто слабых людей, которые в какую-то минуту не смогли
проявить твердость духа... А отчего же ты малодушничаешь? Уйти, выпустив
себе кровь, страшно, конечно, но это легче, чем держаться до конца... Тебе
ведь приказано выжить, а ты намерился убить себя... Вправе ли ты
распоряжаться собою? Я не вправе, и мне очень страшно это делать, потому
что я ведь и не жил вовсе, я только делал работу, двигался сквозь время и
пространство, не принадлежал себе, а мне так мечталось п о ж и т ь те
годы, что отпущены, я так мечтал побыть вместе с Сашенькой и Санькой... Но
я знаю, что р а б о т у Мюллера нельзя выдержать: они сломают меня или я
сойду с ума; как это у Пушкина: не дай мне бог сойти с ума, нет, лучше
посох и сума... Что тогда? Существовать сломанным психопатом с
отсутствующими глазами? Без памяти и мечты, просто-напросто отправляя
естественные потребности, как животное, с которым врачи экспериментировали
в той лаборатории, где изучают тайну мозга? А еще страшнее предать...
Говорят, он предал Родину... Неверно, нельзя разделять себя и Родину,
предательство Родины - это в первую голову измена самому себе..."
карман. - Ты подглядываешь?
или ходить, а когда человек лежит, у него плохо работают почки.
убивает в долю секунды...
ударил Штирлица по подбородку так, что рот открылся сам собою. - Высунь
язык!
Пошли обратно.
несколько слов. В голову ахающе ударила фамилия маршала Говорова. Он не
успел понять всего, что говорилось об отце военачальника, потому что Вилли
снова гаркнул:
кушетке и достал из горки бутылку французского коньяка.
красивая хрупкая коньячная рюмка противоречит его внутреннему строю. Ну,
Вилли, бери стакан, выпей от души, скотина..."
положено, на донышко, погрел хрусталь в ладонях, понюхал, мечтательно
улыбнулся:
все-таки странно: здесь, когда он не на приеме, а сам с собой, он должен
был выпить коньяк из толстого хрустального стакана..."
которая доносилась постоянно с востока, а потому сделалась уже в какой-то
мере привычной, сразу же приблизилась. Штирлицу даже показалось, что Он
различил пулеметные очереди; нет, возразил он, ты выдаешь желаемое за
действительное, ты не можешь слышать перестрелку, если бы ты мог ее
различить, то, значит, наши совсем рядом, а они хоть и рядом, но все-таки
меня отделяют от них десятки километров, пара десятков, наверное".
будет?
Ойген?
стакан, наполнил его коньяком, словно чаем, и медленно выпил; кадык жадно
и алчуще елозил по тонкому хрящевитому горлу...
тысяч наличными - помогу уйти. Только времени на то, чтобы сказать "да", у
тебя осталось мало.
то, как он угадал, что Вилли должен пить из стакана. - Он действительно
готов сделать все, чтобы получить сто тысяч и постараться уйти. Крысы
бегут с корабля. А может, пообещать ему эти деньги? Сказать, что они у
меня в тайнике, в подвале, в Бабельсберге... Почему нет? Или ты надеешься,
что Мюллер предложит тебе что-то свое? В самой глубине души ты, наверное,
надеешься на это, хотя боишься признаться; да, видимо, я боюсь себе
признаться, потому что до конца не понимаю этого человека: он неожидан,
как шарик, который р е б р и с т о катится по большому кругу баденской
рулетки, и никому не дано высчитать, на какой цифре он остановится..."
Контровский Владимир
Плотников Александр
Посняков Андрей
Андреев Николай
Круз Андрей
Круз Андрей